— Чем? Простыней с моей кровати?
— Нет. Веревкой.
— У меня нет веревки.
— Я вам принес ее.
— О! Вы человек предусмотрительный.
— Когда хочешь, чтобы все удалось, нельзя пренебрегать ничем, не так ли?
— Ну, а потом?
— Потом? Когда я буду как следует связан и прикручен к кольцу, вы заткнете мне рот своим носовым платком, чтобы я не кричал, и закроете меня на замок. Далее вы воспользуетесь тем, что я имел неосторожность отослать в патруль всех верных мне людей и оставить у ворот только сомнительных, и устроите здесь бунт.
— А как я устрою бунт?
— Ничего не может быть легче. Каждому вы дадите по десять дукатов. Здесь тридцать человек. С прислугой считайте тридцать пять. Это составит триста пятьдесят дукатов. Вы немедленно раздаете эти триста пятьдесят дукатов, меняете пароль и отдаете приказ «Огонь!», если патруль захочет насильно сюда прорваться.
— А где мне взять триста пятьдесят дукатов?
— В моем кармане. Только, вы понимаете, это будет отдельный счет.
— Который надо присоединить к двумстам пятидесяти тысячам ливрам. Отлично!
— После того как вы станете хозяином замка, вы меня развяжете, поместите в свою же камеру и будете обращаться со мною настолько же плохо, насколько я обращался с вами хорошо. Затем, в одну из ночей, когда вы заплатите мне двести пятьдесят тысяч ливров и еще триста пятьдесят дукатов, вы из жалости вышвырнете меня за дверь. Я спускаюсь в порт, нанимаю лодку, сперонару или фелуку. Благополучно миновав тысячу опасностей, добираюсь до Сицилии и прошу у короля Фердинанда награды за свою верность. Сумма, на которую я рассчитываю, это уже мое дело. Впрочем, вы ее знаете.
— Да. Двести пятьдесят тысяч франков.
— Вам все понятно?
— Да.
— Вы даете мне слово?
— Уже дал.
— Тогда — к делу! В руках у вас пистолет, который, во избежание несчастного случая, вы можете положить пока на стол. Вот веревка и вот кошелек. Не бойтесь затягивать веревки. Постойте, не задушите меня своим носовым платком: у вас еще есть добрых полчаса перед тем, как вернется патруль.
Все прошло точно так, как предвидел толковый комендант. Можно было подумать, что все нужные приказания были отданы заранее, так что Николино не встретил никаких препятствий. Комендант был связан, прикручен к кольцу, и в нужную минуту ему воткнули в рот кляп. Дверь темницы закрылась. Николино не встретил никого ни на лестницах, ни в подземельях. Он направился прямо в караульную и, войдя туда, произнес великолепную патриотическую речь; заметив к концу речи среди стражников некоторое колебание, он позвенел серебром и произнес магические слова, которые должны были снять все препятствия: «Десять дукатов каждому». При этих словах действительно все сомнения исчезли и раздались крики: «Да здравствует свобода!» Все бросились к оружию, потом к постам и на крепостные стены, угрожая патрулю открыть огонь, если он тотчас же не исчезнет в глубинах Вомеро или в переулках Инфраскаты. Патруль исчез, как исчезает в театре призрак, проваливаясь в люк.
Затем восставшие занялись изготовлением трехцветного знамени — что им удалось не без труда — из куска прежнего белого флага, синей занавески и красного покрывала. Когда работа была закончена, белое знамя спустили и заменили его трехцветным.
Наконец Николино, казалось, вдруг вспомнил о несчастном коменданте, чьи права он узурпировал. Он спустился с четырьмя людьми в свою камеру, велел развязать веревки и вынул изо рта мессира Бранди кляп, все время держа пистолет у горла своей жертвы, и, невзирая на стоны, жалобы и мольбы, оставил коменданта вместо себя в знаменитой камере номер три третьего яруса под антресолями.
Вот как случилось, что 21 января утром Неаполь, проснувшись, увидел реющее над замком Сант'Эльмо трехцветное французское знамя.
LXXXVIII. КАВДИНСКОЕ УЩЕЛЬЕ
Шампионне также увидел это священное знамя и тотчас же дал армии приказ двигаться на Неаполь, чтобы к одиннадцати утра начать осаду города.
Если бы мы писали роман, а не историческую книгу, где вымыслу отводится весьма скромная роль, можно не сомневаться, что мы нашли бы случай привести Сальвато в Неаполь, хотя бы с французскими офицерами, приехавшими получить пять миллионов по условию перемирия в Спаранизе. Не пожелав отправить Сальвато на спектакль вместе с товарищами или занять его вместе с Аркамбалем получением пяти миллионов, из которых, как известно читателю, ничего не было выплачено, мы вместо этого проводили бы нашего героя в Дом-под-пальмой, где он оставил если не всю, то, по меньшей мере, половину своей души, в существование которой так и не мог поверить скептически настроенный врач из Монтекассино. Таким образом, взамен долгого рассказа, не лишенного интереса, хотя и бесстрастного, как всякое историческое повествование, мы имели бы сцены, исполненные страсти и ужаса, какой внушили бедной Луизе слухи о происходящей вокруг резне.
Но мы вынуждены ограничить себя, подчинившись неумолимой требовательности фактов; сколь пылким ни было желание Сальвато, он должен был в первую очередь следовать приказам своего генерала, который, ничего не зная о непреодолимом магните, притягивающем молодого командира бригады в Неаполь, скорее удалил от него Сальвато, чем приблизил.
В Сан Джермано, в ту самую минуту, когда после ночи, проведенной в монастыре Монтекассино, молодой офицер только что простился со своим отцом, Шампионне дал ему приказ принять командование 17-й полубригадой и, произведя смотр оставшихся частей и подняв в солдатах боевой дух, двинуть их на Беневенто через Венафро, Морко-не и Понтеландольфо. Салъвато должен был постоянно поддерживать связь с главнокомандующим.
Итак, оказавшись в окружении разбойников, он вынужден был целыми днями отражать их непрекращающиеся атаки, а ночью упреждать налеты и срывать их. Но Сальвато, уроженец этой страны, язык которой был ему родным, благодаря своим воинским познаниям, хладнокровию и мужеству понимал стратегию большой войны, то есть правильного сражения, и вместе с тем был искусен в умении вести малую войну, то есть войну в горах, когда требовалась его неутомимая энергия, неусыпная бдительность и то обостренное чувство опасности, что так сильно развито у краснокожих племен Северной Америки, описанных Фе-нимором Купером. В течение долгого и трудного похода, когда в декабре солдатам выпало на долю переходить замерзшие реки, преодолевать покрытые снегом горы, пробираться грязными, разбитыми дорогами, они убедились, что Сальвато жил с ними одной жизнью, оказывая помощь раненым, поддерживая слабых, одобряя мужественных, и они признали в нем человека душевно благородного и вместе с тем простого; не имея случая упрекнуть его ни в одной ошибке, ни в одной слабости или несправедливости, они сплотились вокруг него с чувством не только уважения, с каким подчиненные относятся к командиру, но и того глубокого почитания, какое дети испытывают к отцу.
Прибыв в Венафро, Сальвато узнал, что дорога или, вернее, горная тропа была дальше непроходима. Он поднялся до Изерниа по довольно сносной дороге, которую его солдатам приходилось отвоевывать шаг за шагом. Оттуда окольными путями, через горы, леса и долины, они дошли до Бойано — селения, которое даже можно назвать городком.
Им потребовалось пять дней, чтобы проделать этот путь, хотя в обычных условиях его можно было одолеть за один переход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272