Господин Анвельт. Мои поздравления. Надеюсь, вы совершили удачную сделку и никогда о ней не пожалеете.
Краб стиснул своими мощными клешнями худые плечи Томаса.
— Фитиль! Мы снова партнёры, бляха-муха! Как в молодости! Нам всегда везло! Повезёт, блин, и на этот раз!
Томас хотел напомнить, что Крабу-то везло, а вот Томасу один раз не повезло, за что он и загремел в лагерь на целых полгода. Но Краб бросил:
— Буду держать тебя в курсе!
И поспешил за нотариусом. Томас запер за ними дверь и вернулся в кабинет. На кресле лежал пустой кейс, а весь журнальный стол был завален пятидесятидолларовыми и двадцатидоларовыми купюрами.
И все купюры были настоящие.
Так кто же кого обул?
Томас выкурил две сигареты подряд, тупо разглядывая засыпанный деньгами стол. А потом засмеялся. Да что он голову себе ломает? Бабки — вот. Пятьдесят штук, как огурчик. А все остальное не имеет значения.
Он сунул документы в ящик письменного стола, баксы уложил в кейс и спустился к главному администратору гостиницы, в ведении которого был стальной сейф с ячейками. В них состоятельные постояльцы хранили свои драгоценности. В одну из ячеек Томас и загрузил кейс.
Порядок.
Жаль только, что нельзя врезать по этому поводу хорошего стопаря.
Он вернулся в номер, основательно устроился за письменным столом, вставил в ухо чёрную таблетку наушника и включил диктофон.
Через минуту на экране ноутбука появилась первая фраза:
«Жизнь идёт медленно, но проходит быстро».
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Жизнь идёт медленно, но проходит быстро.
Да, Карл Вольдемар, да. Жизнь идёт медленно, но проходит быстро.
Отстань. Ты уже получил своего голубя. Второго получишь завтра. Я понимаю, тебе не нравится голубь из холодильника. Тебе нравится голубь, которому только что свернули шею. А мне не нравится, когда ты обжираешься и начинаешь гадить. И не три своей мордой о мои брюки. Как я сказал, так и будет. Убирать за тобой я не собираюсь, а дворничиха придёт только через неделю. Она хочет отпраздновать свой день рождения в кругу семьи. День рождения у неё шестого марта. Для неё это ещё праздник. Брысь».
Серж, этот разговор, выходит, был ещё до нашего отлёта в Аугсбург?
«Жизнь непрерывна, Карл Вольдемар. Это в ней главное. Ты спишь, а она идёт. Ты что-то делаешь, а она идёт. Ты празднуешь свои дни рождения, а она идёт. Ты уже не празднуешь свои дни рождения, а она все равно идёт.
Ты когда-нибудь плавал на пароходе по длинной реке? Не плавал. А я плавал. По длинной сибирской реке Енисей. Длинной, как жизнь. Утром баланду дали — тайга. Вечером баланду дали — тайга. А утром баланду дали — уже лесотундра, чахлые лиственницы на болотах. А где же тайга? А она уже далеко-далеко. В прошлом. И будто не было никакой тайги, а всегда была лесотундра.
Карл Вольдемар Пятый! Если ты будешь приставать, я выкину тебя на улицу».
Серж, про кота я больше писать не буду. Он так его и не выкинул. Потому что не с кем было бы разговаривать. И все время идут щелчки. Это Мюйр замолкает, и маг останавливается. А потом снова включается. Про щелчки я тоже писать не буду, а буду делать отступ. Понял, да?
«Но и она кончается. И она. Ещё баланда — и уже тундра. А где же лесотундра? В прошлом, в прошлом. Все в прошлом. А что впереди? А впереди Дудинка и Норильлаг. Счастливое время, Карл Вольдемар, счастливое время!
Потому что если ты просидел год и восемь месяцев в камере смертников в ожидании, когда за тобой придут, Норильлаг покажется раем.
Да, непрерывность жизни. Жизнь — это очень медленный пароход, который идёт быстро. Только понимаешь это уже в конце пути».
По-моему, это неглупо. Мне и самому иногда приходила в голову такая мысль.
«Чем измеряется жизнь, Карл Вольдемар Пятый? Временем? Нет. Время — это вода, по которой плывёт пароход. А если не временем — чем? Количеством баланд, которых тебе спустили в вонючий трюм? Количеством голубей, которых ты сожрал?
Раньше по радио часто передавали арию нашего знаменитого эстонского певца Георга Отса из оперетты «Мистер Икс». «Как они от меня далеки, далеки, никогда не дадут руки». Передавали не каждый день. Нет, не каждый. Но с какой-то пугающей регулярностью. И я однажды подумал: вот это и есть мера жизни. Человек рождается, чтобы прослушать эту арию определённое количество раз.
Так она и осталась для меня знаком времени. Знаком тех лет.
Лет? Нет, Карл Вольдемар. Не лет. Целых десятилетий.
Застывшее время. Полярный паковый лёд. Он казался вечным. Слабенькая жизнь билась где-то там, в глубине. И единственной мерой времени была ария мистера Икс из оперетты «Мистер Икс» в исполнении Георга Отса».
Тут я чего-то не врубаюсь. При чем тут ария? У него уже, видно, в мозгах слегка коротит. Все-таки семьдесят девять лет, не баран накашлял.
«Сегодня у нас большой день, Карл Вольдемар. Сегодня у нас будут гости. Много гостей. Двое. Кто будет первым? Пари на голубя. Ты говоришь: Томас Ребане. А я говорю: Генрих Вайно.
Да, Карл Вольдемар, начальник секретариата правительства Эстонии господин Генрих Вайно. Рита Лоо уже сообщила ему о завещании. Или даже принесла ксерокопию. Он думает. Он понимает, что придётся идти ко мне. Ах, как ему это неприятно, как неприятно! Он-то был уверен, что с Матти Мюйром покончено навсегда.
Почему люди так не любят тех, кто делает им добро? А ведь я оказал Генриху Вайно очень большую услугу. Так. Очень. Он просил меня о ней. И я выполнил его просьбу. Я вывел Риту Лоо из-под статьи. Года два она получила бы по 70-й точно. И вместо того, чтобы испытывать ко мне глубокую сердечную благодарность, Генрих Вайно при первом удобном случае вышвырнул меня на пенсию в самом зрелом и плодотворном возрасте. Мне было шестьдесят девять лет. Всего шестьдесят девять.
Я понимаю, о чем он думал. Да, понимаю. Он думал, что я пристегнул Риту Лоо к процессу над националистами, чтобы торпедировать его назначение секретарём ЦК компартии Эстонии. А к тому шло. Но у меня и в мыслях этого не было. Я даже не знал тогда, кто такая Рита Лоо. Молоденькая сикушка. Одна из. Она связалась с диссидентами из-за своего мужа. А Вайно представил себе все это так, будто весь этот процесс я затеял только для того, чтобы помешать его карьере».
Серж, ты что-нибудь понимаешь? При чем тут Вайно? С какого боку к нему Рита Лоо? Генрих Вайно — большая шишка в кабинете министров. Почему он должен думать над завещанием моего дедули, а потом бежать к Мюйру? Ничего не понятно.
«Глупость, Карл Вольдемар. Глупость. Если быть откровенным, весь этот процесс над молодыми эстонскими националистами я инициировал только по одной причине. Было, конечно, указание из Москвы. Но это не главное. Главное было в том, что очень уж они меня раздражали. Так. Очень.
Полупьяные, патлатые, грязные, они собирались в котельных и на баржах и болтали. Пили, еблись вповалку (Серж, это он так выразился, а не я), обкуривались травкой и болтали, болтали, болтали. Болтали о том, о чем я всю жизнь даже думать боялся.
Они были свободными. Они хотели быть свободными, ничем за это не заплатив. Я заставил их узнать цену свободы.
И чем это кончилось? Тоже глупостью. Она взяла банку с бензином, вышла на площадь перед ратушей и вылила на себя бензин. Хотела устроить акт самосожжения. В знак протеста против преследования инакомыслящих. Но не смогла зажечь спичку. Мокрые были спички.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Краб стиснул своими мощными клешнями худые плечи Томаса.
— Фитиль! Мы снова партнёры, бляха-муха! Как в молодости! Нам всегда везло! Повезёт, блин, и на этот раз!
Томас хотел напомнить, что Крабу-то везло, а вот Томасу один раз не повезло, за что он и загремел в лагерь на целых полгода. Но Краб бросил:
— Буду держать тебя в курсе!
И поспешил за нотариусом. Томас запер за ними дверь и вернулся в кабинет. На кресле лежал пустой кейс, а весь журнальный стол был завален пятидесятидолларовыми и двадцатидоларовыми купюрами.
И все купюры были настоящие.
Так кто же кого обул?
Томас выкурил две сигареты подряд, тупо разглядывая засыпанный деньгами стол. А потом засмеялся. Да что он голову себе ломает? Бабки — вот. Пятьдесят штук, как огурчик. А все остальное не имеет значения.
Он сунул документы в ящик письменного стола, баксы уложил в кейс и спустился к главному администратору гостиницы, в ведении которого был стальной сейф с ячейками. В них состоятельные постояльцы хранили свои драгоценности. В одну из ячеек Томас и загрузил кейс.
Порядок.
Жаль только, что нельзя врезать по этому поводу хорошего стопаря.
Он вернулся в номер, основательно устроился за письменным столом, вставил в ухо чёрную таблетку наушника и включил диктофон.
Через минуту на экране ноутбука появилась первая фраза:
«Жизнь идёт медленно, но проходит быстро».
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Жизнь идёт медленно, но проходит быстро.
Да, Карл Вольдемар, да. Жизнь идёт медленно, но проходит быстро.
Отстань. Ты уже получил своего голубя. Второго получишь завтра. Я понимаю, тебе не нравится голубь из холодильника. Тебе нравится голубь, которому только что свернули шею. А мне не нравится, когда ты обжираешься и начинаешь гадить. И не три своей мордой о мои брюки. Как я сказал, так и будет. Убирать за тобой я не собираюсь, а дворничиха придёт только через неделю. Она хочет отпраздновать свой день рождения в кругу семьи. День рождения у неё шестого марта. Для неё это ещё праздник. Брысь».
Серж, этот разговор, выходит, был ещё до нашего отлёта в Аугсбург?
«Жизнь непрерывна, Карл Вольдемар. Это в ней главное. Ты спишь, а она идёт. Ты что-то делаешь, а она идёт. Ты празднуешь свои дни рождения, а она идёт. Ты уже не празднуешь свои дни рождения, а она все равно идёт.
Ты когда-нибудь плавал на пароходе по длинной реке? Не плавал. А я плавал. По длинной сибирской реке Енисей. Длинной, как жизнь. Утром баланду дали — тайга. Вечером баланду дали — тайга. А утром баланду дали — уже лесотундра, чахлые лиственницы на болотах. А где же тайга? А она уже далеко-далеко. В прошлом. И будто не было никакой тайги, а всегда была лесотундра.
Карл Вольдемар Пятый! Если ты будешь приставать, я выкину тебя на улицу».
Серж, про кота я больше писать не буду. Он так его и не выкинул. Потому что не с кем было бы разговаривать. И все время идут щелчки. Это Мюйр замолкает, и маг останавливается. А потом снова включается. Про щелчки я тоже писать не буду, а буду делать отступ. Понял, да?
«Но и она кончается. И она. Ещё баланда — и уже тундра. А где же лесотундра? В прошлом, в прошлом. Все в прошлом. А что впереди? А впереди Дудинка и Норильлаг. Счастливое время, Карл Вольдемар, счастливое время!
Потому что если ты просидел год и восемь месяцев в камере смертников в ожидании, когда за тобой придут, Норильлаг покажется раем.
Да, непрерывность жизни. Жизнь — это очень медленный пароход, который идёт быстро. Только понимаешь это уже в конце пути».
По-моему, это неглупо. Мне и самому иногда приходила в голову такая мысль.
«Чем измеряется жизнь, Карл Вольдемар Пятый? Временем? Нет. Время — это вода, по которой плывёт пароход. А если не временем — чем? Количеством баланд, которых тебе спустили в вонючий трюм? Количеством голубей, которых ты сожрал?
Раньше по радио часто передавали арию нашего знаменитого эстонского певца Георга Отса из оперетты «Мистер Икс». «Как они от меня далеки, далеки, никогда не дадут руки». Передавали не каждый день. Нет, не каждый. Но с какой-то пугающей регулярностью. И я однажды подумал: вот это и есть мера жизни. Человек рождается, чтобы прослушать эту арию определённое количество раз.
Так она и осталась для меня знаком времени. Знаком тех лет.
Лет? Нет, Карл Вольдемар. Не лет. Целых десятилетий.
Застывшее время. Полярный паковый лёд. Он казался вечным. Слабенькая жизнь билась где-то там, в глубине. И единственной мерой времени была ария мистера Икс из оперетты «Мистер Икс» в исполнении Георга Отса».
Тут я чего-то не врубаюсь. При чем тут ария? У него уже, видно, в мозгах слегка коротит. Все-таки семьдесят девять лет, не баран накашлял.
«Сегодня у нас большой день, Карл Вольдемар. Сегодня у нас будут гости. Много гостей. Двое. Кто будет первым? Пари на голубя. Ты говоришь: Томас Ребане. А я говорю: Генрих Вайно.
Да, Карл Вольдемар, начальник секретариата правительства Эстонии господин Генрих Вайно. Рита Лоо уже сообщила ему о завещании. Или даже принесла ксерокопию. Он думает. Он понимает, что придётся идти ко мне. Ах, как ему это неприятно, как неприятно! Он-то был уверен, что с Матти Мюйром покончено навсегда.
Почему люди так не любят тех, кто делает им добро? А ведь я оказал Генриху Вайно очень большую услугу. Так. Очень. Он просил меня о ней. И я выполнил его просьбу. Я вывел Риту Лоо из-под статьи. Года два она получила бы по 70-й точно. И вместо того, чтобы испытывать ко мне глубокую сердечную благодарность, Генрих Вайно при первом удобном случае вышвырнул меня на пенсию в самом зрелом и плодотворном возрасте. Мне было шестьдесят девять лет. Всего шестьдесят девять.
Я понимаю, о чем он думал. Да, понимаю. Он думал, что я пристегнул Риту Лоо к процессу над националистами, чтобы торпедировать его назначение секретарём ЦК компартии Эстонии. А к тому шло. Но у меня и в мыслях этого не было. Я даже не знал тогда, кто такая Рита Лоо. Молоденькая сикушка. Одна из. Она связалась с диссидентами из-за своего мужа. А Вайно представил себе все это так, будто весь этот процесс я затеял только для того, чтобы помешать его карьере».
Серж, ты что-нибудь понимаешь? При чем тут Вайно? С какого боку к нему Рита Лоо? Генрих Вайно — большая шишка в кабинете министров. Почему он должен думать над завещанием моего дедули, а потом бежать к Мюйру? Ничего не понятно.
«Глупость, Карл Вольдемар. Глупость. Если быть откровенным, весь этот процесс над молодыми эстонскими националистами я инициировал только по одной причине. Было, конечно, указание из Москвы. Но это не главное. Главное было в том, что очень уж они меня раздражали. Так. Очень.
Полупьяные, патлатые, грязные, они собирались в котельных и на баржах и болтали. Пили, еблись вповалку (Серж, это он так выразился, а не я), обкуривались травкой и болтали, болтали, болтали. Болтали о том, о чем я всю жизнь даже думать боялся.
Они были свободными. Они хотели быть свободными, ничем за это не заплатив. Я заставил их узнать цену свободы.
И чем это кончилось? Тоже глупостью. Она взяла банку с бензином, вышла на площадь перед ратушей и вылила на себя бензин. Хотела устроить акт самосожжения. В знак протеста против преследования инакомыслящих. Но не смогла зажечь спичку. Мокрые были спички.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92