От связанных колес образовались глубокие канавки.
А три городишка, что в ту пору уже слились в один (Фельшёгалла, Татабанья, Банхида), казалось, приветливо махали нам снизу.
Мы стали спускаться. У подножия горы дорога раздваивалась. Теперь мы находились на одном уровне с городом, ориентироваться было труднее, чем сверху.
Я когда-то бывал в Татабанье, но сейчас совершенно не знал, куда идти.
– Где живет твой брат?
– В шахтерском поселке, последний дом.
– Тогда пойдем направо.
Бела твердил, что лучше повернуть налево. Налево вел путь более изъезженный, к тому же более широкий. Пожалуй, именно он вел на татабаньскую станцию. А поскольку Бела раньше приезжал сюда на поезде, ему легче было там ориентироваться.
Предчувствие подсказывало мне, что наезженный путь, станцию, места, где большое движение, нам лучше обойти. Это шахтерский город, тем не менее и здесь может найтись кто-нибудь, кому бросится в глаза газетное объявление и кто не прочь будет заработать пять тысяч крон на наших шкурах.
– Пойдем лучше направо. Возможно, что дорога будет длиннее, но к поселку мы сможем подойти и с другого конца.
Мы были издерганные, усталые, голодные. За сутки не выкурили ни одной сигареты. Мы вдруг поссорились. Сейчас, задним числом, мне стыдно вспоминать, но так было. Дело чуть не дошло до драки. И я и он, загнанные до смерти, беспомощные, мы готовы были друг друга избить. Потом мы оба внезапно остыли, успокоились.
Печально сели мы у опушки леса на краю дороги. Лучше всего будет кого-нибудь спросить. Наобум идти опасно, а еще лучше подождать темноты.
Спустя некоторое время нам встретился шахтер. Он подтвердил, что прав Бела.
– Идите налево: дойдете до станции, а там вам кто-нибудь еще расскажет… Там много жандармов, прямо кишмя кишат. Значит, нашли себе дело. Если пойдете направо, между Банхидой и Татабаньей, выйдете на шоссе, но там вы ни с кем не встретитесь и не у кого вам будет спросить, как пройти… Идите лучше налево!
Хотя разговор с шахтером подтвердил правоту Белы, более разумно рассуждал все-таки я.
Нас напугали слова «там много жандармов». Не нас ли они ищут?
– А что понравилось жандармам в Татабанье?
Шахтер пожал плечами:
– В воскресенье было собрание. Потом… возможно, будет и другое… Как и в Будапеште: забастовка. Из-за зарплаты… В городе скопилось тысячи две жандармов. – Он засмеялся. – Кажется, они хотят вместо нас взять в руки отбойные молотки. Пускай берут, если рассчитывают на это прожить.
Он ушел, а мы еще посидели немного, как люди, которые не очень торопятся.
Вовремя, я могу сказать, мы пришли сюда! Две тысячи жандармов!
Поразмышляли мы немножко, но что мы могли придумать? Повернуть обратно? У границы тоже достаточно жандармов, те как раз ждут именно нас.
Лучше, пожалуй, если мы пойдем поодиночке. В газете сказано, что мы вдвоем. Мятая, плохая одежда, заросшие лица, появись мы вместе – самому глупому жандарму и то все это бросится в глаза.
Мы решили, что Бела пойдет один после захода солнца. Я буду ждать здесь. Потом он пошлет за мной своего брата или еще кого-нибудь. Мы договорились также, что, если будет темно и мы не увидим друг друга, то просвистим несколько тактов из песенки красных солдат.
Так и поступили. Бела ушел, а я остался. Я следил, как все уменьшалась его фигура, пока совсем не исчезла за поворотом. На душе у меня сразу стало очень тяжело.
Странное дело, и Шёнфёльд и Шалго тоже нам советовали разделиться – тому, кто бежит один, успех почти обеспечен, – но я сейчас все-таки чувствовал: хорошо, что мы вдвоем, что рядом со мной товарищ. Я размышлял, что, случись с Белой какая беда, не знаю, найдутся ли у меня силы, чтобы продолжать бегство одному. Возможно, что вдвоем идти заметнее – это уже показал опыт, лучше пробираться поодиночке, – и все-таки я был рад, что мы бежали вдвоем. Часы, которые я провел один, казались мне бесконечно длинными. Я ждал, а мое сердце наполнялось тревогой за каждый шаг Белы. О себе я так бы не беспокоился. В эту минуту он был мне дороже родного брата.
Наконец, около десяти часов, я заметил тлеющий огонек сигареты. По дороге шел человек. В нескольких метрах от меня он остановился, беспомощно озираясь по сторонам, и тихо начал насвистывать песню красных солдат. Я тотчас подхватил мотив, тоже начал свистеть и сделал шаг навстречу незнакомцу.
Мы пожали друг другу руки:
– Ну, пойдемте, товарищ.
Приветливый и теплый голос, как будто передо мной – старый знакомый. Человек взял меня за руку и повел в темноте по шоссе. Луна еще не взошла, только звезды мерцали. Трещали кузнечики; казалось, их было так же много, как звезд на небе.
– Да, – рассказывал шахтер, – мы все-таки забастовали. Напрасно они запугивают нас двумя тысячами жандармов. С голоду подохнуть? Тогда пусть лучше стреляют из ружей. Это человечнее… Вы знаете, сколько мы зарабатываем? За одну неделю стоимость четырех кило хлеба. Мы не можем так каждый день работать. Жизнь ли это? Работать целую неделю за четыре килограмма хлеба! Деньги тают, цены растут. Невозможно больше это терпеть. Год назад мы уже бастовали в защиту русских. Господин моряк на коне сговорился с поляками, что мы им поможем. Как бы не так! Пусть идет со своей бандой, если хочет, а мы и одного куска угля не дадим. У русских теперь все хорошо, они покончили с беляками… Теперь мы будем бастовать за самих себя.
Мы вошли в палисадник самого крайнего дома. Он был так мал, что в нем, пожалуй, и две курицы не смогли бы найти себе корм. Мы поднялись по трем ступенькам, открылась дверь в узкую кухоньку. Там нас встретила вся семья шахтера: жена, четверо детей; самая старшая девочка – уже подросток, младшая еще ползала по полу. Да и она оказалась не самой маленькой – еще одна спала в комнате, в корзине.
Там был и Бела, он уже переоделся. Полыхал огонь в печке. Над ней сушилась развешанная одежда моего друга. Счастливые, сияющие лица ласково смотрели на нас, когда мы вошли. Я на одно мгновение забыл о заботах, беде, преследованиях.
Позднее я узнал: в ют день была организована в Будапеште на нас облава. Всю ночь ходили полицейские и сыщики по гостиницам, ресторанам. Они вламывались ко всем нашим родственникам, друзьям, знакомым.
Прошло три дня со времени нашего побега. Директор тюрьмы был в ужасном расстройстве и подумывал о том, чтобы подать прошение об уходе на пенсию. Тамаш Покол бесился. Во вторник и среду он опять проехал по границе. Из какого-то фонда он повысил сумму вознаграждения за нашу поимку до десяти тысяч крон, а деньги в качестве депозита положил в сберкассу города Ваца с условием выдачи на имя того, кто поймает нас. Клерикальная печать усердно комментировала его «патриотическое» жертвоприношение. В среду в вечерней газете уже сообщили об этой новости: десять тысяч крон получит тот, кто поймает нас живыми или мертвыми.
Десять тысяч крон!.. Брат Белы около трех лет должен работать за такую сумму в шахте.
В тот же день в Вац приехала комиссия, чтобы познакомиться с тюремными порядками. Чуму арестовали. Ему на собственной шкуре дали почувствовать, что такое вацская одиночка. А на следующее утро мы узнали из газет, что граница повсюду укреплена, и днем и ночью вдоль нее разъезжают конные патрули. По Дунаю снуют военные моторки. Все пароходы, поезда, идущие к границе, тщательно проверяются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
А три городишка, что в ту пору уже слились в один (Фельшёгалла, Татабанья, Банхида), казалось, приветливо махали нам снизу.
Мы стали спускаться. У подножия горы дорога раздваивалась. Теперь мы находились на одном уровне с городом, ориентироваться было труднее, чем сверху.
Я когда-то бывал в Татабанье, но сейчас совершенно не знал, куда идти.
– Где живет твой брат?
– В шахтерском поселке, последний дом.
– Тогда пойдем направо.
Бела твердил, что лучше повернуть налево. Налево вел путь более изъезженный, к тому же более широкий. Пожалуй, именно он вел на татабаньскую станцию. А поскольку Бела раньше приезжал сюда на поезде, ему легче было там ориентироваться.
Предчувствие подсказывало мне, что наезженный путь, станцию, места, где большое движение, нам лучше обойти. Это шахтерский город, тем не менее и здесь может найтись кто-нибудь, кому бросится в глаза газетное объявление и кто не прочь будет заработать пять тысяч крон на наших шкурах.
– Пойдем лучше направо. Возможно, что дорога будет длиннее, но к поселку мы сможем подойти и с другого конца.
Мы были издерганные, усталые, голодные. За сутки не выкурили ни одной сигареты. Мы вдруг поссорились. Сейчас, задним числом, мне стыдно вспоминать, но так было. Дело чуть не дошло до драки. И я и он, загнанные до смерти, беспомощные, мы готовы были друг друга избить. Потом мы оба внезапно остыли, успокоились.
Печально сели мы у опушки леса на краю дороги. Лучше всего будет кого-нибудь спросить. Наобум идти опасно, а еще лучше подождать темноты.
Спустя некоторое время нам встретился шахтер. Он подтвердил, что прав Бела.
– Идите налево: дойдете до станции, а там вам кто-нибудь еще расскажет… Там много жандармов, прямо кишмя кишат. Значит, нашли себе дело. Если пойдете направо, между Банхидой и Татабаньей, выйдете на шоссе, но там вы ни с кем не встретитесь и не у кого вам будет спросить, как пройти… Идите лучше налево!
Хотя разговор с шахтером подтвердил правоту Белы, более разумно рассуждал все-таки я.
Нас напугали слова «там много жандармов». Не нас ли они ищут?
– А что понравилось жандармам в Татабанье?
Шахтер пожал плечами:
– В воскресенье было собрание. Потом… возможно, будет и другое… Как и в Будапеште: забастовка. Из-за зарплаты… В городе скопилось тысячи две жандармов. – Он засмеялся. – Кажется, они хотят вместо нас взять в руки отбойные молотки. Пускай берут, если рассчитывают на это прожить.
Он ушел, а мы еще посидели немного, как люди, которые не очень торопятся.
Вовремя, я могу сказать, мы пришли сюда! Две тысячи жандармов!
Поразмышляли мы немножко, но что мы могли придумать? Повернуть обратно? У границы тоже достаточно жандармов, те как раз ждут именно нас.
Лучше, пожалуй, если мы пойдем поодиночке. В газете сказано, что мы вдвоем. Мятая, плохая одежда, заросшие лица, появись мы вместе – самому глупому жандарму и то все это бросится в глаза.
Мы решили, что Бела пойдет один после захода солнца. Я буду ждать здесь. Потом он пошлет за мной своего брата или еще кого-нибудь. Мы договорились также, что, если будет темно и мы не увидим друг друга, то просвистим несколько тактов из песенки красных солдат.
Так и поступили. Бела ушел, а я остался. Я следил, как все уменьшалась его фигура, пока совсем не исчезла за поворотом. На душе у меня сразу стало очень тяжело.
Странное дело, и Шёнфёльд и Шалго тоже нам советовали разделиться – тому, кто бежит один, успех почти обеспечен, – но я сейчас все-таки чувствовал: хорошо, что мы вдвоем, что рядом со мной товарищ. Я размышлял, что, случись с Белой какая беда, не знаю, найдутся ли у меня силы, чтобы продолжать бегство одному. Возможно, что вдвоем идти заметнее – это уже показал опыт, лучше пробираться поодиночке, – и все-таки я был рад, что мы бежали вдвоем. Часы, которые я провел один, казались мне бесконечно длинными. Я ждал, а мое сердце наполнялось тревогой за каждый шаг Белы. О себе я так бы не беспокоился. В эту минуту он был мне дороже родного брата.
Наконец, около десяти часов, я заметил тлеющий огонек сигареты. По дороге шел человек. В нескольких метрах от меня он остановился, беспомощно озираясь по сторонам, и тихо начал насвистывать песню красных солдат. Я тотчас подхватил мотив, тоже начал свистеть и сделал шаг навстречу незнакомцу.
Мы пожали друг другу руки:
– Ну, пойдемте, товарищ.
Приветливый и теплый голос, как будто передо мной – старый знакомый. Человек взял меня за руку и повел в темноте по шоссе. Луна еще не взошла, только звезды мерцали. Трещали кузнечики; казалось, их было так же много, как звезд на небе.
– Да, – рассказывал шахтер, – мы все-таки забастовали. Напрасно они запугивают нас двумя тысячами жандармов. С голоду подохнуть? Тогда пусть лучше стреляют из ружей. Это человечнее… Вы знаете, сколько мы зарабатываем? За одну неделю стоимость четырех кило хлеба. Мы не можем так каждый день работать. Жизнь ли это? Работать целую неделю за четыре килограмма хлеба! Деньги тают, цены растут. Невозможно больше это терпеть. Год назад мы уже бастовали в защиту русских. Господин моряк на коне сговорился с поляками, что мы им поможем. Как бы не так! Пусть идет со своей бандой, если хочет, а мы и одного куска угля не дадим. У русских теперь все хорошо, они покончили с беляками… Теперь мы будем бастовать за самих себя.
Мы вошли в палисадник самого крайнего дома. Он был так мал, что в нем, пожалуй, и две курицы не смогли бы найти себе корм. Мы поднялись по трем ступенькам, открылась дверь в узкую кухоньку. Там нас встретила вся семья шахтера: жена, четверо детей; самая старшая девочка – уже подросток, младшая еще ползала по полу. Да и она оказалась не самой маленькой – еще одна спала в комнате, в корзине.
Там был и Бела, он уже переоделся. Полыхал огонь в печке. Над ней сушилась развешанная одежда моего друга. Счастливые, сияющие лица ласково смотрели на нас, когда мы вошли. Я на одно мгновение забыл о заботах, беде, преследованиях.
Позднее я узнал: в ют день была организована в Будапеште на нас облава. Всю ночь ходили полицейские и сыщики по гостиницам, ресторанам. Они вламывались ко всем нашим родственникам, друзьям, знакомым.
Прошло три дня со времени нашего побега. Директор тюрьмы был в ужасном расстройстве и подумывал о том, чтобы подать прошение об уходе на пенсию. Тамаш Покол бесился. Во вторник и среду он опять проехал по границе. Из какого-то фонда он повысил сумму вознаграждения за нашу поимку до десяти тысяч крон, а деньги в качестве депозита положил в сберкассу города Ваца с условием выдачи на имя того, кто поймает нас. Клерикальная печать усердно комментировала его «патриотическое» жертвоприношение. В среду в вечерней газете уже сообщили об этой новости: десять тысяч крон получит тот, кто поймает нас живыми или мертвыми.
Десять тысяч крон!.. Брат Белы около трех лет должен работать за такую сумму в шахте.
В тот же день в Вац приехала комиссия, чтобы познакомиться с тюремными порядками. Чуму арестовали. Ему на собственной шкуре дали почувствовать, что такое вацская одиночка. А на следующее утро мы узнали из газет, что граница повсюду укреплена, и днем и ночью вдоль нее разъезжают конные патрули. По Дунаю снуют военные моторки. Все пароходы, поезда, идущие к границе, тщательно проверяются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76