И что вы мне ответите. Всю жизнь люди разыгрывают в своём сознании целые спектакли. Я ему скажу то, а он скажет мне то. А если он скажет это, я ему скажу это. Театр в себе. У стариков эти спектакли превращаются в монологи. Монолог — это жанр старости.
Но вряд ли вам интересен монолог старого кагэбэшника.
РОЗА МАРКОВНА. Интересен, Матти. Всю жизнь я ощущала ваше присутствие. Вы существовали где-то рядом со мной. Как какая-то странная тень. Очень тревожная. Потому что я не понимала, что отбрасывает эту тень.
МЮЙР. Потом поняли?
РОЗА МАРКОВНА. Да. Это была тень прошлого. Вы несли в себе прошлое. Я поняла это при первой встрече с вами. Когда я пришла в КГБ и потребовала объяснить, кем был мой отец. Я закончила МГУ и вернулась в Таллин. У меня был жених, талантливый математик. Но вдруг он сказал, что не может на мне жениться. Потому что брак с дочерью эсэсовца испортит его карьеру. Тогда я и пришла в КГБ. И вы объяснили мне, кем был мой отец.
МЮЙР. Нет, Роза. Это была не первая наша встреча. Первая была раньше. Вы закончили школу и готовились к экзаменам в МГУ. А я вернулся в Таллин после учёбы в академии КГБ. Я увидел вас, когда вы выходили из библиотеки Крейцвальда. Мне показалось, что я схожу с ума. По ступенькам сбегала Агния. Ваша мать, Роза. Такая, какой она была перед войной — в тот странный и счастливый для меня год. Я знал, что этого не может быть. Агния погибла. И она была жива. Вероятно, я представлял собой уморительное зрелище. Стоит маленький сорокалетний майор КГБ, смотрит на молоденькую девчонку и не может сказать ни слова. Вы не помните эту нашу встречу. А я её очень хорошо помню.
РОЗА МАРКОВНА. Я её тоже помню. Это зрелище не было уморительным. Меня поразили ваши глаза. В них была какая-то нечеловеческая тоска. И ледяная страшная голубизна. Я поняла, откуда эта голубизна. Позже, когда узнала, что вы три года сидели в Норильске. Мёртвый полярный лёд. Она ещё долго была в ваших глазах.
МЮЙР. Но потом исчезла. В моих глазах уже нет ничего, кроме старческой мути.
РОЗА МАРКОВНА. Той молоденькой девчонки тоже нет. Есть старая толстая седая еврейка. Еврейские девушки — скоропортящийся продукт. После той встречи мы сталкивались ещё не раз. Не думаю, что это было случайно.
МЮЙР. Вы правы. Это не было случайно.
РОЗА МАРКОВНА. Я ждала, что вы подойдёте. Но вы так и не подошли. Это вы сообщили моему жениху, что брак с дочерью эсэсовца будет губителен для его карьеры?
МЮЙР. Я сообщил ему только о том, кем был ваш отец. Остальное он просчитал сам. Он был талантливым математиком. Вы ненавидите меня за это?
РОЗА МАРКОВНА. За это? Нет, Матти. Я ненавижу вас совсем за другое. Почему, черт возьми, вы не подошли ко мне? Почему не позвали меня? Я бы пошла за вами. Я нарожала бы вам десять детей, и сегодня по вам ползала бы куча внуков, и вам было бы не до бессонницы. И мне тоже. Почему вы этого не сделали, старый дурак?
МЮЙР. Я не мог этого сделать, Роза. Не мог.
РОЗА МАРКОВНА. Потому что брак с дочерью эсэсовца и к тому же еврейкой помешал бы вашей карьере? Вы тоже были талантливым математиком?
МЮЙР. Нет-нет. Совсем не поэтому. Дело совсем в другом. Во мне все ещё сидел беспородный дворовой кобелёк. А вы были, как ваша мать. Гибкая, порывистая, как юная пантера. Царственная. И даже не это главное. Нет, не это. Я до боли любил в вас Агнию. И до бешенства ненавидел в вас Альфонса Ребане.
РОЗА МАРКОВНА. Не произносите при мне этого имени.
МЮЙР. Все это болит во мне и сейчас. Я правильно сделал, Роза, что не позвал вас. Да, правильно. Из этого не получилось бы ничего хорошего. Мы изуродовали бы друг другу жизнь.
РОЗА МАРКОВНА. А то, что получилось, — лучше? Матти Мюйр, вы знаете, что я сделала, когда вышла из Большого дома после беседы с вами?
МЮЙР. Да, знаю. Вы сделали стерилизацию».
Серж, тут был только один щелчок. Но мне почему-то кажется, что они долго молчали.
«МЮЙР. Я не мог быть вашим мужем, Роза. Не мог. Я мог быть только вашим отцом. И я хотел стать вам отцом. Отцом дочери Агнии. Может быть, это бы у меня получилось. Но и тут мне не повезло. Возле вас появился этот органист. Альгирис Паальман. Странная фигура. Очень странная. И знаете, что самое странное? Я не мог о нем ничего узнать. В моем распоряжении был весь аппарат эстонской госбезопасности, а я ничего не мог узнать об этом человеке. С 1910 по 1924 год регентом Домского собора был некто Рихто Паальман. У него был маленький сын.
Ученик органиста. В 1924 году семья эмигрировала в Англию. Не тот ли это Альгирис Паальман?
РОЗА МАРКОВНА. Не знаю. Может быть. Я знаю, что он эстонец и родился в Таллине МЮЙР. Я так и не узнал, кто он. Это при моих-то информационных возможностях. Я решил, что он какой-то очень секретный учёный, который ушёл на пенсию и вернулся на родину. Но думаю, что ошибся. Кто он, Роза? Он вам об этом сказал?
РОЗА МАРКОВНА. Да, он рассказывал о себе. Не слишком много. Как я поняла, он дипломат. В войну был военным переводчиком, работал в советской миссии в Лондоне. Организовывал и сопровождал транспорты, которые шли к нам по ленд-лизу. Его семья погибла. После войны он ещё некоторое время работал в Англии, потом вернулся в Москву. Преподавал в дипломатической академии. А когда вышел на пенсию, переехал в Таллин.
МЮЙР. Как вы с ним познакомились?
РОЗА МАРКОВНА. Случайно. На органном концерте Гарри Гродберга. В Москве, в Большом зале консерватории. У него оказался лишний билет. Потом он пригласил меня послушать, как играет на органе он. Это было рано утром. В зале Чайковского. Он с кем-то договаривался, и ему разрешали играть.
МЮЙР. Он хорошо играл?
РОЗА МАРКОВНА. Мне нравилось. Сидишь одна в огромном тёмном зале и для тебя играет орган. Потом он играл для меня уже в Таллине, в Домском соборе. Он и сейчас иногда играет. Когда в соборе никого нет. Но теперь уже очень редко.
МЮЙР. Он был вашим любовником?
РОЗА МАРКОВНА. Нет, Матти. Он не был моим любовником. Он бы стал им, если бы захотел. Но, по-моему, он никогда об этом не думал. Он сразу стал мне отцом. Таким, о каком мечтает каждая девушка. Он помогал мне. Деньгами, когда я училась. И тем, что он был. Не знаю, как бы я выдержала все это, если бы не он. Он был мне очень нужен. А теперь ему нужна я. Ему восемьдесят семь лет. Он часто болеет. Мне нравится ухаживать за ним. Мне нравится ухаживать за тётей Хильдой. Мне нравится возиться с внуками и внучками её дочерей. Мне есть о ком заботиться, Матти. Какое это счастье, когда ты кому-то нужен.
МЮЙР. Альгирис Паальман не дипломат, Роза. Он никогда не был дипломатом. Он преподавал в академии, но это была не дипломатическая академия. Хотите знать, кем он был?
РОЗА МАРКОВНА. Нет. Молчите, Матти. Ради всего святого, молчите! Это единственное, что у меня есть. Не отнимайте этого у меня!»
Тут они снова молчат.
«РОЗА МАРКОВНА. Господи, за что Ты наслал на нас это проклятье? Я росла счастливым ребёнком. Я знала, что моя мать погибла в гетто. Как у многих. Я знала, что мой отец сгинул в войну. Как у многих. Я росла очень счастливым ребёнком. Матти Мюйр, почему вы не похоронили в себе это проклятое прошлое?
МЮЙР. Да, почему. Это непростой вопрос, Роза. Очень непростой. Я хотел это сделать. Я это почти сделал. Я вычеркнул из жизни год и восемь месяцев в камере смертников. Я вычеркнул из жизни три полярных норильских зимы и три страшных полярных лета. Я разделил в своём сознании Агнию и Альфонса Ребане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92