это неведение придало легату уверенность, что он отделается малым числом индульгенций и благословений.
Посему он отправился в лагерь верхом на муле в сопровождении бледного ризничего, своего приспешника.
Мы уже сказали, что легат ни о чем не ведал. Папа посчитал, что сообщать о своих опасениях посланцу – значит ослаблять доверие, которое тот должен питать к силе своего владыки. Вот почему аббат с радостной уверенностью ехал из города в лагерь, заранее наслаждаясь коленопреклонениями и крестными знамениями, которыми встретят его при въезде.
Но Дюгеклен, будучи ловким дипломатом, выставил в охрану лагеря англичан – людей, мало пекущихся об интересах папы, с которым вот уже более столетия они вели спор, и, кроме того, предусмотрительно переговорил с ними, чтобы склонить их на свою сторону.
– Будьте начеку, братья, – предупредил он, возвратившись в лагерь. – Вполне возможно, что его святейшество бросит на нас несколько своих вооруженных отрядов. Я только что немного поспорил с его святейшеством: я полагаю, он должен нам оказать одну любезность в обмен на злополучную анафему, которую он обрушил на наши головы. Я говорю «на наши», ибо с той минуты, как вы стали моими солдатами, я считаю себя тоже отлученным и так же, как вы, обреченным угодить в ад. Ведь святейшество – человек просто невероятный, слово коннетабля! Он отказывает нам в этой любезности… При этих словах англичане встрепенулись, словно псы, которых забавы ради дразнит хозяин.
– Ладно! Ладно! – закричали они. – Пусть папа нас только тронет, и он увидит, что имеет дело с воистину проклятыми Богом людьми!
Услышав это, Дюгеклен счел их достаточно подготовленными и приехал в лагерь французов.
– Друзья мои, – обратился он к ним, – возможно, к вам приедет посланец папы. Римский папа – не знаю, поверите ли вы в это, – римский папа, получивший от нас Авиньон и графство, отказывает мне в помощи, которую я у него попросил ради нашего славного короля Карла Пятого, и признаюсь – пусть даже признание мое повредит мне в ваших глазах, – мы с ним слегка повздорили. В этой ссоре (наверное, в том, что она случилась, моя вина, да рассудит ее ваша совесть), – в этой ссоре папа римский неосторожно сказал мне, что, если не подействует духовное оружие, он прибегнет к оружию мирскому… Вы видите – я до сих пор дрожу от гнева!
Французы – по-видимому, уже в XIV веке солдаты папы снискали у них жалкую репутацию – лишь громко расхохотались в ответ на краткую речь Дюгеклена.
«Добро! – подумал коннетабль. – Они встретят посланцев свистом, а этот звук всегда неприятен; теперь пойду к моим бретонцам, с ними будет потруднее».
Действительно, бретонцев – особенно бретонцев той эпохи, – людей набожных до аскетизма, могла страшить ссора с папой римским, поэтому Дюгеклен, чтобы сразу расположить их к себе, вошел к ним с совершенно убитым лицом. Бретонские солдаты относились к нему не только как к земляку, но и как к собственному отцу, потому что не было среди них ни одного, кому бы коннетабль чем-либо не помог, а многих он даже спас от плена, смерти или нищеты.
Увидев его лицо, выражавшее, как мы уже сказали, глубокое горе, дети древней Арморики сгрудились вокруг своего героя.
– О чада мои! – воскликнул Дюгеклен. – Вы видите меня в отчаянии. Поверите ли вы, что папа не только не снял анафемы с наемников, но наложил ее и на тех, кто соединился с ними, чтобы отомстить за смерть сестры нашего доброго короля Карла? Так что мы, достойные и честные христиане, стали нехристями, псами, волками, которых может травить каждый. Клянусь, папа римский безумен!
Среди бретонцев послышался глухой ропот.
– Надо также сказать, – продолжал Дюгеклен, – что ему подают очень дурные советы. Кто – мне это неизвестно. Но я точно знаю, что он грозит нам своими итальянскими рыцарями и занят сейчас тем – вам даже в голову это не придет, – что осыпает их индульгенциями, чтобы послать сражаться с нами.
Бретонцы угрожающе зарычали.
– А ведь я просил у нашего святого отца лишь права на католическое причастие и христианское погребение. Это такая малость для людей, идущих на борьбу с неверными. Вот, чада мои, до чего мы дошли. На этом я с ним и расстался. Не знаю, что думаете вы, но я считаю себя столь же добрым христианином, как любой другой человек. И я заявляю, что если наш святой отец Урбан Пятый намерен вести себя с нами как земной король – что ж, посмотрим кто кого! Не можем же мы позволить, чтобы нас побили эти папские служки!
После этих слов бретонцы с такой яростью повскакали с мест, что Дюгеклену пришлось их успокаивать.
Именно в эту минуту легат, выехавший из Лулльских ворот и переехавший мост Бенезе, въезжал в первый пояс лагерных укреплений. Он блаженно улыбался.
Англичане сбежались к ограде, чтобы поглазеть на него, и нагло орали:
– Эй! Эй! Это что за мул?!
Услышав такое оскорбление, ризничий побледнел от гнева, но тем не менее притворно-отеческим тоном, обычным для служителей церкви, ответил:
– Легат его святейшества.
– Хо-хо-хо! – гоготали англичане. – А где мешки с деньгами? Ну-ка, покажи. Сможет ли мул их дотащить?
– Деньги! Деньги! – скандировали другие.
Никто из командиров не появился; предупрежденные Дюгекленом, они попрятались в своих палатках.
Оба посланца пересекли первую линию – ее, как мы видели, составляли англичане – и проникли на стоянку французов, которые, едва завидев их, бросились им навстречу.
Легат подумал, что они хотят оказать почести, и уж было приободрился, когда вместо ожидаемых смиренных приветствий услышал со всех сторон громкий смех.
– О господин легат, добро пожаловать! – кричал солдат (уже в XIV веке солдаты были такими же охальниками, что и в наши дни). – Неужели его святейшество прислал вас как авангард своей кавалерии?
– И намерен перегрызть нам глотки с помощью челюстей вашего мула? – орал другой.
И каждый, наотмашь стегая хлыстом по крупу мула, громко хохотал, отпуская шуточки с остервенением, которое унижало легата сильнее, нежели корыстные требования англичан. Последние, однако, отнюдь не оставляли его в покое; несколько человек шли следом, вопя во всю мощь своих глоток: «Money! Money!»
Легат довольно быстро преодолел вторую линию.
И тут настал черед бретонцев, хотя, в отличие от других, они шутить не были намерены. Сверкая глазами, сжимая огромные кулачищи, они вышли навстречу легату, завывая страшными голосами:
– Отпущения грехов! Отпущения грехов!
Через четверть часа легат от крика, несущегося на него со всех сторон, уже ничего не мог разобрать в этом содоме, подобном грохоту бушующих волн, раскатам грома, вою зимнего ветра и скрежету камней, выбрасываемых морем на берег.
Ризничий утратил былую уверенность и дрожал всем телом. Со лба легата уже давно ручьем катился пот, а зубы его выбивали дробь. Поэтому легат, все больше бледнея и боясь за своего мула, на круп которого пытались на ходу вскочить французские шутники, робко спрашивал:
– Где ваши командиры, господа? Где? Не будет ли кто-нибудь из вас столь добр проводить меня к ним?
Услышав столь жалобный голос, Дюгеклен счел, что ему пора вмешаться. Могучими плечами он рассек толпу – люди вокруг заходили волнами, – словно буйвол, который пробирается сквозь степные травы или тростники Понтэнских болот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
Посему он отправился в лагерь верхом на муле в сопровождении бледного ризничего, своего приспешника.
Мы уже сказали, что легат ни о чем не ведал. Папа посчитал, что сообщать о своих опасениях посланцу – значит ослаблять доверие, которое тот должен питать к силе своего владыки. Вот почему аббат с радостной уверенностью ехал из города в лагерь, заранее наслаждаясь коленопреклонениями и крестными знамениями, которыми встретят его при въезде.
Но Дюгеклен, будучи ловким дипломатом, выставил в охрану лагеря англичан – людей, мало пекущихся об интересах папы, с которым вот уже более столетия они вели спор, и, кроме того, предусмотрительно переговорил с ними, чтобы склонить их на свою сторону.
– Будьте начеку, братья, – предупредил он, возвратившись в лагерь. – Вполне возможно, что его святейшество бросит на нас несколько своих вооруженных отрядов. Я только что немного поспорил с его святейшеством: я полагаю, он должен нам оказать одну любезность в обмен на злополучную анафему, которую он обрушил на наши головы. Я говорю «на наши», ибо с той минуты, как вы стали моими солдатами, я считаю себя тоже отлученным и так же, как вы, обреченным угодить в ад. Ведь святейшество – человек просто невероятный, слово коннетабля! Он отказывает нам в этой любезности… При этих словах англичане встрепенулись, словно псы, которых забавы ради дразнит хозяин.
– Ладно! Ладно! – закричали они. – Пусть папа нас только тронет, и он увидит, что имеет дело с воистину проклятыми Богом людьми!
Услышав это, Дюгеклен счел их достаточно подготовленными и приехал в лагерь французов.
– Друзья мои, – обратился он к ним, – возможно, к вам приедет посланец папы. Римский папа – не знаю, поверите ли вы в это, – римский папа, получивший от нас Авиньон и графство, отказывает мне в помощи, которую я у него попросил ради нашего славного короля Карла Пятого, и признаюсь – пусть даже признание мое повредит мне в ваших глазах, – мы с ним слегка повздорили. В этой ссоре (наверное, в том, что она случилась, моя вина, да рассудит ее ваша совесть), – в этой ссоре папа римский неосторожно сказал мне, что, если не подействует духовное оружие, он прибегнет к оружию мирскому… Вы видите – я до сих пор дрожу от гнева!
Французы – по-видимому, уже в XIV веке солдаты папы снискали у них жалкую репутацию – лишь громко расхохотались в ответ на краткую речь Дюгеклена.
«Добро! – подумал коннетабль. – Они встретят посланцев свистом, а этот звук всегда неприятен; теперь пойду к моим бретонцам, с ними будет потруднее».
Действительно, бретонцев – особенно бретонцев той эпохи, – людей набожных до аскетизма, могла страшить ссора с папой римским, поэтому Дюгеклен, чтобы сразу расположить их к себе, вошел к ним с совершенно убитым лицом. Бретонские солдаты относились к нему не только как к земляку, но и как к собственному отцу, потому что не было среди них ни одного, кому бы коннетабль чем-либо не помог, а многих он даже спас от плена, смерти или нищеты.
Увидев его лицо, выражавшее, как мы уже сказали, глубокое горе, дети древней Арморики сгрудились вокруг своего героя.
– О чада мои! – воскликнул Дюгеклен. – Вы видите меня в отчаянии. Поверите ли вы, что папа не только не снял анафемы с наемников, но наложил ее и на тех, кто соединился с ними, чтобы отомстить за смерть сестры нашего доброго короля Карла? Так что мы, достойные и честные христиане, стали нехристями, псами, волками, которых может травить каждый. Клянусь, папа римский безумен!
Среди бретонцев послышался глухой ропот.
– Надо также сказать, – продолжал Дюгеклен, – что ему подают очень дурные советы. Кто – мне это неизвестно. Но я точно знаю, что он грозит нам своими итальянскими рыцарями и занят сейчас тем – вам даже в голову это не придет, – что осыпает их индульгенциями, чтобы послать сражаться с нами.
Бретонцы угрожающе зарычали.
– А ведь я просил у нашего святого отца лишь права на католическое причастие и христианское погребение. Это такая малость для людей, идущих на борьбу с неверными. Вот, чада мои, до чего мы дошли. На этом я с ним и расстался. Не знаю, что думаете вы, но я считаю себя столь же добрым христианином, как любой другой человек. И я заявляю, что если наш святой отец Урбан Пятый намерен вести себя с нами как земной король – что ж, посмотрим кто кого! Не можем же мы позволить, чтобы нас побили эти папские служки!
После этих слов бретонцы с такой яростью повскакали с мест, что Дюгеклену пришлось их успокаивать.
Именно в эту минуту легат, выехавший из Лулльских ворот и переехавший мост Бенезе, въезжал в первый пояс лагерных укреплений. Он блаженно улыбался.
Англичане сбежались к ограде, чтобы поглазеть на него, и нагло орали:
– Эй! Эй! Это что за мул?!
Услышав такое оскорбление, ризничий побледнел от гнева, но тем не менее притворно-отеческим тоном, обычным для служителей церкви, ответил:
– Легат его святейшества.
– Хо-хо-хо! – гоготали англичане. – А где мешки с деньгами? Ну-ка, покажи. Сможет ли мул их дотащить?
– Деньги! Деньги! – скандировали другие.
Никто из командиров не появился; предупрежденные Дюгекленом, они попрятались в своих палатках.
Оба посланца пересекли первую линию – ее, как мы видели, составляли англичане – и проникли на стоянку французов, которые, едва завидев их, бросились им навстречу.
Легат подумал, что они хотят оказать почести, и уж было приободрился, когда вместо ожидаемых смиренных приветствий услышал со всех сторон громкий смех.
– О господин легат, добро пожаловать! – кричал солдат (уже в XIV веке солдаты были такими же охальниками, что и в наши дни). – Неужели его святейшество прислал вас как авангард своей кавалерии?
– И намерен перегрызть нам глотки с помощью челюстей вашего мула? – орал другой.
И каждый, наотмашь стегая хлыстом по крупу мула, громко хохотал, отпуская шуточки с остервенением, которое унижало легата сильнее, нежели корыстные требования англичан. Последние, однако, отнюдь не оставляли его в покое; несколько человек шли следом, вопя во всю мощь своих глоток: «Money! Money!»
Легат довольно быстро преодолел вторую линию.
И тут настал черед бретонцев, хотя, в отличие от других, они шутить не были намерены. Сверкая глазами, сжимая огромные кулачищи, они вышли навстречу легату, завывая страшными голосами:
– Отпущения грехов! Отпущения грехов!
Через четверть часа легат от крика, несущегося на него со всех сторон, уже ничего не мог разобрать в этом содоме, подобном грохоту бушующих волн, раскатам грома, вою зимнего ветра и скрежету камней, выбрасываемых морем на берег.
Ризничий утратил былую уверенность и дрожал всем телом. Со лба легата уже давно ручьем катился пот, а зубы его выбивали дробь. Поэтому легат, все больше бледнея и боясь за своего мула, на круп которого пытались на ходу вскочить французские шутники, робко спрашивал:
– Где ваши командиры, господа? Где? Не будет ли кто-нибудь из вас столь добр проводить меня к ним?
Услышав столь жалобный голос, Дюгеклен счел, что ему пора вмешаться. Могучими плечами он рассек толпу – люди вокруг заходили волнами, – словно буйвол, который пробирается сквозь степные травы или тростники Понтэнских болот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151