И это вернуло Эммануэль обычную уверенность. Лицо ее оставалось безучастным, но не меньше, чем коктейли, которыми потчевала ее на каждом шагу графиня, пьянили ее эти похвалы. А графиня смотрела на Эммануэль безотрывно, пользуясь любым случаем, чтобы прикоснуться к ее обнаженным плечам или украдкой задеть грудь. Внезапно Ариана резко притянула ее к себе.
— Ты великолепна, — прошептала она и осторожно ущипнула двумя пальцами сосок Эммануэль. — Пойдем со мной. Туда, где никого нет, я знаю одно местечко.
— Нет, нет, — замотала головой Эммануэль. И прежде чем Ариана смогла что-то сказать, она уже бежала от нее, скользя по залу, пробираясь между многочисленными гостями посла. Пожилой джентльмен остановил ее, предложив показать удивительные китайские фонари на террасе, но тут откуда-то возникла Мари-Анж.
— Прошу прощения, командор, — произнесла она со своим обычным апломбом. — Мне надо поговорить с моей приятельницей, — И, подхватив Эммануэль под руку, потащила ее подальше от мимолетного собеседника.
— Что ты делаешь с этой развалюхой, — заторопилась Мари-Анж. — Я тебя везде ищу. Марио ждет тебя уже целых полчаса.
Эммануэль совсем забыла об этом свидании и, по правде говоря, не очень-то рвалась к нему. Она сделала слабую попытку сохранить свободу.
— Это так уж необходимо?
— Ох, послушай, Эммануэль, — досадливо поморщилась Мари-Анж. — Не ломайся, прошу тебя. — Эммануэль послушалась. И прежде чем она успела узнать хоть какие-то подробности о герое, он уже появился на сцене.
— Какая милая улыбка, — произнес он с поклоном. — Вот если бы художники моей родины писали такие улыбки! Вам не кажется, что эти флорентийские полунамеки, эти сдержанные усмешки в конце концов всего лишь гримасы неискренности? Это не искусство. Искусство, считаю я, — это изображать открытую, сияющую, побеждающую улыбку.
Такое вступление несколько удивило Эммануэль. Мари-Анж не представила собеседников, и Эммануэль спросила:
— Мари-Анж все хочет заставить меня быть моделью. Вы, верно, тот художник, которого она нашла для меня?
Марио улыбнулся, и улыбка его, надо отдать должное, была на редкость приятной.
— Ох, — вздохнул он. — Будь у меня хоть сотая доля таланта других, мадам, я бы рискнул пойти на это. Гений модели дополнил бы все остальное. К сожалению, я богат только чужим искусством. Мари-Анж вмешалась в разговор:
— Марио — коллекционер, ты еще увидишь какой! У него есть вещи, которые он привез из Мексики, Африки, Турции. Скульптуры, картины…
— Которые могут быть только напоминанием об искусстве истинном. Истинное искусство своим движением и отвагой побеждает мертвые образы. Мари-Анж, миа кара, — добавил он по-итальянски, — не обольщайся кусками коры, опавшей с древа жизни. Я храню их лишь как воспоминание, как сувениры от тех, кто страдал и погибал, оторванный от своего ствола, от своей листвы, кто был опустошен их дыханием, их разумом, их кровью. Иногда это художник, но чаще — то, что он изображает. Так что шедевром надо считать не портрет, а возлюбленную портретиста.
— Но если она умерла. Умершую?
— Нет, когда она умирает, что-то умирает и в этом портрете.
— Но картина-то остается жить вечно?
— Глупости! Любопытный хлам, самое большее — игра ума или ловко сделанная машина. Искусство существует только в том, что уходит: в гибнущей женщине, к примеру. Живопись — это разрушение ее тела. Искусство не может быть прекрасным в том, что остановилось, в том, что сохраняет неподвижность. Искусство внезапно. Всякая задуманная вещь рождается мертвой.
— Меня учили другому, — сказала Эммануэль. — «Жизнь коротка, искусство вечно».
— Да кто же заботится о вечности, скажите, пожалуйста, — резко прервал ее Марио. — Вечность не артистична, она уродлива. Ее лицо — это лик мертвых памятников. — Он вытащил платок, провел им по лбу и продолжал, чуть понизив голос:
— Вы знаете возглас Гете: «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!». Но как только мгновение остановится, оно перестанет быть прекрасным. Все, что стремится красоту увековечить, умерщвляет ее. Красота — не обнаженное тело, а обнажающееся. Не звук смеха, а губы, которые смеются. Не следы карандаша на бумаге, а миг, когда сердце художника разрывается на куски.
— Но вы только что говорили, что художник — ничто в сравнении с моделью.
— Тот, кого я назвал художником, не обязательно, разумеется, скульптор или живописец. Конечно, и они могут быть художниками, если смогут овладеть сюжетом и разрушить его (он как-то выделил этот глагол «разрушить»). Но чаще всего модель сама выполняет эту миссию, художник только свидетельствует.
— Тогда что же такое совершенство? Где оно? — спросила Эммануэль с внезапной тревогой.
— Совершенство, шедевр — то, что происходит. Нет, я не правильно выразился. Шедевр — это то, что давно прошло.
Он взял руки Эммануэль в свои.
— Вы позволите мне на вашу цитату ответить другой. Она принадлежит Мигелю Унамуно: «Самое великое произведение искусства не стоит самой ничтожной человеческой жизни». Единственное искусство, которое заслуживает чего-то, это история нашей плоти.
— Вы хотите сказать, что самое важное — это способ, которым достигаешь чего-то? Что именно его надо понимать как шедевр, если хочешь не просто просуществовать свою жизнь?
— Ничего подобного я не думаю. Пытаться сотворять — себя или нечто другое — это все напрасный труд. Во всяком случае, если стремиться сотворить что-то прочное.
Он вдруг улыбнулся.
— Но то же самое происходит, по правде говоря, и с материалом более легким — из мечты, из грезы… И тут же как бы опомнился:
— Если бы я имел хоть малейшее право давать вам советы, — поклон был необычайно изыскан, — я бы посоветовал вам жить так, как я вас попрошу.
На этом он отвел взгляд в сторону, как бы считая разговор оконченным. Эммануэль стало неприятно. С деланной улыбкой она обратилась к Мари-Анж:
— Ты случайно не видела Жана? Он с самого начала куда-то исчез. Итальянца окружили другие женщины. Вот прекрасный случай удалиться, но Мари-Анж не отпустила подругу:
— Ты что, арестовала Би? Как ей не позвонишь, мне все время отвечают, что она у тебя. — Она хихикнула. — И так как я не хочу мешать вашим развлечениям…
У Эммануэль упало сердце — Мари-Анж смеется над нею! Да нет, вид у нее вполне серьезный, она говорит искренне. Вот ирония судьбы! Эммануэль приготовилась было пожаловаться вслух, но удержалась в последний момент. Как ей признаться Мари-Анж, что она сама не может найти свою любовницу-одновневку? Пусть уж останутся у этой малышки с косичками иллюзии о силе чар ее старшей подруги. Но вот беда — в таком случае Эммануэль не сможет ничего узнать у нее о Би. Ладно, она расспросит Ариану. Но нигде не видно короткой прически, нигде не слышно резкого смеха. Может быть, нашлась другая жертва, согласившаяся пойти «туда, где никого нет»?
А Мари-Анж снова заговорила о неуловимой американке:
— Я хотела бы хоть попрощаться с нею. Ну, тем хуже для нее. Ты передашь ей мое «прощай».
— Как, она уезжает?
— Нет, уезжаю я.
— Ты? Ты мне совсем ничего не говорила об этом. И куда же?
— О, успокойся, не так далеко. Я всего-навсего проведу месяц на море. Мама сняла бунгало в Паттайе. Приезжай нас проведать. Это всего сто пятьдесят километров. Ты должна увидеть тамошние пляжи — полный отпад!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Ты великолепна, — прошептала она и осторожно ущипнула двумя пальцами сосок Эммануэль. — Пойдем со мной. Туда, где никого нет, я знаю одно местечко.
— Нет, нет, — замотала головой Эммануэль. И прежде чем Ариана смогла что-то сказать, она уже бежала от нее, скользя по залу, пробираясь между многочисленными гостями посла. Пожилой джентльмен остановил ее, предложив показать удивительные китайские фонари на террасе, но тут откуда-то возникла Мари-Анж.
— Прошу прощения, командор, — произнесла она со своим обычным апломбом. — Мне надо поговорить с моей приятельницей, — И, подхватив Эммануэль под руку, потащила ее подальше от мимолетного собеседника.
— Что ты делаешь с этой развалюхой, — заторопилась Мари-Анж. — Я тебя везде ищу. Марио ждет тебя уже целых полчаса.
Эммануэль совсем забыла об этом свидании и, по правде говоря, не очень-то рвалась к нему. Она сделала слабую попытку сохранить свободу.
— Это так уж необходимо?
— Ох, послушай, Эммануэль, — досадливо поморщилась Мари-Анж. — Не ломайся, прошу тебя. — Эммануэль послушалась. И прежде чем она успела узнать хоть какие-то подробности о герое, он уже появился на сцене.
— Какая милая улыбка, — произнес он с поклоном. — Вот если бы художники моей родины писали такие улыбки! Вам не кажется, что эти флорентийские полунамеки, эти сдержанные усмешки в конце концов всего лишь гримасы неискренности? Это не искусство. Искусство, считаю я, — это изображать открытую, сияющую, побеждающую улыбку.
Такое вступление несколько удивило Эммануэль. Мари-Анж не представила собеседников, и Эммануэль спросила:
— Мари-Анж все хочет заставить меня быть моделью. Вы, верно, тот художник, которого она нашла для меня?
Марио улыбнулся, и улыбка его, надо отдать должное, была на редкость приятной.
— Ох, — вздохнул он. — Будь у меня хоть сотая доля таланта других, мадам, я бы рискнул пойти на это. Гений модели дополнил бы все остальное. К сожалению, я богат только чужим искусством. Мари-Анж вмешалась в разговор:
— Марио — коллекционер, ты еще увидишь какой! У него есть вещи, которые он привез из Мексики, Африки, Турции. Скульптуры, картины…
— Которые могут быть только напоминанием об искусстве истинном. Истинное искусство своим движением и отвагой побеждает мертвые образы. Мари-Анж, миа кара, — добавил он по-итальянски, — не обольщайся кусками коры, опавшей с древа жизни. Я храню их лишь как воспоминание, как сувениры от тех, кто страдал и погибал, оторванный от своего ствола, от своей листвы, кто был опустошен их дыханием, их разумом, их кровью. Иногда это художник, но чаще — то, что он изображает. Так что шедевром надо считать не портрет, а возлюбленную портретиста.
— Но если она умерла. Умершую?
— Нет, когда она умирает, что-то умирает и в этом портрете.
— Но картина-то остается жить вечно?
— Глупости! Любопытный хлам, самое большее — игра ума или ловко сделанная машина. Искусство существует только в том, что уходит: в гибнущей женщине, к примеру. Живопись — это разрушение ее тела. Искусство не может быть прекрасным в том, что остановилось, в том, что сохраняет неподвижность. Искусство внезапно. Всякая задуманная вещь рождается мертвой.
— Меня учили другому, — сказала Эммануэль. — «Жизнь коротка, искусство вечно».
— Да кто же заботится о вечности, скажите, пожалуйста, — резко прервал ее Марио. — Вечность не артистична, она уродлива. Ее лицо — это лик мертвых памятников. — Он вытащил платок, провел им по лбу и продолжал, чуть понизив голос:
— Вы знаете возглас Гете: «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!». Но как только мгновение остановится, оно перестанет быть прекрасным. Все, что стремится красоту увековечить, умерщвляет ее. Красота — не обнаженное тело, а обнажающееся. Не звук смеха, а губы, которые смеются. Не следы карандаша на бумаге, а миг, когда сердце художника разрывается на куски.
— Но вы только что говорили, что художник — ничто в сравнении с моделью.
— Тот, кого я назвал художником, не обязательно, разумеется, скульптор или живописец. Конечно, и они могут быть художниками, если смогут овладеть сюжетом и разрушить его (он как-то выделил этот глагол «разрушить»). Но чаще всего модель сама выполняет эту миссию, художник только свидетельствует.
— Тогда что же такое совершенство? Где оно? — спросила Эммануэль с внезапной тревогой.
— Совершенство, шедевр — то, что происходит. Нет, я не правильно выразился. Шедевр — это то, что давно прошло.
Он взял руки Эммануэль в свои.
— Вы позволите мне на вашу цитату ответить другой. Она принадлежит Мигелю Унамуно: «Самое великое произведение искусства не стоит самой ничтожной человеческой жизни». Единственное искусство, которое заслуживает чего-то, это история нашей плоти.
— Вы хотите сказать, что самое важное — это способ, которым достигаешь чего-то? Что именно его надо понимать как шедевр, если хочешь не просто просуществовать свою жизнь?
— Ничего подобного я не думаю. Пытаться сотворять — себя или нечто другое — это все напрасный труд. Во всяком случае, если стремиться сотворить что-то прочное.
Он вдруг улыбнулся.
— Но то же самое происходит, по правде говоря, и с материалом более легким — из мечты, из грезы… И тут же как бы опомнился:
— Если бы я имел хоть малейшее право давать вам советы, — поклон был необычайно изыскан, — я бы посоветовал вам жить так, как я вас попрошу.
На этом он отвел взгляд в сторону, как бы считая разговор оконченным. Эммануэль стало неприятно. С деланной улыбкой она обратилась к Мари-Анж:
— Ты случайно не видела Жана? Он с самого начала куда-то исчез. Итальянца окружили другие женщины. Вот прекрасный случай удалиться, но Мари-Анж не отпустила подругу:
— Ты что, арестовала Би? Как ей не позвонишь, мне все время отвечают, что она у тебя. — Она хихикнула. — И так как я не хочу мешать вашим развлечениям…
У Эммануэль упало сердце — Мари-Анж смеется над нею! Да нет, вид у нее вполне серьезный, она говорит искренне. Вот ирония судьбы! Эммануэль приготовилась было пожаловаться вслух, но удержалась в последний момент. Как ей признаться Мари-Анж, что она сама не может найти свою любовницу-одновневку? Пусть уж останутся у этой малышки с косичками иллюзии о силе чар ее старшей подруги. Но вот беда — в таком случае Эммануэль не сможет ничего узнать у нее о Би. Ладно, она расспросит Ариану. Но нигде не видно короткой прически, нигде не слышно резкого смеха. Может быть, нашлась другая жертва, согласившаяся пойти «туда, где никого нет»?
А Мари-Анж снова заговорила о неуловимой американке:
— Я хотела бы хоть попрощаться с нею. Ну, тем хуже для нее. Ты передашь ей мое «прощай».
— Как, она уезжает?
— Нет, уезжаю я.
— Ты? Ты мне совсем ничего не говорила об этом. И куда же?
— О, успокойся, не так далеко. Я всего-навсего проведу месяц на море. Мама сняла бунгало в Паттайе. Приезжай нас проведать. Это всего сто пятьдесят километров. Ты должна увидеть тамошние пляжи — полный отпад!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82