— Я иду домой, сударь, — сказала после этого Инженю. — Но назовите, пожалуйста, ваше имя, чтобы я знала, кому мы обязаны столь многим!
— Мадемуазель, буду ли я иметь честь снова увидеть вас? — спросил молодой человек.
— Боже мой!
— Что с вами?
— Там, в тени, прячется человек, он шел за нами, а теперь ждет.
— А! Но он же так любезно служил нам провожатым.
— Но чего он хочет? Ведь мы уже пришли. Берегитесь, сударь, наша улица совсем безлюдная!
— О мадемуазель, не беспокойтесь. Этот человек…
— Кто?
— Ну, это мой человек…
Инженю вздрогнула, взглянув на этот неподвижно застывший призрак. Она взяла ключ и, поклонившись своему спасителю, приготовилась войти к себе, но незнакомец ее задержал.
— Мне пришла в голову одна мысль, милое мое дитя, — сказал он.
— Какая же, сударь?
— Ваше нетерпение совсем неестественно: так быстро не покидают человека, оказавшего вам услугу, если не ждут другого.
— Ох, сударь! Как вы можете такое подумать? — воскликнула Инженю, сначала покраснев, потом побледнев.
— Случаются и более необыкновенные вещи… Почему бы такой красивой девушке, как вы, не иметь любовника?
Инженю, смутившись от стыда, но больше испугавшись, чем устыдившись, резко открыла калитку и проскользнула в проход к дому.
Молодой человек тщетно пытался последовать за ней, настолько быстро и ловко она от него убежала.
Дверь захлопнулась, и в замке дважды повернулся ключ.
— Угорь! — вскричал незнакомец. — Настоящий угорь! Он повернулся к человеку, что стоял у сточной канавы и ждал.
— Оже, ты хорошо разглядел эту девушку? — спросил он. — Ты запомнил ее адрес? Знаешь имя ее отца? Заруби себе на носу: эта девушка должна быть моей!
— Вы получите ее, ваша светлость! — почтительно ответил тот, к кому были обращены эти слова. — Но я позволю заметить вашему королевскому высочеству, что сейчас в Париже неспокойно, что вовсю стреляли на площади Дофина и еще стреляют на Гревской площади. Пули слепы, как только что ваша светлость изволили напомнить этой девчушке.
— Тогда пошли, но твердо запомни адрес.
— Это уже сделано, ваша светлость, сделано!
— Как ты думаешь, ждет она любовника, а?
— Об этом я буду иметь честь сообщить вашей светлости завтра.
XXIII. КРИСТИАН
Инженю тем скорее рвалась домой, что боялась одного, надеясь на другое: боялась она молодого человека на улице, а надеялась встретить в доме другого молодого человека.
Вот почему она желала вернуться так рано; вот почему она озиралась по сторонам на каждом перекрестке, пока Ретиф впустую расточал ей свою самую безупречную мораль, излагаемую в довольно изящных выражениях, чтобы произвести впечатление; вот почему Инженю, вместо того чтобы сердечнее, как, наверно, ей следовало бы отнестись к самоотверженности незнакомца, на площади Дофина вырвавшего ее из толпы, лишь поблагодарила его так, что только пробудила в нем подозрения.
Великая добродетель девушек похожа на чистоту озер, отражающих небо; их прозрачность объясняется ясностью небосвода.
Поэтому тот человек, кого Оже называл «ваша светлость», высказал, кажется, небезосновательное суждение.
В самом деле, когда Инженю вошла в дом и поднялась на третий этаж, она нашла на лестничной площадке другого молодого человека: он сидел, обхватив руками голову, а узнав ее шаги, встал.
— Это вы, мадемуазель Инженю? — спросил он девушку.
— Да, я, господин Кристиан.
— Я ждал вас с таким нетерпением! А ваш отец идет наверх? Или, как обычно, берет свечу у соседа-бакалейщика?
— Мой отец не вернулся и, быть может, не вернется никогда…
— Почему вы говорите мне об этом таким грустным тоном, мадемуазель?
— Значит, вы не знаете, что в городе дерутся?
— Дерутся?! Где?
— На Новом мосту дозор стражников сражается с горожанами.
— Разве это возможно?
— Они стреляют из ружей, убивают всех подряд… Я чуть не погибла, а мой несчастный отец, наверно, убит.
— Не плачьте! Не плачьте! Еще есть надежда.
— Ах, нет! Иначе он вернулся бы.
— Надейтесь, говорю я вам… Вы же вернулись.
— Меня спасли! А он…
— Кто вас спас?
— Мужчина, молодой человек… Ах, господин Кристиан, мой отец не вернется!
— Не угодно ли вам, чтобы я отправился его искать?
— Я очень хотела бы… Но…
— Я рассчитывал на это мгновение, чтобы сказать вам одно слово, одно-единственное! Я знаю, где вы ужинали, я видел, как вы вышли с вашим отцом, когда у ворот стояли рабочие господина Ревельона; я поспешил вперед, чтобы прийти первым и ждать вас на лестнице.
— Но, господин Кристиан…
— Ах, как вы задержались! С каким волнением я ждал вас! Как часто я открывал и закрывал дверь той маленькой комнаты, которую снял в доме, чтобы иметь право входить в него с ключом, общим для всех жильцов! Ах, мадемуазель Инженю, вот уже шесть недель, как я вижу вас каждый день, и вот уже третий день я говорю с вами украдкой: так больше я не могу, вы должны сказать, что вы думаете обо мне.
— Господин Кристиан, я думаю, что вы очень добрый молодой человек и слишком ко мне снисходительны.
— И это все?
— Но эта снятая вами комната, где вы не живете, этот костюм, который вы обычно не носите, та поспешность, с какой вы спрашиваете меня о том, что женщинам может внушить только привычка…
— Привычка?..
— И, наконец, господин Кристиан, вы ясно разбираетесь в своем сердце, а я своего сердца не понимаю.
— Мадемуазель, мне кажется, что вы можете себя скомпрометировать, если соседи увидят, как мы беседуем на лестничной площадке.
— Тогда, господин Кристиан, давайте простимся.
— Как! Вы даже не предложите мне посидеть с вами в вашей комнате, поговорить с вами?.. Неужели, мадемуазель, вы совсем меня не любите?
— Почему, господин Кристиан, вы решили, что я должна вас любить?
— О, я считал вас более нежной: ваши глаза говорили совсем иное, нежели ваши уста.
— Сверху идут… Уходите, уходите скорее!
— Это очень любопытная старуха, у которой я снимаю комнату… Если она увидит нас…
— О Боже, — прошептала Инженю, — уходите!
— Вот и на нижнем этаже открылась дверь. Как быть?
— Они подумают дурное, но я ничего дурного не делаю! — с огорчением воскликнула Инженю.
— Скорее, заходите к себе, скорее! Старуха спускается, а сосед снизу поднимается.
Испугавшись, Инженю открыла квартиру, и в дверь следом за девушкой вбежал Кристиан.
Они сразу же закрыли дверь на задвижку; у Кристиана трепетало сердце, Инженю была охвачена отчаянием, которое усиливалось тревогой за судьбу отца.
Вдруг на лестничной площадке раздались быстрые шаги и послышался громкий, торопливый голос.
— Инженю! — кричал Ретиф. — Инженю, ты дома?
— Отец! Отец мой! — ответила из комнаты девушка, наполовину обрадованная, наполовину испуганная.
— Открой же! — потребовал Ретиф.
— Что делать? — шепнула она Кристиану.
— Открывайте! — ответил он. И Кристиан сам открыл дверь.
Ретиф, плача от радости, бросился в объятия дочери.
— Так значит, мы оба спаслись? — воскликнул он.
— Да, отец мой, да! Как вам удалось уцелеть?
— Сбитый с ног, растоптанный, я, к счастью, не попал под выстрелы… Потом я повсюду искал тебя, звал тебя… О, что я претерпел в этих поисках! Что пережил, не видя освещенного окна! Но, слава Богу, ты дома! Скажи, как ты спаслась?
— Меня вынес из толпы великодушный незнакомец, привел сюда…
— Но почему ты не зажгла лампу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192