Мр. 1, 14 -- 15). Должна родиться новая душа, новый
внутренний человек, который будет расти, развиваться и укрепляться в
жизненном подвиге. Речь идет не о перемене политических или партийных
программ (вне чего интеллигенция и не мыслит обыкновенно обновления), вообще
совсем не о программах, но о гораздо большем -- о самой человеческой
личности, не о деятельности, но о деятеле. Перерождение это совершается
незримо в душе человека, но если невидимые агенты оказываются сильнейшими
даже в физическом мире, то и в нравственном могущества их нельзя отрицать на
том только основании, что оно не предусматривается особыми параграфами
программ.
Для русской интеллигенции предстоит медленный и трудный путь
перевоспитания личности, на котором нет скачков, нет катаклизмов и побеждает
лишь упорная самодисциплина. Россия нуждается в новых деятелях на всех
поприщах жизни: государственной -- для осуществления "реформ", экономической
-- для поднятия народного хозяйства, культурной -- для работы на пользу
русского просвещения, церковной -- для поднятия сил учащей церкви, ее клира
и иерархии. Новые люди, если дождется их Россия, будут, конечно, искать и
новых практических путей для своего служения и помимо существующих программ,
и -- я верю -- они откроются их самоотверженному исканию[xvi] .
VI
В своем отношении к народу, служение которому своею задачею ставит
интеллигенция, она постоянно и неизбежно колеблется между двумя крайностями
-- народопоклонничества и духовного аристократизма. Потребность
народопоклонничества в той или другой форме (в виде ли старого
народничества, ведущего начало от Герцена и основанного на вере в
социалистический дух русского народа, или в новейшей, марксистской форме,
где вместо всего народа такие же свойства приписываются одной части его,
именно "пролетариату") вытекает из самых основ интеллигентской веры. Но из
нее же с необходимостью вытекает и противоположное -- высокомерное отношение
к народу как к объекту спасительного воздействия, как к несовершеннолетнему,
нуждающемуся в няньке для воспитания к "сознательности", непросвещенному в
интеллигентском смысле слова.
В нашей литературе много раз указывалась духовная оторванность нашей
интеллигенции от народа. По мнению Достоевского, она пророчески предуказана
была уже Пушкиным, сначала в образе вечного скитальца Алеко, а затем Евгения
Онегина, открывшего собой целую серию "лишних людей". И действительно,
чувства кровной исторической связи, сочувственного интереса, любви к своей
истории, эстетического ее восприятия поразительно малы у интеллигенции, на
ее палитре преобладают две краски, черная для прошлого и розовая для
будущего (и, по контрасту, тем яснее выступает духовное величие и острота
взора наших великих писателей, которые, опускаясь в глубины русской истории,
извлекали оттуда "Бориса Годунова", "Песню о купце Калашникове", "Войну и
мир"). История является, чаще всего, материалом для применения теоретических
схем, господствующих в данное время в умах (напр[имер], теорий классовой
борьбы), или же для целей публицистических, агитационных.
Известен также и космополитизм русской интеллигенции[xvii] .
Воспитанный на отвлеченных схемах просветительства, интеллигент естественнее
всего принимает позу маркиза Позы[30], чувствует себя
"Weltburger[31]-ом", и этот космополитизм пустоты, отсутствие
здорового национального чувства, препятствующее и выработке национального
самосознания, стоит в связи с вненародностью интеллигенции.
Интеллигенция еще не продумала национальной проблемы, которая занимала
умы только славянофилов, довольствуясь "естественными" объяснениями
происхождения народности (начиная от Чернышевского, старательно
уничтожавшего самостоятельное значение национальной
проблемы[xviii] , до современных марксистов, без остатка
растворяющих ее в классовой борьбе).
Национальная идея опирается не только на этнографические и исторические
основания, но прежде всего на религиозно-культурные, она основывается на
религиозно-культурном мессианизме, в который с необходимостью отливается
всякое сознательное национальное чувство. Так это было у величайшего
носителя религиозно-мессианской идеи -- у древнего Израиля, так это остается
и у всякого великого исторического народа. Стремление к национальной
автономии, к сохранению национальности, ее защите есть только отрицательное
выражение этой идеи, имеющее цену лишь в связи с подразумеваемым
положительным ее содержанием. Так именно понимали национальную идею
крупнейшие выразители нашего народного самосознания -- Достоевский,
славянофилы, Вл. Соловьев, связывавшие ее с мировыми задачами русской церкви
или русской культуры. Такое понимание национальной идеи отнюдь не должно
вести к националистической исключительности, напротив, только оно
положительным образом обосновывает идею братства народов, а не безнародных,
атомизированных "граждан" или "пролетариев всех стран", отрекающихся от
родины. Идея народности, таким образом понимаемая, есть одно из необходимых
положительных условий прогресса цивилизации. При своем космополитизме наша
интеллигенция, конечно, сбрасывает с себя много трудностей, неизбежно
возникающих при практической разработке национальных
вопросов[xix] , но это покупается дорогою ценою омертвения целой
стороны души, притом непосредственно обращенной к народу, и потому, между
прочим, так легко эксплуатируется этот космополитизм представителями
боевого, шовинистического национализма, у которых оказывается, благодаря
этому, монополия патриотизма.
Но глубочайшую пропасть между интеллигенцией и народом вырывает даже не
это, поскольку это есть все-таки лишь производное различие; основным
различием остается отношение к религии. Народное мировоззрение и духовный
уклад определяется христианской верой. Как бы ни было далеко здесь
расстояние между идеалом и действительностью, как бы ни был темен,
непросвещен народ наш, но идеал его -- Христос и Его учение[xx] ,
а норма -- христианское подвижничество. Чем, как не подвижничеством, была
вся история нашего народа, сдавившей его сначала татарщиной, затем
московской и петербургской государственностью, с этим многовековым
историческим тяглом, стоянием на посту охраны западной цивилизации и от
диких народов, и от песков Азии, в этом жестоком климате, с вечными
голодовками, холодом, страданиями. Если народ наш мог вынести все это и
сохранить свою душевную силу, выйти живым, хотя бы и искалеченным, то это
лишь потому, что он имел источник духовной силы в своей вере и в идеалах
христианского подвижничества, составляющего основу его национального
здоровья и жизненности.
Подобно лампадам, теплившимся в иноческих обителях[xxi] ,
куда на протяжении веков стекался народ, ища нравственной поддержки и
поучения, светили Руси эти идеалы, этот свет Христов, и, поскольку он
обладает этим светом, народ наш, -- скажу это не обинуясь, -- при всей своей
неграмотности, просвещеннее своей интеллигенции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
внутренний человек, который будет расти, развиваться и укрепляться в
жизненном подвиге. Речь идет не о перемене политических или партийных
программ (вне чего интеллигенция и не мыслит обыкновенно обновления), вообще
совсем не о программах, но о гораздо большем -- о самой человеческой
личности, не о деятельности, но о деятеле. Перерождение это совершается
незримо в душе человека, но если невидимые агенты оказываются сильнейшими
даже в физическом мире, то и в нравственном могущества их нельзя отрицать на
том только основании, что оно не предусматривается особыми параграфами
программ.
Для русской интеллигенции предстоит медленный и трудный путь
перевоспитания личности, на котором нет скачков, нет катаклизмов и побеждает
лишь упорная самодисциплина. Россия нуждается в новых деятелях на всех
поприщах жизни: государственной -- для осуществления "реформ", экономической
-- для поднятия народного хозяйства, культурной -- для работы на пользу
русского просвещения, церковной -- для поднятия сил учащей церкви, ее клира
и иерархии. Новые люди, если дождется их Россия, будут, конечно, искать и
новых практических путей для своего служения и помимо существующих программ,
и -- я верю -- они откроются их самоотверженному исканию[xvi] .
VI
В своем отношении к народу, служение которому своею задачею ставит
интеллигенция, она постоянно и неизбежно колеблется между двумя крайностями
-- народопоклонничества и духовного аристократизма. Потребность
народопоклонничества в той или другой форме (в виде ли старого
народничества, ведущего начало от Герцена и основанного на вере в
социалистический дух русского народа, или в новейшей, марксистской форме,
где вместо всего народа такие же свойства приписываются одной части его,
именно "пролетариату") вытекает из самых основ интеллигентской веры. Но из
нее же с необходимостью вытекает и противоположное -- высокомерное отношение
к народу как к объекту спасительного воздействия, как к несовершеннолетнему,
нуждающемуся в няньке для воспитания к "сознательности", непросвещенному в
интеллигентском смысле слова.
В нашей литературе много раз указывалась духовная оторванность нашей
интеллигенции от народа. По мнению Достоевского, она пророчески предуказана
была уже Пушкиным, сначала в образе вечного скитальца Алеко, а затем Евгения
Онегина, открывшего собой целую серию "лишних людей". И действительно,
чувства кровной исторической связи, сочувственного интереса, любви к своей
истории, эстетического ее восприятия поразительно малы у интеллигенции, на
ее палитре преобладают две краски, черная для прошлого и розовая для
будущего (и, по контрасту, тем яснее выступает духовное величие и острота
взора наших великих писателей, которые, опускаясь в глубины русской истории,
извлекали оттуда "Бориса Годунова", "Песню о купце Калашникове", "Войну и
мир"). История является, чаще всего, материалом для применения теоретических
схем, господствующих в данное время в умах (напр[имер], теорий классовой
борьбы), или же для целей публицистических, агитационных.
Известен также и космополитизм русской интеллигенции[xvii] .
Воспитанный на отвлеченных схемах просветительства, интеллигент естественнее
всего принимает позу маркиза Позы[30], чувствует себя
"Weltburger[31]-ом", и этот космополитизм пустоты, отсутствие
здорового национального чувства, препятствующее и выработке национального
самосознания, стоит в связи с вненародностью интеллигенции.
Интеллигенция еще не продумала национальной проблемы, которая занимала
умы только славянофилов, довольствуясь "естественными" объяснениями
происхождения народности (начиная от Чернышевского, старательно
уничтожавшего самостоятельное значение национальной
проблемы[xviii] , до современных марксистов, без остатка
растворяющих ее в классовой борьбе).
Национальная идея опирается не только на этнографические и исторические
основания, но прежде всего на религиозно-культурные, она основывается на
религиозно-культурном мессианизме, в который с необходимостью отливается
всякое сознательное национальное чувство. Так это было у величайшего
носителя религиозно-мессианской идеи -- у древнего Израиля, так это остается
и у всякого великого исторического народа. Стремление к национальной
автономии, к сохранению национальности, ее защите есть только отрицательное
выражение этой идеи, имеющее цену лишь в связи с подразумеваемым
положительным ее содержанием. Так именно понимали национальную идею
крупнейшие выразители нашего народного самосознания -- Достоевский,
славянофилы, Вл. Соловьев, связывавшие ее с мировыми задачами русской церкви
или русской культуры. Такое понимание национальной идеи отнюдь не должно
вести к националистической исключительности, напротив, только оно
положительным образом обосновывает идею братства народов, а не безнародных,
атомизированных "граждан" или "пролетариев всех стран", отрекающихся от
родины. Идея народности, таким образом понимаемая, есть одно из необходимых
положительных условий прогресса цивилизации. При своем космополитизме наша
интеллигенция, конечно, сбрасывает с себя много трудностей, неизбежно
возникающих при практической разработке национальных
вопросов[xix] , но это покупается дорогою ценою омертвения целой
стороны души, притом непосредственно обращенной к народу, и потому, между
прочим, так легко эксплуатируется этот космополитизм представителями
боевого, шовинистического национализма, у которых оказывается, благодаря
этому, монополия патриотизма.
Но глубочайшую пропасть между интеллигенцией и народом вырывает даже не
это, поскольку это есть все-таки лишь производное различие; основным
различием остается отношение к религии. Народное мировоззрение и духовный
уклад определяется христианской верой. Как бы ни было далеко здесь
расстояние между идеалом и действительностью, как бы ни был темен,
непросвещен народ наш, но идеал его -- Христос и Его учение[xx] ,
а норма -- христианское подвижничество. Чем, как не подвижничеством, была
вся история нашего народа, сдавившей его сначала татарщиной, затем
московской и петербургской государственностью, с этим многовековым
историческим тяглом, стоянием на посту охраны западной цивилизации и от
диких народов, и от песков Азии, в этом жестоком климате, с вечными
голодовками, холодом, страданиями. Если народ наш мог вынести все это и
сохранить свою душевную силу, выйти живым, хотя бы и искалеченным, то это
лишь потому, что он имел источник духовной силы в своей вере и в идеалах
христианского подвижничества, составляющего основу его национального
здоровья и жизненности.
Подобно лампадам, теплившимся в иноческих обителях[xxi] ,
куда на протяжении веков стекался народ, ища нравственной поддержки и
поучения, светили Руси эти идеалы, этот свет Христов, и, поскольку он
обладает этим светом, народ наш, -- скажу это не обинуясь, -- при всей своей
неграмотности, просвещеннее своей интеллигенции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62