«Тридцать серебряников равноправия». Покидая нашу веру – не оставайтесь и в нашей национальности».
Положение евреев в России, и не когда-нибудь, а именно после 1905-06, представляется ему безысходно мрачным: «Сама объективная сила вещей, имя которой чужбина, обратилась ныне против нашего народа, и мы бессильны и беспомощны». – «Мы и раньше знали, что окружены врагами»; «эта тюрьма» (Россия), «лающая псарня»; «поверженн[ое] и израненн[ое] тело затравленного, окружённого повсюду врагами и беззащитного российского еврейства»; «в глубокой яме копошатся… шесть миллионов[человек]… эпох[а] медленной пытки, затяжного погрома»; и даже, будто бы, «газеты, содержимые на еврейские деньги», не защищают евреев «в эту эпоху неслыханной травли». В конце 1911: «Вот уже несколько лет, как евреи в России плотно сидят на скамье подсудимых», хотя мы не революционеры, мы «не продавали Россию японцам» и мы не такие, как Азеф и Богров; впрочем о Богрове: «над этим – каков бы он ни был – несчастным юношей в час изумительной[!] его кончины… надругались те десять хамов из выгребной ямы киевского черносотенства», захотевшие удостовериться в факте казни убийцы.
И снова и снова обращаясь взором к самому еврейству: «Мы теперь культурно нищи, наша хата безотрадна, в нашем переулке душно». – «Наша главная болезнь – самопрезрение, наша главная нужда – развить самоуважение… Наука о еврействе должна стать для нас центром науки… Еврейская культура стала для нас прибежищем единственного спасения».
И это – очень можно понять и разделить. (Нам, русским, – особенно сегодня, в конце XX века.)
В минувшем – он ассимилянтов не осуждает: в истории «есть моменты, когда ассимиляция представляется безусловно желательной, когда она есть необходимый этап прогресса». Такой момент был после 60-х гг. XIX в., когда еврейская интеллигенция только зарождалась, осваивала окружающую среду, зрелую культуру. Тогда ассимиляция была «не отречением от еврейского народа, а напротив – первым шагом еврейской национальной самодеятельности, первой ступенью к обновлению и возрождению нации». Надо было «усвоить чужое, чтобы затем с новой силою развивать своё». Но прошло полвека, многое резко изменилось и вне и внутри еврейства. Вот, жажда к общему просвещению стала и без того сильна, даже беспримерно рвение к нему. Теперь-то – в молодых поколениях и надо насаждать еврейские начала. Теперь – грозит бесследное растворение в чужом: «Сыновья наши с каждым днём уходят» и «становятся нам чужды»; наши «просвещённые дети служат всем народам на свете, только не нам, нет работников ни для какого еврейского дела». «Окружающий мир слишком прекрасен, приволен и богат» – не дадим же ему сманить еврейскую молодёжь от «неприглядност[и]… еврейского существования… Углубление в национальные ценности еврейства должно стать главным… элементом еврейского воспитания». – «Кругов[ая] порук[а], которой только и может нация держаться» (нам бы это сознание! – А.С.), – а ренегатство тормозит борьбу за права евреев: вот, мол, есть выход – и «уходят… последнее время… густыми массами, с такой циничной лёгкостью».
И внушительно: «Царственный дух[Израиля] во всём его могуществе, его трагическ[ая] истори[я] во всём её грандиозном великолепии». – «Кто мы такие, чтобы перед ними оправдываться? кто они такие, чтобы нас допрашивать?»
И эту последнюю формулировку можно в полноте уважать. Но – с обоесторонним применением. Тем более ни одной нации или вере не дано судить другую.
И призывы о возврате к еврейским корням – никак не впустую прозвучали в те годы. В предреволюционном Петербурге «в кругах русско-еврейской интеллигенции наблюдался высокий подъём интереса к еврейской истории». В 1908 в Петербурге прежде существовавшая Еврейская Историко-этнографическая комиссия расширилась и преобразовалась в Еврейское Историко-Этнографическое общество, во главе с М. Винавером. Оно активно и успешно стало собирать архив по истории и этнографии евреев в России и в Польше – ничего подобного не создавала еврейская историческая наука на Западе. Под редакцией С. Дубнова стал выходить журнал «Еврейская старина». Одновременно приступили к изданию 16-томной Еврейской энциклопедии (которую мы обильно используем в этой работе) и 15-томной «Истории еврейского народа». Правда, энциклопедия, в своём последнем томе, жалуется: «Передовые круги еврейской интеллигенции… проявляли индифферентное отношение к культурным задачам энциклопедии», увлечась борьбой за внешнее еврейское равноправие.
А в других еврейских головах и грудях, напротив, укреплялось убеждение что будущее российского еврейства неразрывно связано с будущим России. Хотя и «разбросанное по необозримым пространствам и вкрапленное в чужую стихию… русское еврейство было и осознавало себя единым целым. Ибо едина была среда, нас окружавшая… единая культура… Эту единую культуру мы в себя впитывали на всём протяжении страны».
«Русское еврейство всегда умело связывать свои интересы с интересами всего русского народа. И это было не от благородства характера и не из чувства признательности, а из ощущения исторических реальностей». И – как бы в прямой спор с Жаботинским, да так и есть: «Россия для миллионов её населяющих евреев не случайная остановка в исторических странствованиях Вечного Жида… Русские пути мирового еврейства были и будут исторически самыми значительными. От России нам не уйти, как[и] самой России от нас не уйти».
И даже – настолько не уйти, ещё категоричнее, как выразился депутат 2-й и 3-й Государственных Дум О. Я. Пергамент: «никакое улучшение[и самой] русской внутренней жизни «невозможно без одновременного освобождения евреев от тяготеющего над ними бесправия».
И тут нельзя обойти весьма знаменательную фигуру юриста Г. Б. Слиозберга, одного их тех евреев, кто тесней всего имел дело с российским государством, десятилетиями, то помощник обер-секретаря Сената, то юрисконсульт министерства внутренних дел, и кого многие евреи упрекали, что он привык просить еврейских прав у власть имущих, когда настало время требовать. В своих воспоминаниях он пишет: «Я с детства привык сознавать себя прежде всего евреем. Но уже с самого начала моей сознательной жизни я чувствовал себя и сыном России… Быть хорошим евреем не значит не быть хорошим русским гражданином». – «В нашей работе нам не приходилось преодолевать тех препятствий, которые на каждом шагу ставились польскому еврейству со стороны поляков… В российской государственной жизни мы, евреи по национальности, не составляли чужеродного элемента, так как в России уживались многие национальности, объединённые в русской государственности без попыток поглощения всех прочих со стороны господствующей национальности… Культурные интересы России отнюдь не сталкивались с культурными интересами еврейства. Одна культура как бы дополняла другую». И даже с таким полуюмористическим замечанием: по неясности и противоречивости российских законов о евреях ему в 90-е годы «надо было начать творить специальную еврейскую юриспруденцию, с применением методов чисто талмудических».
А выше того говоря: «Смягчение национального гнёта, испытывавшееся в последние годы, незадолго до того, как Россия вступила в трагическую полосу своей истории, создавало в душах всех русских евреев надежду на то, что постепенно сознание русского еврейства пойдёт по пути заполнения этого сознания творческим содержанием примирения еврейского и русского аспектов в синтезе высшего единства».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Положение евреев в России, и не когда-нибудь, а именно после 1905-06, представляется ему безысходно мрачным: «Сама объективная сила вещей, имя которой чужбина, обратилась ныне против нашего народа, и мы бессильны и беспомощны». – «Мы и раньше знали, что окружены врагами»; «эта тюрьма» (Россия), «лающая псарня»; «поверженн[ое] и израненн[ое] тело затравленного, окружённого повсюду врагами и беззащитного российского еврейства»; «в глубокой яме копошатся… шесть миллионов[человек]… эпох[а] медленной пытки, затяжного погрома»; и даже, будто бы, «газеты, содержимые на еврейские деньги», не защищают евреев «в эту эпоху неслыханной травли». В конце 1911: «Вот уже несколько лет, как евреи в России плотно сидят на скамье подсудимых», хотя мы не революционеры, мы «не продавали Россию японцам» и мы не такие, как Азеф и Богров; впрочем о Богрове: «над этим – каков бы он ни был – несчастным юношей в час изумительной[!] его кончины… надругались те десять хамов из выгребной ямы киевского черносотенства», захотевшие удостовериться в факте казни убийцы.
И снова и снова обращаясь взором к самому еврейству: «Мы теперь культурно нищи, наша хата безотрадна, в нашем переулке душно». – «Наша главная болезнь – самопрезрение, наша главная нужда – развить самоуважение… Наука о еврействе должна стать для нас центром науки… Еврейская культура стала для нас прибежищем единственного спасения».
И это – очень можно понять и разделить. (Нам, русским, – особенно сегодня, в конце XX века.)
В минувшем – он ассимилянтов не осуждает: в истории «есть моменты, когда ассимиляция представляется безусловно желательной, когда она есть необходимый этап прогресса». Такой момент был после 60-х гг. XIX в., когда еврейская интеллигенция только зарождалась, осваивала окружающую среду, зрелую культуру. Тогда ассимиляция была «не отречением от еврейского народа, а напротив – первым шагом еврейской национальной самодеятельности, первой ступенью к обновлению и возрождению нации». Надо было «усвоить чужое, чтобы затем с новой силою развивать своё». Но прошло полвека, многое резко изменилось и вне и внутри еврейства. Вот, жажда к общему просвещению стала и без того сильна, даже беспримерно рвение к нему. Теперь-то – в молодых поколениях и надо насаждать еврейские начала. Теперь – грозит бесследное растворение в чужом: «Сыновья наши с каждым днём уходят» и «становятся нам чужды»; наши «просвещённые дети служат всем народам на свете, только не нам, нет работников ни для какого еврейского дела». «Окружающий мир слишком прекрасен, приволен и богат» – не дадим же ему сманить еврейскую молодёжь от «неприглядност[и]… еврейского существования… Углубление в национальные ценности еврейства должно стать главным… элементом еврейского воспитания». – «Кругов[ая] порук[а], которой только и может нация держаться» (нам бы это сознание! – А.С.), – а ренегатство тормозит борьбу за права евреев: вот, мол, есть выход – и «уходят… последнее время… густыми массами, с такой циничной лёгкостью».
И внушительно: «Царственный дух[Израиля] во всём его могуществе, его трагическ[ая] истори[я] во всём её грандиозном великолепии». – «Кто мы такие, чтобы перед ними оправдываться? кто они такие, чтобы нас допрашивать?»
И эту последнюю формулировку можно в полноте уважать. Но – с обоесторонним применением. Тем более ни одной нации или вере не дано судить другую.
И призывы о возврате к еврейским корням – никак не впустую прозвучали в те годы. В предреволюционном Петербурге «в кругах русско-еврейской интеллигенции наблюдался высокий подъём интереса к еврейской истории». В 1908 в Петербурге прежде существовавшая Еврейская Историко-этнографическая комиссия расширилась и преобразовалась в Еврейское Историко-Этнографическое общество, во главе с М. Винавером. Оно активно и успешно стало собирать архив по истории и этнографии евреев в России и в Польше – ничего подобного не создавала еврейская историческая наука на Западе. Под редакцией С. Дубнова стал выходить журнал «Еврейская старина». Одновременно приступили к изданию 16-томной Еврейской энциклопедии (которую мы обильно используем в этой работе) и 15-томной «Истории еврейского народа». Правда, энциклопедия, в своём последнем томе, жалуется: «Передовые круги еврейской интеллигенции… проявляли индифферентное отношение к культурным задачам энциклопедии», увлечась борьбой за внешнее еврейское равноправие.
А в других еврейских головах и грудях, напротив, укреплялось убеждение что будущее российского еврейства неразрывно связано с будущим России. Хотя и «разбросанное по необозримым пространствам и вкрапленное в чужую стихию… русское еврейство было и осознавало себя единым целым. Ибо едина была среда, нас окружавшая… единая культура… Эту единую культуру мы в себя впитывали на всём протяжении страны».
«Русское еврейство всегда умело связывать свои интересы с интересами всего русского народа. И это было не от благородства характера и не из чувства признательности, а из ощущения исторических реальностей». И – как бы в прямой спор с Жаботинским, да так и есть: «Россия для миллионов её населяющих евреев не случайная остановка в исторических странствованиях Вечного Жида… Русские пути мирового еврейства были и будут исторически самыми значительными. От России нам не уйти, как[и] самой России от нас не уйти».
И даже – настолько не уйти, ещё категоричнее, как выразился депутат 2-й и 3-й Государственных Дум О. Я. Пергамент: «никакое улучшение[и самой] русской внутренней жизни «невозможно без одновременного освобождения евреев от тяготеющего над ними бесправия».
И тут нельзя обойти весьма знаменательную фигуру юриста Г. Б. Слиозберга, одного их тех евреев, кто тесней всего имел дело с российским государством, десятилетиями, то помощник обер-секретаря Сената, то юрисконсульт министерства внутренних дел, и кого многие евреи упрекали, что он привык просить еврейских прав у власть имущих, когда настало время требовать. В своих воспоминаниях он пишет: «Я с детства привык сознавать себя прежде всего евреем. Но уже с самого начала моей сознательной жизни я чувствовал себя и сыном России… Быть хорошим евреем не значит не быть хорошим русским гражданином». – «В нашей работе нам не приходилось преодолевать тех препятствий, которые на каждом шагу ставились польскому еврейству со стороны поляков… В российской государственной жизни мы, евреи по национальности, не составляли чужеродного элемента, так как в России уживались многие национальности, объединённые в русской государственности без попыток поглощения всех прочих со стороны господствующей национальности… Культурные интересы России отнюдь не сталкивались с культурными интересами еврейства. Одна культура как бы дополняла другую». И даже с таким полуюмористическим замечанием: по неясности и противоречивости российских законов о евреях ему в 90-е годы «надо было начать творить специальную еврейскую юриспруденцию, с применением методов чисто талмудических».
А выше того говоря: «Смягчение национального гнёта, испытывавшееся в последние годы, незадолго до того, как Россия вступила в трагическую полосу своей истории, создавало в душах всех русских евреев надежду на то, что постепенно сознание русского еврейства пойдёт по пути заполнения этого сознания творческим содержанием примирения еврейского и русского аспектов в синтезе высшего единства».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131