Было известно также, что получить доступ к генералу нетрудно, и поэтому ему передали просьбу новоявленного полковника.
В привычках главнокомандующего Неаполитанской армии было никогда не пренебрегать ни одной просьбой.
Генерал извинился перед архитекторами, что оставляет их одних в салоне, и пообещал вернуться тотчас же, как только переговорит с Микеле: это едва ли займет много времени.
Затем он прошел в свой кабинет и приказал пропустить к нему посетителя. Микеле отдал честь и отрекомендовался по всей форме; но при всей своей напускной самоуверенности, бедняга, который отнюдь не был оратором, казался до крайности смущенным.
Шампионне угадал его состояние и с присущей ему добротой решил прийти на помощь.
— А, это ты, ragazzo , — сказал он на неаполитанском наречии. — Знаешь, я тобой доволен: ты ведешь себя молодцом — проповедуешь, как дон Микеланджело Чикконе.
Микеле пришел в восторг, услышав из уст генерала свою родную речь да еще узнав, что такой человек, как Шампионне, удостаивает его столь высокой похвалы.
— Мой генерал, — ответил он, — я горд и счастлив тем, что вы мною довольны. Но этого еще недостаточно!
— Как это недостаточно?
— А так. Надо еще, чтобы я сам был собой доволен.
— Черт возьми, бедняга, уж слишком многого ты хочешь! Нравственное самоудовлетворение — это небесное благо, дарованное нам на земле! Какой человек, строго вопросив свою совесть, останется доволен собой?
— Я, мой генерал, если вы пожелаете взять на себя труд развеять мои сомнения и наставить меня.
— Дружище, — сказал Шампионне, смеясь, — по-моему, ты ошибся дверью. Ты подумал, что пришел к монсиньору Капече Дзурло, архиепископу Неаполитанскому, а ведь ты пришел к Жану Этьенну Шампионне, главнокомандующему французской армией.
— Ах нет, мой генерал, — отвечал Микеле. — Я хорошо знаю, к кому пришел: к самому честному, самому храброму и благородному солдату армии, которой он командует.
— Ну-ну! Вот это уже лесть. Может быть, ты хочешь попросить меня о какой-нибудь милости?
— Вовсе нет. Напротив. Это я хочу оказать вам услугу.
— Оказать услугу мне?
— Да, и большую.
— Мне?
— Вам, французской армии, всей стране… Только мне нужно знать, могу ли я оказать эту услугу и остаться честным человеком и, если я это сделаю, подадите ли вы мне снова свою руку, как минуту назад?
— Мне кажется, что в таком деле ты должен положиться на наставника получше, чем я, — на свою совесть.
— А вот как раз моя совесть и не знает, чью сторону ей держать!
— Ты знаешь пословицу, — сказал генерал, который уже забыл о своих архитекторах и забавлялся разговором с лаццароне, — «Если сомневаешься — воздержись».
— А что, если я воздержусь и от этого случится большая беда?
— И потому-то, как ты только что сказал, ты сомневаешься?
— Да, мой генерал, сомневаюсь, — ответил Микеле, — и боюсь воздержаться. Видите ли, к несчастью, в нашей стране, по милости наших монархов, у людей нет больше ни нравственных чувств, ни гражданской совести. Вы никогда не услышите, чтобы говорили: «Господин такой-то — честный человек», или «Господин такой-то — мерзавец»; вам просто скажут: «Господин такой-то богат» или «Господин такой-то беден». Если он богат, это значит, что он честен, а если беден — то негодяй. Предположим, вам необходимо убить кого-то; вы идете к священнику и спрашиваете его: «Отец мой, преступление ли отнять жизнь у своего ближнего?» — а священник вам отвечает: «Смотря по обстоятельствам, сын мой. Если твой ближний — якобинец, убей его со спокойной совестью; если он роялист — берегись убийства! Убить якобинца так же почетно в глазах религии, как преступно убить роялиста в глазах Господа Бога». «Шпионьте, доносите, — говорила нам королева. — Я осыплю шпионов такими милостями, я вознагражу доносчиков такими щедротами, что первые люди в королевстве станут доносчиками и шпионами». Так как же вы хотите, мой генерал, чтобы мы что-нибудь тут понимали, если все вокруг в один голос твердят: «Каждый богач — честный человек, каждых бедняк — мерзавец»; если религия учит, что убивать якобинцев хорошо, а роялистов — плохо; наконец, если сами короли утверждают, что шпионаж — это заслуга, а донос — добродетель. Вот нам и остается только одно: обратиться к чужеземцу и сказать ему: «Вы воспитаны в правилах иных, чем наши; как вы считаете, что должен сделать честный человек в таких обстоятельствах?»
— А каковы эти обстоятельства?
— Серьезные, мой генерал. Представьте себе, что, сам того не желая, я услышал рассказ со всеми подробностями об одном заговоре, который предполагает уничтожить в Неаполе тридцать тысяч человек — кто бы они ни были, патриоты или роялисты, — скажите, что должен я сделать?
— Помешать совершиться этому замыслу, тут нет никакого сомнения, и, обезвредив заговорщиков, спасти жизнь тридцати тысячам человек.
— Даже если этот заговор угрожал бы нашим врагам?
— Особенно, если бы он угрожал нашим врагам.
— Если вы думаете так, мой генерал, то как же вы ведете войну?
— Я веду войну, сражаясь при свете дня, а не убивая ночью. Сражаться — это почетно; убивать — низко.
— Но я могу разрушить заговор, только если я его разоблачу.
— Так разоблачи.
— Но тогда я становлюсь…
— Кем?
— Доносчиком.
— Доносчик тот, кто раскрывает доверенную ему тайну и, надеясь на награду, предает своих соучастников. Ты же не из их числа?
— Нет, мой генерал.
— И разоблачаешь ты не в надежде на выгоду?
— Нет, мой генерал.
— Тогда ты не доносчик, а честный человек, который, не желая, чтобы свершилось зло, подсекает это зло в корне.
— Но если, вместо того чтобы угрожать роялистам, этот заговор угрожает вам, именно вам, мой генерал, угрожает французским солдатам, патриотам, — как тогда должен я поступить?
— Я указал тебе твой долг в отношении врагов. Он останется тем же в отношении наших друзей. Спасая врагов, ты окажешь важную услугу человечеству, спасая друзей, окажешь важную услугу родине.
— И вы будете по-прежнему подавать мне руку?
— Вот тебе моя рука.
— Хорошо, тогда слушайте, генерал. Сейчас я расскажу вам то, что известно мне. Все остальное оставлю досказать другому лицу.
— Я слушаю тебя.
— В ночь с пятницы на субботу должен вспыхнуть мятеж. Десять тысяч дезертиров Макка и Назелли, соединившись с двадцатью тысячами лаццарони, должны перерезать французов и всех патриотов; двери домов, жители которых обречены на смерть, будут помечены крестом, и в полночь начнется резня.
— Ты в этом уверен?
— Как в том, что живу на белом свете.
— Но ведь они рискуют вместе с якобинцами убить и роялистов?
— Нет; роялистам надо только показать охранную карточку и сделать условный знак — и они будут спасены.
— Знаешь ли ты этот знак? Известно тебе, что это за охранная карточка?
— На карточке изображена королевская лилия, а знак состоит в том, что надо укусить первую фалангу своего большого пальца.
— А как можно помешать этому заговору?
— Арестовав его руководителей.
— Ты их знаешь?
— Да.
— Кто же они?
— Ах, вот тут-то…
— Что ты хочешь сказать этим «вот тут-то»? Тебя что-то смущает?
— Я хочу сказать, что вот тут-то мои сомнения не только начинаются, но и удваиваются.
— О-о!
— Что сделают с главарями заговора?
— Их подвергнут суду.
— И если они будут виновны?.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272
В привычках главнокомандующего Неаполитанской армии было никогда не пренебрегать ни одной просьбой.
Генерал извинился перед архитекторами, что оставляет их одних в салоне, и пообещал вернуться тотчас же, как только переговорит с Микеле: это едва ли займет много времени.
Затем он прошел в свой кабинет и приказал пропустить к нему посетителя. Микеле отдал честь и отрекомендовался по всей форме; но при всей своей напускной самоуверенности, бедняга, который отнюдь не был оратором, казался до крайности смущенным.
Шампионне угадал его состояние и с присущей ему добротой решил прийти на помощь.
— А, это ты, ragazzo , — сказал он на неаполитанском наречии. — Знаешь, я тобой доволен: ты ведешь себя молодцом — проповедуешь, как дон Микеланджело Чикконе.
Микеле пришел в восторг, услышав из уст генерала свою родную речь да еще узнав, что такой человек, как Шампионне, удостаивает его столь высокой похвалы.
— Мой генерал, — ответил он, — я горд и счастлив тем, что вы мною довольны. Но этого еще недостаточно!
— Как это недостаточно?
— А так. Надо еще, чтобы я сам был собой доволен.
— Черт возьми, бедняга, уж слишком многого ты хочешь! Нравственное самоудовлетворение — это небесное благо, дарованное нам на земле! Какой человек, строго вопросив свою совесть, останется доволен собой?
— Я, мой генерал, если вы пожелаете взять на себя труд развеять мои сомнения и наставить меня.
— Дружище, — сказал Шампионне, смеясь, — по-моему, ты ошибся дверью. Ты подумал, что пришел к монсиньору Капече Дзурло, архиепископу Неаполитанскому, а ведь ты пришел к Жану Этьенну Шампионне, главнокомандующему французской армией.
— Ах нет, мой генерал, — отвечал Микеле. — Я хорошо знаю, к кому пришел: к самому честному, самому храброму и благородному солдату армии, которой он командует.
— Ну-ну! Вот это уже лесть. Может быть, ты хочешь попросить меня о какой-нибудь милости?
— Вовсе нет. Напротив. Это я хочу оказать вам услугу.
— Оказать услугу мне?
— Да, и большую.
— Мне?
— Вам, французской армии, всей стране… Только мне нужно знать, могу ли я оказать эту услугу и остаться честным человеком и, если я это сделаю, подадите ли вы мне снова свою руку, как минуту назад?
— Мне кажется, что в таком деле ты должен положиться на наставника получше, чем я, — на свою совесть.
— А вот как раз моя совесть и не знает, чью сторону ей держать!
— Ты знаешь пословицу, — сказал генерал, который уже забыл о своих архитекторах и забавлялся разговором с лаццароне, — «Если сомневаешься — воздержись».
— А что, если я воздержусь и от этого случится большая беда?
— И потому-то, как ты только что сказал, ты сомневаешься?
— Да, мой генерал, сомневаюсь, — ответил Микеле, — и боюсь воздержаться. Видите ли, к несчастью, в нашей стране, по милости наших монархов, у людей нет больше ни нравственных чувств, ни гражданской совести. Вы никогда не услышите, чтобы говорили: «Господин такой-то — честный человек», или «Господин такой-то — мерзавец»; вам просто скажут: «Господин такой-то богат» или «Господин такой-то беден». Если он богат, это значит, что он честен, а если беден — то негодяй. Предположим, вам необходимо убить кого-то; вы идете к священнику и спрашиваете его: «Отец мой, преступление ли отнять жизнь у своего ближнего?» — а священник вам отвечает: «Смотря по обстоятельствам, сын мой. Если твой ближний — якобинец, убей его со спокойной совестью; если он роялист — берегись убийства! Убить якобинца так же почетно в глазах религии, как преступно убить роялиста в глазах Господа Бога». «Шпионьте, доносите, — говорила нам королева. — Я осыплю шпионов такими милостями, я вознагражу доносчиков такими щедротами, что первые люди в королевстве станут доносчиками и шпионами». Так как же вы хотите, мой генерал, чтобы мы что-нибудь тут понимали, если все вокруг в один голос твердят: «Каждый богач — честный человек, каждых бедняк — мерзавец»; если религия учит, что убивать якобинцев хорошо, а роялистов — плохо; наконец, если сами короли утверждают, что шпионаж — это заслуга, а донос — добродетель. Вот нам и остается только одно: обратиться к чужеземцу и сказать ему: «Вы воспитаны в правилах иных, чем наши; как вы считаете, что должен сделать честный человек в таких обстоятельствах?»
— А каковы эти обстоятельства?
— Серьезные, мой генерал. Представьте себе, что, сам того не желая, я услышал рассказ со всеми подробностями об одном заговоре, который предполагает уничтожить в Неаполе тридцать тысяч человек — кто бы они ни были, патриоты или роялисты, — скажите, что должен я сделать?
— Помешать совершиться этому замыслу, тут нет никакого сомнения, и, обезвредив заговорщиков, спасти жизнь тридцати тысячам человек.
— Даже если этот заговор угрожал бы нашим врагам?
— Особенно, если бы он угрожал нашим врагам.
— Если вы думаете так, мой генерал, то как же вы ведете войну?
— Я веду войну, сражаясь при свете дня, а не убивая ночью. Сражаться — это почетно; убивать — низко.
— Но я могу разрушить заговор, только если я его разоблачу.
— Так разоблачи.
— Но тогда я становлюсь…
— Кем?
— Доносчиком.
— Доносчик тот, кто раскрывает доверенную ему тайну и, надеясь на награду, предает своих соучастников. Ты же не из их числа?
— Нет, мой генерал.
— И разоблачаешь ты не в надежде на выгоду?
— Нет, мой генерал.
— Тогда ты не доносчик, а честный человек, который, не желая, чтобы свершилось зло, подсекает это зло в корне.
— Но если, вместо того чтобы угрожать роялистам, этот заговор угрожает вам, именно вам, мой генерал, угрожает французским солдатам, патриотам, — как тогда должен я поступить?
— Я указал тебе твой долг в отношении врагов. Он останется тем же в отношении наших друзей. Спасая врагов, ты окажешь важную услугу человечеству, спасая друзей, окажешь важную услугу родине.
— И вы будете по-прежнему подавать мне руку?
— Вот тебе моя рука.
— Хорошо, тогда слушайте, генерал. Сейчас я расскажу вам то, что известно мне. Все остальное оставлю досказать другому лицу.
— Я слушаю тебя.
— В ночь с пятницы на субботу должен вспыхнуть мятеж. Десять тысяч дезертиров Макка и Назелли, соединившись с двадцатью тысячами лаццарони, должны перерезать французов и всех патриотов; двери домов, жители которых обречены на смерть, будут помечены крестом, и в полночь начнется резня.
— Ты в этом уверен?
— Как в том, что живу на белом свете.
— Но ведь они рискуют вместе с якобинцами убить и роялистов?
— Нет; роялистам надо только показать охранную карточку и сделать условный знак — и они будут спасены.
— Знаешь ли ты этот знак? Известно тебе, что это за охранная карточка?
— На карточке изображена королевская лилия, а знак состоит в том, что надо укусить первую фалангу своего большого пальца.
— А как можно помешать этому заговору?
— Арестовав его руководителей.
— Ты их знаешь?
— Да.
— Кто же они?
— Ах, вот тут-то…
— Что ты хочешь сказать этим «вот тут-то»? Тебя что-то смущает?
— Я хочу сказать, что вот тут-то мои сомнения не только начинаются, но и удваиваются.
— О-о!
— Что сделают с главарями заговора?
— Их подвергнут суду.
— И если они будут виновны?.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272