— Не знаю. Так получилось, — смущённо признался Томас.
— Поздравляю. Не исключено, что вы станете зятем президента Эстонии.
— Да ну? — поразился Томас. — Нет, я бы этого не хотел. А то все будут думать, что я женился по расчёту.
— Так будут думать только те, кто вас не знает, — успокоила его Роза Марковна. — А тем, кто знает, это и в голову не придёт. Так вы утверждаете, Семён, что гибель в огне господина Янсена и моё освобождение никак не связаны между собой?
— Ничего я не утверждаю, — недовольно ответил Артист. — Я любуюсь природой, а вы отвлекаете меня посторонними разговорами.
— В мире все связано между собой, — пришёл ему на выручку Муха. — Но господин Янсен погиб не в огне. Это неудачная формулировка. Если строго придерживаться фактов, он погиб в воде.
— Вы хотите сказать, что он утонул?
— Утонул? Можно, конечно, сказать и так. Но это тоже не совсем правильно. Во время пожара он почему-то оказался в подвале котельной.
— Ты говорил, — вспомнил Томас. — В котельной взорвался бойлер, и подвал залило… Святые угодники! Муха! Ты хочешь сказать, что он не утонул, а сварился?!
— Странный ты человек, Фитиль, — рассудительно проговорил Муха. — Я тоже люблю точные формулировки, но нельзя же доводить их до абсурда. Если все детализировать, как делаешь ты, можно зайти черт-те куда. Сварился. Уж тогда не сварился, а недоварился. И сразу новые вопросы: в какой степени недоварился, сколько ещё нужно было варить до состояния полной готовности.
— Муха! — ужаснулся Томас. — Ты говоришь страшные вещи!
— Я говорю страшные вещи? Это ты говоришь страшные вещи. Я всего лишь сказал, что формулировка «погиб в огне» не кажется мне удачной. Лучше просто «погиб». Или «героически погиб». А ещё лучше: «Героически погиб за родину». Мечта любого истинного патриота. Патриоты не истинные мечтают, чтобы за родину героически гибли другие люди. А патриот истинный героически гибнет сам. Господин Янсен оказался истинным патритом. Хотя, возможно, от себя он этого не ожидал.
— Кончай трепаться! — приказал Артист.
— В самом деле, давайте сменим тему, — поддержала его Роза Марковна. — Семён, вы бывали раньше в Эстонии?
— Нет, к сожалению. Или к счастью.
— Вам не нравится Эстония?
— Сначала она им не нравилась, — подсказал Томас. — А теперь начала нравиться. И я очень этому рад. Не потому, что я патриот. А потому, что я люблю Эстонию.
— Я тоже люблю Эстонию, — сказала Роза Марковна. — Мне будет очень её не хватать. Сейчас начинается самое хорошее время. Весна.
— Да, это хорошее время, — согласился Томас. — В детстве мы поджигали сухую траву и убегали от огня. Меня за это пороли, но все равно было очень весело. С тех пор я люблю весну. Лето я тоже люблю. Даже осень люблю. А зиму не люблю. Зимой люди становятся какими-то неприветливыми. Зима похожа на старость.
Он умолк и стал думать о том, что сказал. Ему понравилась случайно высказанная мысль. Получилось нечаянно, но неглупо. Старость — это одиночество. А когда человек чувствует себя одиноким? Зимой.
Томас посчитал, что на этом тема времён года исчерпана, но Роза Марковна сказала:
— Это моя последняя весна в Эстонии.
— Почему последняя?
— Потому что мне придётся уехать.
— Куда?
— Куда уезжают евреи? В Израиль, друг мой. Другого места для евреев ещё не придумали. Были попытки придумать другие места. Но евреи там почему-то не приживались.
— Вы имеете в виду Биробиджан, — догадался Томас.
— Нет. Я имею в виду Освенцим.
— Извините, — смутился он. — Я не хотел навести вас на такие мысли.
— Вы-то при чем? На Метсакальмисту похоронен мой прадед. В этой земле прах всей моей семьи. Завтра в неё закопают фашиста. Я не могу этому помешать. Но я не смогу больше ходить по этой земле. Она будет проклята. Она притянет к себе всю злобу мира. Я уехала бы немедленно, но меня удерживают очень близкие мне люди.
— Но… — Томас обернулся и посмотрел на Артиста и Муху. — Можно сказать?
Они хмуро переглянулись. На лицах обоих была неуверенность.
— Нужно сказать, — убеждённо заявил Томас. — Ей обязательно нужно сказать!
— Ладно, скажи, — разрешил наконец Артист. — Но сначала… Роза Марковна, можно мне сесть за руль? А вы спокойно поговорите. Не отвлекаясь на дорогу.
— Меня не отвлекает дорога. О чем вы хотели сказать?
Артист пожал плечами и кивнул Томасу, как бы подтверждая разрешение говорить.
— Роза Марковна, вам не нужно никуда уезжать! — обрадованный этим разрешением, заторопился Томас. — Не будет на Метсакальмисту никакого праха фашиста! Я вам говорю, не будет!
Она сухо напомнила:
— Похороны состоятся завтра в десять утра.
— Похороны будут. А останков не будет. Вы можете мне не поверить, но ребята не дадут соврать. Не было никакого фашиста в гробу. В гробу вообще никого не было.
— В гробу? — переспросила она. — Про какой гроб вы говорите?
— Про тот, который откопали в Аугсбурге. На котором было написано: «Альфонс Ребане, 1908 — 1951».
— Это было написано на гробу?
— Да нет! На камне! На камне, который стоял на могиле! На могиле, из которой вытащили гроб! Понимаете?
— Понимаю. Гроб вытащили из могилы. Откуда же ещё можно вытащить гроб? И что?
— В том-то и дело, что ничего!
— Что значит ничего?
— Ничего значит ничего! — начал сердиться на её непонятливость Томас. — В гробу не было никакого фашиста! В гробу было немного земли, немного камней и немного костей коня. Очень может быть, что на этом коне когда-то ездил фашист. Но разве можно по этой причине сказать, что в гробу останки фашиста? Это просто глупо. Поэтому я и говорю, что не нужно вам никуда уезжать.
Роза Марковна остановила «фиат» и повернулась к Артисту.
— Садитесь за руль, Семён. Вы правы. Этот разговор требует всего внимания.
Артист занял её место, а она пересела на заднее сиденье и закурила коричневую сигарету «More». Кивнула Томасу:
— Продолжайте.
— Да нечего продолжать. Я сказал все.
— Начните с начала. И не опускайте подробностей.
Выслушав рассказ Томаса об эксгумации, она внимательно посмотрела на как бы окаменевший затылок Артиста, а потом обратилась к Мухе:
— Это правда?
— Да.
— И это все, что вы можете мне сказать?
— Все.
— Тогда объясните мне, что это значит. Кого же похоронили в Аугсбурге?
— Никого. Пустоту.
— Кого будут хоронить завтра на Метсакальмисту?
— Пустоту. Прошлое.
— Спрошу по-другому. Где похоронили Альфонса Ребане?
— Этого мы не знаем.
— Когда его похоронили?
— Этого мы тоже не знаем.
— А что вы знаете?
— Кое-что знаем. Но гораздо меньше, чем нужно.
— Кто вы такие, молодые люди? — спросила Роза Марковна. — Кто вы такой, Олег Мухин? Кто вы такой, Семён Злотников? Откуда в вас эта жуть?
— Не понимаю, о чем вы говорите, — ответил Муха.
Роза Марковна взглянула на Томаса:
— Вы понимаете?
— Немножко понимаю, — сказал он. — Я тоже замечал. Но это ничего. Просто из них ещё немножко не выветрилась война.
— Чечня?
— Ну, Чечня, Чечня! — с досадой подтвердил Муха. — Нашли о чем разговаривать. Как будто нет других тем. Говорили о весне. Чем не тема? А лето? Осень? Зима? А другие времена года?
— Какие другие? — изумился Томас. — Времён года всего четыре! Разве бывает пятое время года?
— Бывает, — буркнул Муха.
— Какое?
— Война.
— Извините меня, ребята, — помолчав, сказала Роза Марковна. Она ещё помолчала и попросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92