Но… как ни странно, Александр Иванович чем-то напомнил мне меня самого. Только в карикатурном виде. Как будто глядишься в мутное зеркало.
Лёг в больницу с тяжёлым сердцем (и в прямом, и в переносном смысле). И к Лебедю отношение у меня осталось странное, двойственное. С одной стороны, я ему благодарен за то, что он взял на себя публичную ответственность и установил быстрый мир в Чечне. И хотя этот мир оказался недолговечен, плохо скроен, но и продолжать войну не было у меня ни морального права, ни политического ресурса.
Увы, генерал Лебедь оказался очень шумным, но очень слабым политиком. Может быть, на наше счастье.
Впрочем, сегодня он уже не генерал, а губернатор. Хочу верить, эта школа жизни его чему-то научит. Ведь человек он все-таки яркий, неординарный…
Я боюсь, что, выстраивая в этой главе такую «генеральскую формулу», обижу многих честных военных.
Многие генералы знают, как высоко я ценил и ценю их заслуги перед Отечеством. И как доверял им. Но и не писать о другой, менее приятной для меня истории отношений я не могу. Слишком часто, как мне кажется, на этом отрезке истории, в 1993-1996 годах, страна зависела от решений генералов, от их публичного и закулисного поведения. Россия лоб в лоб столкнулась с генеральской логикой и генеральским апломбом. Наверное, есть в этом и моя вина.
… С особенным сожалением я вспоминаю ещё одного генерала, который сыграл особую роль в моей личной истории. Долгие годы он был мне близок и по-человечески, и по-товарищески, и я долгие годы считал его своим единомышленником. Я говорю о генерале Коржакове, начальнике охраны президента.
В книге Александра Васильевича, говорят, много неправды, грязи. Но я её читать не стал, не смог пересилить брезгливость. Знаю одно: он, который десять лет окружал меня заботой, клялся в преданности, закрывал в прямом смысле своим телом, делил со мной все трудности, неустанно искал, разоблачал и выводил на чистую воду моих врагов (вот в этом усердии, кстати, и кроется корень нашего расхождения), в самый тяжёлый момент моей жизни решил подставить мне подножку…
Почему это случилось?
За несколько лет перескочив из майоров «девятки» (службы охраны) в генеральский чин, приобретя несвойственные для этой должности функции, создав мощную силовую структуру, пристроив в ФСБ своего друга Барсукова, который до этого прямого отношения к контрразведчикам не имел, Коржаков решил забрать себе столько власти, сколько переварить уже не мог. И это его внутренне сломало. Для того чтобы стать настоящим политиком, нужны совсем другие качества, а не умение выслеживать врагов и делить всех на «своих» и «чужих». В том, что Коржаков стал влиять на назначение людей и в правительство, и в администрацию, и в силовые министерства, конечно, виноват целиком я. Коржаков был для меня человеком из моего прошлого, из прошлого, где были громкие победы и поражения, громкая слава, где меня возносило вверх и бросало вниз со скоростью невероятной. И с этим прошлым мне было очень тяжело расставаться.
… Но все-таки расставаться было надо.
Когда рухнул всесильный КГБ, в нашем политическом пространстве проступила невиданная доселе политическая свобода. Люди в погонах пользовались ею каждый по-своему. То, что в начале 90-х годов существовала реальная угроза военного путча, гражданской войны, для меня, как я уже говорил, очевидно. Что же помешало такому развитию событий?
Помешала, как ни странно, внутренняя устойчивость общества. Молодая демократия быстро выработала внутренний иммунитет к генеральским «вирусам»: фрондёрству, популизму, желанию командовать всеми и сразу. Свобода слова и политические институты новой России создали, говоря серьёзно, реальный противовес этой угрозе.
С каждым годом, как мне кажется, все менее опасным становится влияние генералов на политику.
Поэтому когда у нас говорят: в России нет демократии, не создано институтов гражданского общества, правовых механизмов, — я к такому радикализму отношусь с большим сомнением, хотя, наверное, это все произносится из лучших побуждений.
Оглянитесь на нашу недавнюю историю — и вы сами все поймёте.
Когда-то, в 93-м, а может быть, ещё раньше, в 91-м, я задумался: что-то не так в некоторых наших генералах. Чего-то важного им недостаёт: может, благородства, интеллигентности, какого-то внутреннего стержня. А ведь армия — индикатор общества. Особенно в России. Здесь армия — просто лакмусовая бумажка. Я ждал появления нового, не похожего на других генерала. А вернее сказать, похожего на тех генералов, о которых я в юности читал в книжках. Я ждал…
Прошло время, и такой генерал появился.
И с его приходом всему обществу вдруг стал очевиден настоящий, мужественный и высокопрофессиональный облик наших военных.
Звали этого «генерала»… полковник Владимир Путин. Но это уже другая история.
ЧУБАЙС, ИЛИ КОМАНДА-97
7 января 1997 года я лёг в больницу с воспалением лёгких, а 17-го Дума уже поставила на повестку дня вопрос об отставке президента по состоянию здоровья.
Такое известие вызвало в обществе новую волну тревожных ожиданий.
В каком случае считать президента недееспособным, прописано в Конституции нечётко. Пользуясь этим, коммунисты в Думе пытались провести закон о медицинской комиссии, которая ставила бы президенту жёсткие рамки: вот столько дней он может быть на бюллетене, а столько не может. Эти болезни ему позволительны, а эти нет. Чуть ли не определённые медицинские процедуры я должен проходить в определённые сроки! Чуть ли не анализы сдавать под руководством коммунистической Думы.
Никакие здравые аргументы на левых депутатов не действовали. Депутаты из правых фракций приводили массу примеров: в такой-то стране президент лёг на операцию, в такой-то долгие годы ездил в коляске, в такой-то был неизлечимо болен раком. Но нигде парламент не обсуждал этот вопрос столь цинично!
Если президент чувствует, что «не тянет», он сам поставит вопрос о досрочных выборах. Обязательный осмотр состояния его здоровья возможен, на мой взгляд, только до выборов. Иначе появляется огромное поле для интриг, нечистоплотной игры, политической нестабильности.
Логично? По-моему, да.
Но у Думы — совсем другая логика. Коммунисты начиная с 91-го, даже раньше, с 90-го года, были одержимы одной идеей: устранить Ельцина.
Вот и сейчас, в начале 97-го, ярко-красная часть Думы шла проторённым путём. Жаждала крови. Моей крови.
Выражение, как говорится, фигуральное. Но человеку, которому не так давно пилили грудную клетку, этот чёрный юмор не совсем по душе.
17 января. Голосование в Думе о состоянии моего здоровья. Депутаты фракции «Наш дом — Россия» покинули зал заседаний. Фракция «Яблоко» предложение коммуниста Илюхина не поддержала. Аграрии разделились.
Предложение не принято.
Что я чувствовал в этот момент, в конце января?
Конечно, злился на себя, на лечащих врачей. Это же надо, не уберечься после такой операции! Ведь все так удачно сложилось… Сердце сразу заработало. Я так быстро встал, пошёл, так быстро восстановился. Насколько легче стало дышать. Вышел на работу с опережением графика. И вот — на тебе! То ли поторопился с выходом, то ли вирус подхватил какой-то. То ли в бане переохладился. Не подумал, что организм-то ослабленный. Нельзя было рисковать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Лёг в больницу с тяжёлым сердцем (и в прямом, и в переносном смысле). И к Лебедю отношение у меня осталось странное, двойственное. С одной стороны, я ему благодарен за то, что он взял на себя публичную ответственность и установил быстрый мир в Чечне. И хотя этот мир оказался недолговечен, плохо скроен, но и продолжать войну не было у меня ни морального права, ни политического ресурса.
Увы, генерал Лебедь оказался очень шумным, но очень слабым политиком. Может быть, на наше счастье.
Впрочем, сегодня он уже не генерал, а губернатор. Хочу верить, эта школа жизни его чему-то научит. Ведь человек он все-таки яркий, неординарный…
Я боюсь, что, выстраивая в этой главе такую «генеральскую формулу», обижу многих честных военных.
Многие генералы знают, как высоко я ценил и ценю их заслуги перед Отечеством. И как доверял им. Но и не писать о другой, менее приятной для меня истории отношений я не могу. Слишком часто, как мне кажется, на этом отрезке истории, в 1993-1996 годах, страна зависела от решений генералов, от их публичного и закулисного поведения. Россия лоб в лоб столкнулась с генеральской логикой и генеральским апломбом. Наверное, есть в этом и моя вина.
… С особенным сожалением я вспоминаю ещё одного генерала, который сыграл особую роль в моей личной истории. Долгие годы он был мне близок и по-человечески, и по-товарищески, и я долгие годы считал его своим единомышленником. Я говорю о генерале Коржакове, начальнике охраны президента.
В книге Александра Васильевича, говорят, много неправды, грязи. Но я её читать не стал, не смог пересилить брезгливость. Знаю одно: он, который десять лет окружал меня заботой, клялся в преданности, закрывал в прямом смысле своим телом, делил со мной все трудности, неустанно искал, разоблачал и выводил на чистую воду моих врагов (вот в этом усердии, кстати, и кроется корень нашего расхождения), в самый тяжёлый момент моей жизни решил подставить мне подножку…
Почему это случилось?
За несколько лет перескочив из майоров «девятки» (службы охраны) в генеральский чин, приобретя несвойственные для этой должности функции, создав мощную силовую структуру, пристроив в ФСБ своего друга Барсукова, который до этого прямого отношения к контрразведчикам не имел, Коржаков решил забрать себе столько власти, сколько переварить уже не мог. И это его внутренне сломало. Для того чтобы стать настоящим политиком, нужны совсем другие качества, а не умение выслеживать врагов и делить всех на «своих» и «чужих». В том, что Коржаков стал влиять на назначение людей и в правительство, и в администрацию, и в силовые министерства, конечно, виноват целиком я. Коржаков был для меня человеком из моего прошлого, из прошлого, где были громкие победы и поражения, громкая слава, где меня возносило вверх и бросало вниз со скоростью невероятной. И с этим прошлым мне было очень тяжело расставаться.
… Но все-таки расставаться было надо.
Когда рухнул всесильный КГБ, в нашем политическом пространстве проступила невиданная доселе политическая свобода. Люди в погонах пользовались ею каждый по-своему. То, что в начале 90-х годов существовала реальная угроза военного путча, гражданской войны, для меня, как я уже говорил, очевидно. Что же помешало такому развитию событий?
Помешала, как ни странно, внутренняя устойчивость общества. Молодая демократия быстро выработала внутренний иммунитет к генеральским «вирусам»: фрондёрству, популизму, желанию командовать всеми и сразу. Свобода слова и политические институты новой России создали, говоря серьёзно, реальный противовес этой угрозе.
С каждым годом, как мне кажется, все менее опасным становится влияние генералов на политику.
Поэтому когда у нас говорят: в России нет демократии, не создано институтов гражданского общества, правовых механизмов, — я к такому радикализму отношусь с большим сомнением, хотя, наверное, это все произносится из лучших побуждений.
Оглянитесь на нашу недавнюю историю — и вы сами все поймёте.
Когда-то, в 93-м, а может быть, ещё раньше, в 91-м, я задумался: что-то не так в некоторых наших генералах. Чего-то важного им недостаёт: может, благородства, интеллигентности, какого-то внутреннего стержня. А ведь армия — индикатор общества. Особенно в России. Здесь армия — просто лакмусовая бумажка. Я ждал появления нового, не похожего на других генерала. А вернее сказать, похожего на тех генералов, о которых я в юности читал в книжках. Я ждал…
Прошло время, и такой генерал появился.
И с его приходом всему обществу вдруг стал очевиден настоящий, мужественный и высокопрофессиональный облик наших военных.
Звали этого «генерала»… полковник Владимир Путин. Но это уже другая история.
ЧУБАЙС, ИЛИ КОМАНДА-97
7 января 1997 года я лёг в больницу с воспалением лёгких, а 17-го Дума уже поставила на повестку дня вопрос об отставке президента по состоянию здоровья.
Такое известие вызвало в обществе новую волну тревожных ожиданий.
В каком случае считать президента недееспособным, прописано в Конституции нечётко. Пользуясь этим, коммунисты в Думе пытались провести закон о медицинской комиссии, которая ставила бы президенту жёсткие рамки: вот столько дней он может быть на бюллетене, а столько не может. Эти болезни ему позволительны, а эти нет. Чуть ли не определённые медицинские процедуры я должен проходить в определённые сроки! Чуть ли не анализы сдавать под руководством коммунистической Думы.
Никакие здравые аргументы на левых депутатов не действовали. Депутаты из правых фракций приводили массу примеров: в такой-то стране президент лёг на операцию, в такой-то долгие годы ездил в коляске, в такой-то был неизлечимо болен раком. Но нигде парламент не обсуждал этот вопрос столь цинично!
Если президент чувствует, что «не тянет», он сам поставит вопрос о досрочных выборах. Обязательный осмотр состояния его здоровья возможен, на мой взгляд, только до выборов. Иначе появляется огромное поле для интриг, нечистоплотной игры, политической нестабильности.
Логично? По-моему, да.
Но у Думы — совсем другая логика. Коммунисты начиная с 91-го, даже раньше, с 90-го года, были одержимы одной идеей: устранить Ельцина.
Вот и сейчас, в начале 97-го, ярко-красная часть Думы шла проторённым путём. Жаждала крови. Моей крови.
Выражение, как говорится, фигуральное. Но человеку, которому не так давно пилили грудную клетку, этот чёрный юмор не совсем по душе.
17 января. Голосование в Думе о состоянии моего здоровья. Депутаты фракции «Наш дом — Россия» покинули зал заседаний. Фракция «Яблоко» предложение коммуниста Илюхина не поддержала. Аграрии разделились.
Предложение не принято.
Что я чувствовал в этот момент, в конце января?
Конечно, злился на себя, на лечащих врачей. Это же надо, не уберечься после такой операции! Ведь все так удачно сложилось… Сердце сразу заработало. Я так быстро встал, пошёл, так быстро восстановился. Насколько легче стало дышать. Вышел на работу с опережением графика. И вот — на тебе! То ли поторопился с выходом, то ли вирус подхватил какой-то. То ли в бане переохладился. Не подумал, что организм-то ослабленный. Нельзя было рисковать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100