Томас понял, почему шедевры старика
доставляли столько хлопот банковским кассирам.
-- Готово! -- объявил он наконец. -- Я написал тебе такой номер серии,
как будто ты зарегистрировался сразу после вторжения, а личный номер дает
тебе право разъезжать по всей стране. Там еще написано, что ты негоден для
тяжелой работы и тебе разрешено заниматься мелочной торговлей или
побираться. Для них это одно и то же.
-- Большое спасибо, -- сказал Томас. -- М-м-м( Сколько я вам за это
должен?
Петух посмотрел на него так, как будто он сказал что-то неприличное.
-- Нечего об этом говорить, сынок. Деньги -- зло, из-за них люди
становятся рабами.
-- Прошу прощения, сэр, -- от всей души извинился Томас. -- Тем не
менее я бы хотел как-нибудь вас отблагодарить.
-- Вот это другое дело. Помогай своим братьям, когда сможешь, и тебе
помогут в случае нужды.
Рассуждения старого анархиста казались Томасу путаными, бестолковыми и
негодными для практического применения, но он подолгу с ним беседовал:
старик знал о паназиатах больше, чем все, с кем приходилось ему встречаться
до сих пор. По-видимому, Петух ничуть их не боялся и был уверен, что всегда
перехитрит кого угодно. Вторжение произвело на него, казалось, меньшее
впечатление, чем на остальных. В сущности, оно не произвело на него вообще
никакого впечатления -- не похоже было, чтобы он испытывал горечь или
ненависть к поработителям. Сначала Томасу не верилось, что этот добрый
человек может проявлять такое равнодушие, но понемногу он понял, что старый
анархист считал незаконными любые власти, что для него все люди
действительно братья, а различия между ними -- всего лишь количественные. В
глазах Петуха паназиатов не за что было ненавидеть: они просто заблуждались
больше других и заслуживали всего лишь жалости.
Такого олимпийского безразличия Томас не разделял. Для него паназиаты
были людьми, которые угнетают и истребляют его когда-то свободный народ.
"Хороший паназиат -- мертвый паназиат, -- говорил он себе, -- и так будет до
тех пор, пока последний из них не окажется по ту сторону Тихого океана. А
если в Азии их слишком много, пусть позаботятся о сокращении рождаемости". И
все-таки спокойное беспристрастие Петуха во многом помогло Томасу
разобраться в положении.
-- Ты ошибаешься, если думаешь, что паназиаты плохие, -- говорил Петух.
-- Они не плохие, они просто другие. Все их высокомерие -- от комплекса
расовой неполноценности. Это такая коллективная паранойя, из-за которой они
постоянно убеждают самих себя, что желтый ничуть не хуже белого, а куда
лучше, и стараются доказать это на нашем примере. Запомни, сынок, больше
всего на свете они хотят, чтобы к ним проявляли уважение.
-- Но откуда у них этот комплекс неполноценности? Мы же не имели с ними
дела на протяжении двух поколений -- со времени Закона о необщении.
-- Неужели, по-твоему, это достаточный срок, чтобы все изгладилось из
расовой памяти? Ведь корни-то уходят в девятнадцатый век. Помнишь, как двум
японским начальникам пришлось совершить почетное самоубийство, чтобы стереть
с себя позор, когда коммодор Перри заставил японцев открыть страну для
иностранцев? Сейчас за эти две смерти мы расплачиваемся жизнями тысяч
американских чиновников.
-- Но паназиаты -- это же не японцы.
-- Да, но и не китайцы тоже. Это смешанная раса, сильная, гордая и
плодовитая. Американцы считают, что у них сочетаются недостатки обеих рас и
нет их достоинств. А по-моему, они просто люди, которые впали в ту же самую
ошибку, -- решили, что государство выше личности. Как только ты поймешь,
что( -- и тут он пустился в бесконечные рассуждения, представлявшие собой
причудливую смесь взглядов Руссо, Рокера, Торо и многих других в том же роде
и показавшиеся Томасу любопытными, но неубедительными.
Тем не менее споры с Петухом помогли Томасу лучше понять, что
представляет собой противник, о котором американский народ из-за Закона о
необщении почти ничего не знал. Томас лишь с трудом припоминал самые главные
исторические вехи.
В то время, когда был принят Закон о необщении, он всего-навсего
юридически закрепил фактическое положение дел. Советизация Азии уже давно
куда успешнее, чем любое решение Конгресса США, положила конец присутствию в
Азии иностранцев, и американцев -- в первую очередь. Томас никак не мог
понять, какие туманные соображения заставили членов Конгресса счесть, будто
принятие закона, всего лишь подтверждающего то, что уже сделали комиссары,
способно поднять авторитет и достоинство Соединенных Штатов -- это была
какая-то страусинная политика. Должно быть, они решили, что закрыв глаза на
существование Красной Азии будет дешевле, чем вести с ней войну.
Более полувека такая политика, казалось, оправдывала себя: войны не
было. Сторонники этой меры доказывали, что даже Советской России не так
просто будет проглотить Китай и что пока она будет его переваривать,
Соединенным Штатам война не грозит. В этом они были правы, -- но в
результате принятия Закона о необщении мы повернулись к ним спиной и не
заметили, как Китай переварил Россию. Америка оказалась лицом к лицу с
системой, еще более чуждой западному образу мыслей, чем даже советская, на
смену которой она пришла.
Пользуясь поддельной регистрационной карточкой и советами Петуха насчет
того, как должен вести себя раб, Томас наконец осмелился проникнуть в один
городок поменьше. Там искусство Петуха почти сразу же подверглось испытанию.
На углу Томас остановился прочитать наклеенное на стену объявление. Это
оказался приказ всем американцам ежедневно в восемь вечера находиться у
телевизионных приемников, чтобы не пропустить распоряжений властей, которые
могут их касаться. Ничего нового тут не было: приказ был издан несколько
дней назад, и о нем Томас уже слышал. Он собирался уже идти дальше, когда
почувствовал режущую боль от сильного удара по спине. Он круто повернулся и
увидел перед собой паназиата в зеленой форме гражданской администрации с
гибкой тростью в руках.
-- С дороги! -- он говорил по-английски, но как-то нараспев, с
интонациями, совершенно не похожими на привычное американское произношение.
Томас сразу же сошел с тротуара на мостовую ("Они любят, когда ты
смотришь на них снизу вверх, а они на тебя сверху вниз", -- говорил Петух.)
и сложил руки вместе, как положено. Склонив голову, он сказал:
-- Господин приказывает, его слуга подчиняется.
-- Так-то лучше, -- удовлетворенно сказал азиат. -- Покажи карточку.
Хотя он говорил довольно отчетливо, Томас не сразу его понял -- может
быть, потому, что впервые оказался в роли раба и никак не ожидал, что это
так на него подействует. Он с трудом сдерживал ярость.
Трость с размаху опустилось не его лицо.
-- Покажи карточку!
Томас достал свою регистрационную карточку. Пока азиат ее разглядывал,
Томас успел до некоторой степени взять себя в руки. В этот момент ему было
все равно, признают ли карточку подлинной или нет: в случае чего он просто
бы разорвал бы этого типа на кусочки голыми руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
доставляли столько хлопот банковским кассирам.
-- Готово! -- объявил он наконец. -- Я написал тебе такой номер серии,
как будто ты зарегистрировался сразу после вторжения, а личный номер дает
тебе право разъезжать по всей стране. Там еще написано, что ты негоден для
тяжелой работы и тебе разрешено заниматься мелочной торговлей или
побираться. Для них это одно и то же.
-- Большое спасибо, -- сказал Томас. -- М-м-м( Сколько я вам за это
должен?
Петух посмотрел на него так, как будто он сказал что-то неприличное.
-- Нечего об этом говорить, сынок. Деньги -- зло, из-за них люди
становятся рабами.
-- Прошу прощения, сэр, -- от всей души извинился Томас. -- Тем не
менее я бы хотел как-нибудь вас отблагодарить.
-- Вот это другое дело. Помогай своим братьям, когда сможешь, и тебе
помогут в случае нужды.
Рассуждения старого анархиста казались Томасу путаными, бестолковыми и
негодными для практического применения, но он подолгу с ним беседовал:
старик знал о паназиатах больше, чем все, с кем приходилось ему встречаться
до сих пор. По-видимому, Петух ничуть их не боялся и был уверен, что всегда
перехитрит кого угодно. Вторжение произвело на него, казалось, меньшее
впечатление, чем на остальных. В сущности, оно не произвело на него вообще
никакого впечатления -- не похоже было, чтобы он испытывал горечь или
ненависть к поработителям. Сначала Томасу не верилось, что этот добрый
человек может проявлять такое равнодушие, но понемногу он понял, что старый
анархист считал незаконными любые власти, что для него все люди
действительно братья, а различия между ними -- всего лишь количественные. В
глазах Петуха паназиатов не за что было ненавидеть: они просто заблуждались
больше других и заслуживали всего лишь жалости.
Такого олимпийского безразличия Томас не разделял. Для него паназиаты
были людьми, которые угнетают и истребляют его когда-то свободный народ.
"Хороший паназиат -- мертвый паназиат, -- говорил он себе, -- и так будет до
тех пор, пока последний из них не окажется по ту сторону Тихого океана. А
если в Азии их слишком много, пусть позаботятся о сокращении рождаемости". И
все-таки спокойное беспристрастие Петуха во многом помогло Томасу
разобраться в положении.
-- Ты ошибаешься, если думаешь, что паназиаты плохие, -- говорил Петух.
-- Они не плохие, они просто другие. Все их высокомерие -- от комплекса
расовой неполноценности. Это такая коллективная паранойя, из-за которой они
постоянно убеждают самих себя, что желтый ничуть не хуже белого, а куда
лучше, и стараются доказать это на нашем примере. Запомни, сынок, больше
всего на свете они хотят, чтобы к ним проявляли уважение.
-- Но откуда у них этот комплекс неполноценности? Мы же не имели с ними
дела на протяжении двух поколений -- со времени Закона о необщении.
-- Неужели, по-твоему, это достаточный срок, чтобы все изгладилось из
расовой памяти? Ведь корни-то уходят в девятнадцатый век. Помнишь, как двум
японским начальникам пришлось совершить почетное самоубийство, чтобы стереть
с себя позор, когда коммодор Перри заставил японцев открыть страну для
иностранцев? Сейчас за эти две смерти мы расплачиваемся жизнями тысяч
американских чиновников.
-- Но паназиаты -- это же не японцы.
-- Да, но и не китайцы тоже. Это смешанная раса, сильная, гордая и
плодовитая. Американцы считают, что у них сочетаются недостатки обеих рас и
нет их достоинств. А по-моему, они просто люди, которые впали в ту же самую
ошибку, -- решили, что государство выше личности. Как только ты поймешь,
что( -- и тут он пустился в бесконечные рассуждения, представлявшие собой
причудливую смесь взглядов Руссо, Рокера, Торо и многих других в том же роде
и показавшиеся Томасу любопытными, но неубедительными.
Тем не менее споры с Петухом помогли Томасу лучше понять, что
представляет собой противник, о котором американский народ из-за Закона о
необщении почти ничего не знал. Томас лишь с трудом припоминал самые главные
исторические вехи.
В то время, когда был принят Закон о необщении, он всего-навсего
юридически закрепил фактическое положение дел. Советизация Азии уже давно
куда успешнее, чем любое решение Конгресса США, положила конец присутствию в
Азии иностранцев, и американцев -- в первую очередь. Томас никак не мог
понять, какие туманные соображения заставили членов Конгресса счесть, будто
принятие закона, всего лишь подтверждающего то, что уже сделали комиссары,
способно поднять авторитет и достоинство Соединенных Штатов -- это была
какая-то страусинная политика. Должно быть, они решили, что закрыв глаза на
существование Красной Азии будет дешевле, чем вести с ней войну.
Более полувека такая политика, казалось, оправдывала себя: войны не
было. Сторонники этой меры доказывали, что даже Советской России не так
просто будет проглотить Китай и что пока она будет его переваривать,
Соединенным Штатам война не грозит. В этом они были правы, -- но в
результате принятия Закона о необщении мы повернулись к ним спиной и не
заметили, как Китай переварил Россию. Америка оказалась лицом к лицу с
системой, еще более чуждой западному образу мыслей, чем даже советская, на
смену которой она пришла.
Пользуясь поддельной регистрационной карточкой и советами Петуха насчет
того, как должен вести себя раб, Томас наконец осмелился проникнуть в один
городок поменьше. Там искусство Петуха почти сразу же подверглось испытанию.
На углу Томас остановился прочитать наклеенное на стену объявление. Это
оказался приказ всем американцам ежедневно в восемь вечера находиться у
телевизионных приемников, чтобы не пропустить распоряжений властей, которые
могут их касаться. Ничего нового тут не было: приказ был издан несколько
дней назад, и о нем Томас уже слышал. Он собирался уже идти дальше, когда
почувствовал режущую боль от сильного удара по спине. Он круто повернулся и
увидел перед собой паназиата в зеленой форме гражданской администрации с
гибкой тростью в руках.
-- С дороги! -- он говорил по-английски, но как-то нараспев, с
интонациями, совершенно не похожими на привычное американское произношение.
Томас сразу же сошел с тротуара на мостовую ("Они любят, когда ты
смотришь на них снизу вверх, а они на тебя сверху вниз", -- говорил Петух.)
и сложил руки вместе, как положено. Склонив голову, он сказал:
-- Господин приказывает, его слуга подчиняется.
-- Так-то лучше, -- удовлетворенно сказал азиат. -- Покажи карточку.
Хотя он говорил довольно отчетливо, Томас не сразу его понял -- может
быть, потому, что впервые оказался в роли раба и никак не ожидал, что это
так на него подействует. Он с трудом сдерживал ярость.
Трость с размаху опустилось не его лицо.
-- Покажи карточку!
Томас достал свою регистрационную карточку. Пока азиат ее разглядывал,
Томас успел до некоторой степени взять себя в руки. В этот момент ему было
все равно, признают ли карточку подлинной или нет: в случае чего он просто
бы разорвал бы этого типа на кусочки голыми руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50