Пусть же с нами обращаются одинаково.
Солдаты пошли на них, выставив штыки, но заключенные не сдвинулись с места, и лишь настойчивые просьбы Пишегрю и трех его спутников заставили их вернуться на палубу.
Итак, четверо осужденных остались в кромешной темноте, в жутком карцере, насыщенном зловонными запахами трюма и снастей; у них не было постелей, им нечем было укрыться, и они даже не могли стоять, так как потолок был слишком низким.
Двенадцать других заключенных теснились на твиндеке и были не в лучшем положении, ибо за ними закрыли люки и, так же как их товарищи, брошенные в львиный ров, они были лишены воздуха и возможности двигаться.
Около четырех часов утра капитан отдал приказ приготовиться к отплытию; посреди криков матросов, скрежета снастей, рева волн, разбивавшихся о нос корвета, послышался прощальный возглас, похожий на раздирающий душу стон, исторгнутый из чрева корабля:
– Прощай, Франция!
И подобно эху, вслед за этим криком из недр трюма раздался другой вопль, но его едва было слышно из-за большой глубины судна:
– Франция, прощай!
* * *
Возможно, читатель удивлен тем, что мы столь подробно остановились на этих скорбных событиях, но наше повествование стало бы еще более скорбным, если бы мы последовали за несчастными ссыльными в плавание, продолжавшееся сорок пять дней. Однако на это у читателя, вероятно, не хватило бы мужества; мы почерпнули его в потребности не оправдать этих людей, а вызвать жалость грядущих поколений к тем, кто пожертвовал собой ради них.
Нам кажется, что языческий лозунг «Горе побежденным!», известный с древних времен, всегда говорил о жестокости, а в наши дни звучит как кощунство; вот почему, по неведомому велению сердца, я всегда поворачиваюсь лицом к побежденным и всегда иду им навстречу.
Те, кто читал мои книги, знают, что я с одинаковым сочувствием и неизменным беспристрастием рассказывал о страданиях Жанны д'Арк в Руане и о легендарной Марии Стюарт в Фотрингее, следовал за Карлом I на площадь перед Уайтхоллом и за Марией Антуанеттой – на площадь Революции.
Я с прискорбием отмечал, что историки в своих трудах, как и г-н Шатобриан, всегда дивились количеству слез, проливаемых королями, но при этом не подсчитывали столь же скрупулезно меру страданий, которую может вынести при жизни слабый организм человека, твердо убежденного в своей невиновности и правоте, независимо от того, принадлежит ли он к среднему классу или даже к низшим слоям общества.
Таковы были эти люди, чью затянувшуюся агонию мы только что попытались описать, те, по отношению к которым мы у историков не находим ни единого слова участия, и которых, в результате искусных уловок их гонителей, припутавших к ним таких людей, как Колло д'Эрбуа и Бийо-Варенн, сначала лишили сочувствия современников, а затем обделили состраданием потомков.
Часть четвертая. Восьмой крестовый поход
I. СЕН-ЖАН-Д'АКР
Седьмого апреля 1799 года над высоким мысом, на котором построена крепость Сен-Жан-д'Акр, древняя Птолемаида, гремел гром и сверкали молнии, как над горой Синай в тот день, когда Господь дал десять заповедей Моисею, явившись ему в неопалимой купине. Откуда раздавались эти выстрелы, сотрясавшие побережье Сирии, подобно землетрясению?
Откуда исходил дым, столь густым облаком окутавший залив у подножия горы Кармель, словно гора пророка Илии превратилась в вулкан?
Мечта одного из тех людей, что с помощью нескольких слов меняют судьбу империй, осуществилась.
Мы ошиблись: мы хотим сказать, что эта мечта рассеивалась.
Однако, возможно, она исчезала лишь для того, чтобы уступить место действительности, о которой этот человек, сколь бы честолюбив он ни был, даже не смел мечтать.
* * *
Когда 10 сентября 1797 года победитель Италии узнал в Пассерияно, что 18 фрюктидора был обнародован указ, согласно которому двое членов Директории, пятьдесят четыре депутата и еще сто сорок восемь человек были приговорены к ссылке, он впал в мрачную задумчивость.
По-видимому, Бонапарт мысленно взвешивал, какое влияние он приобрел благодаря этому перевороту, совершенному его рукой, хотя заметен в нем был лишь почерк Ожеро.
Бонапарт прогуливался по прекрасному парку, окружавшему дворец, где он жил вместе со своим секретарем Бурьенном.
Внезапно он поднял голову и резко сказал ему без всяких предисловий:
– Безусловно, Европа – это кротовая нора; великие империи и великие революции всегда были только на Востоке, где живут шестьсот миллионов человек.
Затем, видя, что Бурьенн, никак не ожидавший подобного выпада, смотрит на него с удивлением, он снова углубился в свои мысли или сделал вид, что задумался.
Первого января 1798 года на премьере «Горация Коклеса» Бонапарта узнали, хотя он пытался спрятаться в глубине ложи, и приветствовали овациями и криками «Да здравствует Бонапарт!», трижды сотрясавшими зал; после спектакля он вернулся в свой дом на улице Шантерен (недавно она была переименована в его честь в улицу Победы), охваченный глубокой печалью, и сказал Бурьенну, с которым всегда делился своими черными мыслями:
– Поверьте, Бурьенн, в Париже не хранят воспоминаний ни о чем. Если в течение полугода я буду сидеть без дела – я проиграл: знаменитости в этом Вавилоне то и дело сменяют друг друга; если меня не увидят в театре три раза кряду, то больше никто на меня и не взглянет.
Двадцать девятого января он опять говорил Бурьенну, неизменно возвращаясь к своей потаенной мечте:
– Бурьенн, я не желаю тут оставаться. Здесь нечего делать; если я останусь, то погибну; во Франции все прогнило. Я уже вкусил славу. Но эта бедная маленькая Европа дает ее недостаточно: нужно идти на Восток.
Наконец, когда за две недели до отъезда, восемнадцатого апреля 1798 года он спускался по улице Святой Анны бок о бок с Бурьенном, которому от самой улицы Шантерен не сказал ни слова, секретарь, тяготившийся этим молчанием, спросил его:
– Стало быть, генерал, вы окончательно решили покинуть Францию?
– Да, – отвечал Бонапарт. – Я спросил, можно ли мне присоединиться к ним, но они мне отказали. Если бы я остался здесь, мне пришлось бы их свергнуть и стать королем. Аристократы никогда на это не согласятся; я прощупал почву: время еще не пришло, я останусь в одиночестве, и мне надо покорить этих людей. Мы отправимся в Египет, Бурьенн.
Итак, Бонапарт хотел покинуть Европу не для того, чтобы вести переговоры с Типпу Сахибом через всю Азию или сокрушить Англию в Индии.
Ему надо было покорить этих людей! Вот истинная причина его похода в Египет.
* * *
Третьего мая 1798 года Бонапарт приказал всем своим генералам сесть на суда вместе с войсками.
Четвертого он отбыл из Парижа.
Восьмого прибыл в Тулон.
Девятого поднялся на борт флагманского корабля «Восток».
Пятнадцатого прошел мимо Ливорно и острова Эльбы.
Тринадцатого июня захватил Мальту.
Девятнадцатого снова двинулся в путь.
Первого июля высадился возле Марабута.
Третьего приступом взял Александрию.
Тринадцатого выиграл битву при Шебрахите.
Двадцать первого разбил мамлюков близ пирамид.
Двадцать пятого вошел в Каир.
Четырнадцатого августа узнал о разгроме при Абукире.
Двадцать четвертого декабря он уехал, чтобы посетить вместе с членами Института Франции остатки Суэцкого канала.
Двадцать восьмого он пил из Моисеевых источников и, подобно фараону, едва не утонул в Красном море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211
Солдаты пошли на них, выставив штыки, но заключенные не сдвинулись с места, и лишь настойчивые просьбы Пишегрю и трех его спутников заставили их вернуться на палубу.
Итак, четверо осужденных остались в кромешной темноте, в жутком карцере, насыщенном зловонными запахами трюма и снастей; у них не было постелей, им нечем было укрыться, и они даже не могли стоять, так как потолок был слишком низким.
Двенадцать других заключенных теснились на твиндеке и были не в лучшем положении, ибо за ними закрыли люки и, так же как их товарищи, брошенные в львиный ров, они были лишены воздуха и возможности двигаться.
Около четырех часов утра капитан отдал приказ приготовиться к отплытию; посреди криков матросов, скрежета снастей, рева волн, разбивавшихся о нос корвета, послышался прощальный возглас, похожий на раздирающий душу стон, исторгнутый из чрева корабля:
– Прощай, Франция!
И подобно эху, вслед за этим криком из недр трюма раздался другой вопль, но его едва было слышно из-за большой глубины судна:
– Франция, прощай!
* * *
Возможно, читатель удивлен тем, что мы столь подробно остановились на этих скорбных событиях, но наше повествование стало бы еще более скорбным, если бы мы последовали за несчастными ссыльными в плавание, продолжавшееся сорок пять дней. Однако на это у читателя, вероятно, не хватило бы мужества; мы почерпнули его в потребности не оправдать этих людей, а вызвать жалость грядущих поколений к тем, кто пожертвовал собой ради них.
Нам кажется, что языческий лозунг «Горе побежденным!», известный с древних времен, всегда говорил о жестокости, а в наши дни звучит как кощунство; вот почему, по неведомому велению сердца, я всегда поворачиваюсь лицом к побежденным и всегда иду им навстречу.
Те, кто читал мои книги, знают, что я с одинаковым сочувствием и неизменным беспристрастием рассказывал о страданиях Жанны д'Арк в Руане и о легендарной Марии Стюарт в Фотрингее, следовал за Карлом I на площадь перед Уайтхоллом и за Марией Антуанеттой – на площадь Революции.
Я с прискорбием отмечал, что историки в своих трудах, как и г-н Шатобриан, всегда дивились количеству слез, проливаемых королями, но при этом не подсчитывали столь же скрупулезно меру страданий, которую может вынести при жизни слабый организм человека, твердо убежденного в своей невиновности и правоте, независимо от того, принадлежит ли он к среднему классу или даже к низшим слоям общества.
Таковы были эти люди, чью затянувшуюся агонию мы только что попытались описать, те, по отношению к которым мы у историков не находим ни единого слова участия, и которых, в результате искусных уловок их гонителей, припутавших к ним таких людей, как Колло д'Эрбуа и Бийо-Варенн, сначала лишили сочувствия современников, а затем обделили состраданием потомков.
Часть четвертая. Восьмой крестовый поход
I. СЕН-ЖАН-Д'АКР
Седьмого апреля 1799 года над высоким мысом, на котором построена крепость Сен-Жан-д'Акр, древняя Птолемаида, гремел гром и сверкали молнии, как над горой Синай в тот день, когда Господь дал десять заповедей Моисею, явившись ему в неопалимой купине. Откуда раздавались эти выстрелы, сотрясавшие побережье Сирии, подобно землетрясению?
Откуда исходил дым, столь густым облаком окутавший залив у подножия горы Кармель, словно гора пророка Илии превратилась в вулкан?
Мечта одного из тех людей, что с помощью нескольких слов меняют судьбу империй, осуществилась.
Мы ошиблись: мы хотим сказать, что эта мечта рассеивалась.
Однако, возможно, она исчезала лишь для того, чтобы уступить место действительности, о которой этот человек, сколь бы честолюбив он ни был, даже не смел мечтать.
* * *
Когда 10 сентября 1797 года победитель Италии узнал в Пассерияно, что 18 фрюктидора был обнародован указ, согласно которому двое членов Директории, пятьдесят четыре депутата и еще сто сорок восемь человек были приговорены к ссылке, он впал в мрачную задумчивость.
По-видимому, Бонапарт мысленно взвешивал, какое влияние он приобрел благодаря этому перевороту, совершенному его рукой, хотя заметен в нем был лишь почерк Ожеро.
Бонапарт прогуливался по прекрасному парку, окружавшему дворец, где он жил вместе со своим секретарем Бурьенном.
Внезапно он поднял голову и резко сказал ему без всяких предисловий:
– Безусловно, Европа – это кротовая нора; великие империи и великие революции всегда были только на Востоке, где живут шестьсот миллионов человек.
Затем, видя, что Бурьенн, никак не ожидавший подобного выпада, смотрит на него с удивлением, он снова углубился в свои мысли или сделал вид, что задумался.
Первого января 1798 года на премьере «Горация Коклеса» Бонапарта узнали, хотя он пытался спрятаться в глубине ложи, и приветствовали овациями и криками «Да здравствует Бонапарт!», трижды сотрясавшими зал; после спектакля он вернулся в свой дом на улице Шантерен (недавно она была переименована в его честь в улицу Победы), охваченный глубокой печалью, и сказал Бурьенну, с которым всегда делился своими черными мыслями:
– Поверьте, Бурьенн, в Париже не хранят воспоминаний ни о чем. Если в течение полугода я буду сидеть без дела – я проиграл: знаменитости в этом Вавилоне то и дело сменяют друг друга; если меня не увидят в театре три раза кряду, то больше никто на меня и не взглянет.
Двадцать девятого января он опять говорил Бурьенну, неизменно возвращаясь к своей потаенной мечте:
– Бурьенн, я не желаю тут оставаться. Здесь нечего делать; если я останусь, то погибну; во Франции все прогнило. Я уже вкусил славу. Но эта бедная маленькая Европа дает ее недостаточно: нужно идти на Восток.
Наконец, когда за две недели до отъезда, восемнадцатого апреля 1798 года он спускался по улице Святой Анны бок о бок с Бурьенном, которому от самой улицы Шантерен не сказал ни слова, секретарь, тяготившийся этим молчанием, спросил его:
– Стало быть, генерал, вы окончательно решили покинуть Францию?
– Да, – отвечал Бонапарт. – Я спросил, можно ли мне присоединиться к ним, но они мне отказали. Если бы я остался здесь, мне пришлось бы их свергнуть и стать королем. Аристократы никогда на это не согласятся; я прощупал почву: время еще не пришло, я останусь в одиночестве, и мне надо покорить этих людей. Мы отправимся в Египет, Бурьенн.
Итак, Бонапарт хотел покинуть Европу не для того, чтобы вести переговоры с Типпу Сахибом через всю Азию или сокрушить Англию в Индии.
Ему надо было покорить этих людей! Вот истинная причина его похода в Египет.
* * *
Третьего мая 1798 года Бонапарт приказал всем своим генералам сесть на суда вместе с войсками.
Четвертого он отбыл из Парижа.
Восьмого прибыл в Тулон.
Девятого поднялся на борт флагманского корабля «Восток».
Пятнадцатого прошел мимо Ливорно и острова Эльбы.
Тринадцатого июня захватил Мальту.
Девятнадцатого снова двинулся в путь.
Первого июля высадился возле Марабута.
Третьего приступом взял Александрию.
Тринадцатого выиграл битву при Шебрахите.
Двадцать первого разбил мамлюков близ пирамид.
Двадцать пятого вошел в Каир.
Четырнадцатого августа узнал о разгроме при Абукире.
Двадцать четвертого декабря он уехал, чтобы посетить вместе с членами Института Франции остатки Суэцкого канала.
Двадцать восьмого он пил из Моисеевых источников и, подобно фараону, едва не утонул в Красном море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211