В бензине. Не зажглись».
Это он про Риту Лоо? Ну и дела. Действительно, глупо. Кто же так делает? Нужно было сначала зажечь спичку, а потом лить на себя бензин.
«Как давно это было, Карл Вольдемар, как давно. Кажется, только вчера, а на самом деле — давно-давно. Где-то там, между лесотундрой и тундрой.
Сколько у меня было жён, Карл Вольдемар? Три или четыре? Три с половиной. Они не приживались. Им некуда было пустить корни. На выжженной напалмом земле ничего не может расти.
А сколько у меня было любовниц? Много. Любовниц у меня было много. Не меньше десяти».
Я тащусь! За всю-то жизнь?!
«Что остаётся от жизни, Карл Вольдемар Пятый?
Время, потраченное на быт, вычёркивается. Время, потраченное на сон, вычёркивается. Время, потраченное на карьеру, тоже вычёркивается.
А что остаётся?
Остаются летние сумерки над Тоомпарком. Чайки на тихой воде. Остаётся скамейка на берегу и мальчик на ней. В вельветовой курточке с обтрёпанными обшлагами и в парусиновых туфлях, начищенных зубным порошком. Курточка ему маловата, руки торчат из рукавов. Его это мучит. Только что по аллее ушла тоненькая еврейская девушка. Гражданка Агния Штейн. Ускользнула, как солнечная тень в листве. И ему кажется, что он умер.
Да, Карл Вольдемар, он умер. Но не тогда, нет. Он умер через год, когда он проводил её на маяк и у начала мола она поцеловала его. Она поцеловала его в лоб. Как покойника.
Он умер. Дальше жил уже совсем другой человек. Потом он умирал ещё много раз. И скоро умрёт совсем.
Остаётся время, потраченное на любовь.
Ты жил ровно столько, сколько любил».
А вот это правильно. Под этим я подпишусь.
«Вздор. Все вздор. Нет любви. Нет Бога. Нет ничего. Есть только изъеденное временем тело. Есть только лестница в спальню, которая с каждым годом становится все круче и круче. Однажды у меня не хватит сил подняться по ней. Я скачусь по ступенькам на коврик, и меня сметут метёлкой, как пыль. Вот это и остаётся: пыль.
Я уже ничего не могу остановить. Ничего. Все свершится. Все. Я всего-навсего инструмент в руках судьбы. Так я и скажу на Страшном суде.
Знаешь ли ты, Карл Вольдемар, что такое Страшный суд?
Страшный суд — это бессонница».
Звонят в дверь.
«Ну, Карл Вольдемар? Пари остаётся в силе? Ты говоришь: Томас Ребане. Я говорю: Генрих Вайно.
Кто там? Назовите, пожалуйста, своё имя.
Мы оба ошиблись, Карл Вольдемар. Оба. Ничья.
Входите, господин Янсен».
Серж, про погоду и все вступления я пропущу. Мюйр предлагает ему свою фирменную настойку, Янсен отказывается. И зря. Настойка у него классная. Кожица грецких орехов на спирту. Только пить её нужно из наперсточков. А не из фужера, как я. Но я же не знал, что она на спирту. Он сказал: крепкий напиток. А я подумал, что в его возрасте для него все крепкое.
«МЮЙР. Откровенно говоря, Юрген, вас я не ждал. Ждал, но не сегодня. Сегодня я ждал Генриха Вайно.
ЯНСЕН. Не нужно лукавить, генерал Мюйр. Вы ждали Томаса Ребане.
МЮЙР. Разумеется. Его тоже. Но его визит предопределён. А ваш — нет. Это заставляет меня внести коррективы в мои представления о ситуации. Я с самого начала предполагал, что вы не обойдётесь без Вайно. Но не думал, что он задействован так плотно. Значит, вы уже получили ксерокопию завещания национального героя Эстонии? И у вас возникли ко мне вопросы.
Задавайте. Не обещаю ответить на них. Нет, не обещаю. Но с интересом послушаю.
ЯНСЕН. Вы предложили Томасу купить у вас купчие Альфонса Ребане за пятьдесят тысяч долларов. Я предлагаю вам шестьдесят тысяч.
МЮЙР. Нет.
ЯНСЕН. Восемьдесят.
МЮЙР. Нет.
ЯНСЕН. Сто.
МЮЙР. Вы напрасно теряете время.
ЯНСЕН. Сто тысяч долларов, генерал.
МЮЙР. Нет. Я обещал эти бумаги Томасу. Я выполню обещание. В моем возрасте нужно выполнять обещания. Это, знаете ли, способствует самоуважению. А самоуважение, Юрген Янсен, это непременное условие для спокойного сна.
ЯНСЕН. Мы все равно их получим.
МЮЙР. Не сомневаюсь. Не сомневаюсь и в том, что вы затеяли этот торг с единственной целью — отвлечь моё внимание от главного вопроса, который вас волнует. От самого главного. Так что хватит темнить. Спрашивайте.
ЯНСЕН. Кому Альфонс Ребане завещал свою недвижимость?
МЮЙР. Да, это очень интересный вопрос.
ЯНСЕН. Как к вам попало это завещание?
МЮЙР. Замечательно, Юрген. Вы бьёте в цель с точностью снайпера. Пуля в пулю. Просто великолепно.
ЯНСЕН. Когда к вам попало это завещание?
МЮЙР. Очень умные вопросы. Но я на них не отвечу.
ЯНСЕН. Генерал, я ваш ученик. Я всегда с большим уважением относился к вам. Смею надеяться, я был хорошим учеником.
МЮЙР. По-моему, вы мне угрожаете. Нехорошо, Юрген Янсен. Очень нехорошо. Да, я считал вас своим лучшим учеником. Но сейчас начинаю в этом сомневаться. У вас нет никаких рычагов давления на меня. У меня нет близких людей, беспокойство за судьбу которых заставило бы меня говорить. У меня нет имущества, которое у меня можно отнять. Да мне оно и не нужно. Зачем мне оно?»
Серж, что он несёт? Оно ему не нужно! А кто потребовал у меня половину наследства дедули? Пушкин потребовал?
«ЯНСЕН. Ваша бескорыстность трогательна. И я бы вам поверил. Если бы не знал, что вы потребовали у Томаса Ребане половину всей недвижимости его деда. И пригрозили, что иначе отдадите завещание законному наследнику, и Томасу не достанется вообще ничего».
Да! Вот именно!
«МЮЙР. Ах, Юрген, Юрген! Вы меня разочаровали. Уж лучше бы вы молчали. Я же должен был как-то мотивировать свою заинтересованность в этом деле. Этот довод убедителен для Томаса Ребане. Но неужели он убедителен и для вас? Вы меня очень разочаровали. Так. Очень.
ЯНСЕН. Кроме моральных рычагов давления на человека, есть и другие.
МЮЙР. Боже милостивый! Вы собираетесь меня пытать? Но я не выдержу пыток. Скополамин, пентанол, амфетамин? Юрген Янсен, мне семьдесят девять лет. Мне нельзя волноваться. Вы даже голоса на меня повысить не можете. А вдруг я умру?
ЯНСЕН. Вы не умрёте. Хотел бы я иметь такое же здоровье в семьдесят девять лет.
МЮЙР. А вдруг? И что будет? А будет вот что. Завещание Альфонса Ребане окажется у его законного наследника, имя которого вы так страстно хотите узнать. У того лица, которому он своё имущество завещал. И это будет для вас крахом. Это будет для вас, как говорят русские, полный пиздец. (Серж, он так и сказал, а я ни при чем. Я не могу брать на себя роль цензора, это недемократично.) ЯНСЕН. Вы преувеличиваете, генерал. Вы сами сказали Томасу Ребане, что это лицо не примет наследства. Откажется от него в пользу государства.
МЮЙР. Сказал. Правильно. Так оно, вероятно, и будет. Но в пользу какого государства это лицо откажется от наследства? Может быть, в пользу Эстонии. Да, это может быть. Но я в этом совсем не уверен. А если в пользу Германии? Или в пользу Израиля? Или даже в пользу России? А? Как вам это понравится, Юрген Янсен? Сотни гектаров земли, на которой построены жилые кварталы с русскоязычным населением, оказываются собственностью России. Вы представляете, что будет? После этого вы не сумеете выдавить из Эстонии ни одного русского!
ЯНСЕН. Не понимаю, генерал, почему это вас так радует.
МЮЙР. Это меня не радует. Меня давно уже ничего не радует. Это меня слегка развлекает. Я знаю, что вы этого не понимаете. И не поймёте. Потому что вы были плохим учеником, Юрген Янсен. Вас всегда интересовал результат. А в любом искусстве важен процесс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Это он про Риту Лоо? Ну и дела. Действительно, глупо. Кто же так делает? Нужно было сначала зажечь спичку, а потом лить на себя бензин.
«Как давно это было, Карл Вольдемар, как давно. Кажется, только вчера, а на самом деле — давно-давно. Где-то там, между лесотундрой и тундрой.
Сколько у меня было жён, Карл Вольдемар? Три или четыре? Три с половиной. Они не приживались. Им некуда было пустить корни. На выжженной напалмом земле ничего не может расти.
А сколько у меня было любовниц? Много. Любовниц у меня было много. Не меньше десяти».
Я тащусь! За всю-то жизнь?!
«Что остаётся от жизни, Карл Вольдемар Пятый?
Время, потраченное на быт, вычёркивается. Время, потраченное на сон, вычёркивается. Время, потраченное на карьеру, тоже вычёркивается.
А что остаётся?
Остаются летние сумерки над Тоомпарком. Чайки на тихой воде. Остаётся скамейка на берегу и мальчик на ней. В вельветовой курточке с обтрёпанными обшлагами и в парусиновых туфлях, начищенных зубным порошком. Курточка ему маловата, руки торчат из рукавов. Его это мучит. Только что по аллее ушла тоненькая еврейская девушка. Гражданка Агния Штейн. Ускользнула, как солнечная тень в листве. И ему кажется, что он умер.
Да, Карл Вольдемар, он умер. Но не тогда, нет. Он умер через год, когда он проводил её на маяк и у начала мола она поцеловала его. Она поцеловала его в лоб. Как покойника.
Он умер. Дальше жил уже совсем другой человек. Потом он умирал ещё много раз. И скоро умрёт совсем.
Остаётся время, потраченное на любовь.
Ты жил ровно столько, сколько любил».
А вот это правильно. Под этим я подпишусь.
«Вздор. Все вздор. Нет любви. Нет Бога. Нет ничего. Есть только изъеденное временем тело. Есть только лестница в спальню, которая с каждым годом становится все круче и круче. Однажды у меня не хватит сил подняться по ней. Я скачусь по ступенькам на коврик, и меня сметут метёлкой, как пыль. Вот это и остаётся: пыль.
Я уже ничего не могу остановить. Ничего. Все свершится. Все. Я всего-навсего инструмент в руках судьбы. Так я и скажу на Страшном суде.
Знаешь ли ты, Карл Вольдемар, что такое Страшный суд?
Страшный суд — это бессонница».
Звонят в дверь.
«Ну, Карл Вольдемар? Пари остаётся в силе? Ты говоришь: Томас Ребане. Я говорю: Генрих Вайно.
Кто там? Назовите, пожалуйста, своё имя.
Мы оба ошиблись, Карл Вольдемар. Оба. Ничья.
Входите, господин Янсен».
Серж, про погоду и все вступления я пропущу. Мюйр предлагает ему свою фирменную настойку, Янсен отказывается. И зря. Настойка у него классная. Кожица грецких орехов на спирту. Только пить её нужно из наперсточков. А не из фужера, как я. Но я же не знал, что она на спирту. Он сказал: крепкий напиток. А я подумал, что в его возрасте для него все крепкое.
«МЮЙР. Откровенно говоря, Юрген, вас я не ждал. Ждал, но не сегодня. Сегодня я ждал Генриха Вайно.
ЯНСЕН. Не нужно лукавить, генерал Мюйр. Вы ждали Томаса Ребане.
МЮЙР. Разумеется. Его тоже. Но его визит предопределён. А ваш — нет. Это заставляет меня внести коррективы в мои представления о ситуации. Я с самого начала предполагал, что вы не обойдётесь без Вайно. Но не думал, что он задействован так плотно. Значит, вы уже получили ксерокопию завещания национального героя Эстонии? И у вас возникли ко мне вопросы.
Задавайте. Не обещаю ответить на них. Нет, не обещаю. Но с интересом послушаю.
ЯНСЕН. Вы предложили Томасу купить у вас купчие Альфонса Ребане за пятьдесят тысяч долларов. Я предлагаю вам шестьдесят тысяч.
МЮЙР. Нет.
ЯНСЕН. Восемьдесят.
МЮЙР. Нет.
ЯНСЕН. Сто.
МЮЙР. Вы напрасно теряете время.
ЯНСЕН. Сто тысяч долларов, генерал.
МЮЙР. Нет. Я обещал эти бумаги Томасу. Я выполню обещание. В моем возрасте нужно выполнять обещания. Это, знаете ли, способствует самоуважению. А самоуважение, Юрген Янсен, это непременное условие для спокойного сна.
ЯНСЕН. Мы все равно их получим.
МЮЙР. Не сомневаюсь. Не сомневаюсь и в том, что вы затеяли этот торг с единственной целью — отвлечь моё внимание от главного вопроса, который вас волнует. От самого главного. Так что хватит темнить. Спрашивайте.
ЯНСЕН. Кому Альфонс Ребане завещал свою недвижимость?
МЮЙР. Да, это очень интересный вопрос.
ЯНСЕН. Как к вам попало это завещание?
МЮЙР. Замечательно, Юрген. Вы бьёте в цель с точностью снайпера. Пуля в пулю. Просто великолепно.
ЯНСЕН. Когда к вам попало это завещание?
МЮЙР. Очень умные вопросы. Но я на них не отвечу.
ЯНСЕН. Генерал, я ваш ученик. Я всегда с большим уважением относился к вам. Смею надеяться, я был хорошим учеником.
МЮЙР. По-моему, вы мне угрожаете. Нехорошо, Юрген Янсен. Очень нехорошо. Да, я считал вас своим лучшим учеником. Но сейчас начинаю в этом сомневаться. У вас нет никаких рычагов давления на меня. У меня нет близких людей, беспокойство за судьбу которых заставило бы меня говорить. У меня нет имущества, которое у меня можно отнять. Да мне оно и не нужно. Зачем мне оно?»
Серж, что он несёт? Оно ему не нужно! А кто потребовал у меня половину наследства дедули? Пушкин потребовал?
«ЯНСЕН. Ваша бескорыстность трогательна. И я бы вам поверил. Если бы не знал, что вы потребовали у Томаса Ребане половину всей недвижимости его деда. И пригрозили, что иначе отдадите завещание законному наследнику, и Томасу не достанется вообще ничего».
Да! Вот именно!
«МЮЙР. Ах, Юрген, Юрген! Вы меня разочаровали. Уж лучше бы вы молчали. Я же должен был как-то мотивировать свою заинтересованность в этом деле. Этот довод убедителен для Томаса Ребане. Но неужели он убедителен и для вас? Вы меня очень разочаровали. Так. Очень.
ЯНСЕН. Кроме моральных рычагов давления на человека, есть и другие.
МЮЙР. Боже милостивый! Вы собираетесь меня пытать? Но я не выдержу пыток. Скополамин, пентанол, амфетамин? Юрген Янсен, мне семьдесят девять лет. Мне нельзя волноваться. Вы даже голоса на меня повысить не можете. А вдруг я умру?
ЯНСЕН. Вы не умрёте. Хотел бы я иметь такое же здоровье в семьдесят девять лет.
МЮЙР. А вдруг? И что будет? А будет вот что. Завещание Альфонса Ребане окажется у его законного наследника, имя которого вы так страстно хотите узнать. У того лица, которому он своё имущество завещал. И это будет для вас крахом. Это будет для вас, как говорят русские, полный пиздец. (Серж, он так и сказал, а я ни при чем. Я не могу брать на себя роль цензора, это недемократично.) ЯНСЕН. Вы преувеличиваете, генерал. Вы сами сказали Томасу Ребане, что это лицо не примет наследства. Откажется от него в пользу государства.
МЮЙР. Сказал. Правильно. Так оно, вероятно, и будет. Но в пользу какого государства это лицо откажется от наследства? Может быть, в пользу Эстонии. Да, это может быть. Но я в этом совсем не уверен. А если в пользу Германии? Или в пользу Израиля? Или даже в пользу России? А? Как вам это понравится, Юрген Янсен? Сотни гектаров земли, на которой построены жилые кварталы с русскоязычным населением, оказываются собственностью России. Вы представляете, что будет? После этого вы не сумеете выдавить из Эстонии ни одного русского!
ЯНСЕН. Не понимаю, генерал, почему это вас так радует.
МЮЙР. Это меня не радует. Меня давно уже ничего не радует. Это меня слегка развлекает. Я знаю, что вы этого не понимаете. И не поймёте. Потому что вы были плохим учеником, Юрген Янсен. Вас всегда интересовал результат. А в любом искусстве важен процесс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92