Но не тут-то было, мы сразу поехали к друзьям, где я сразу наткнулся на Катю Заленскую. Я надеялся её разыскать, но у меня не было её телефона. Курёхин уже месяца два был в Америке, один из которых он провел у Джоанны в Беверли Хиллз. Он был её персональным гостем и оказался её персональным пленником. Как известно, в Беверли Хиллз без автомобиля делать нечего, там даже нет тротуаров. И когда Джоанна уезжала по своим делам, он вынужден был сидеть дома и смотреть телевизор. Через некоторое время от такого гостеприимства он полез на стенку и, воспользовавшись первой же оказией, убежал в Нью-Йорк. Тут подоспел я, и мы вместе пустились исследовать пространство. Когда я уезжал, у меня было много телефонов интересных людей. Артем Троицкий дал мне телефон виолончелиста Тома Коры, но в тот момент меня совершенно не интересовала музыка и тем более виолончель, и я ничего не хотел слушать. Трудно было бы себе представить более неподходящее сочетание, чем Курёхин и я. Мы были знакомы сто лет, но никогда не общались вдвоём. Но, оказавшись в такой ситуации, мы вдруг обнаружили, что у нас очень много общего. Мы бесцельно болтались по городу, ходили в гости, и Курёхин оказался для этого идеальной компаний. На второй день моего пребывания в Нью-Йорке мы таки забрели в «Village Vanguard» на концерт «Сан Ра». Меня рубил джет-лэг, и почти весь концерт я клевал носом, борясь со сном. Но я был восхищен самим местом, это был просто небольшой подвал, в котором не было даже гардероба, а на сцене с трудом помещался рояль и барабаны. И это была Мекка джаза, где испокон веку играли все монстры. Наконец приехала Марина. По дороге она простудилась и была совершенно больна, и нам с Курёхиным пришлось целую неделю за ней ухаживать. Потом он уехал во Флориду, и я оказался предоставлен самому себе. Ещё с того времени в Монреале, когда Рене подарил мне велосипед, я постиг истину, что, оказываясь в новом городе, нужно непременно раздобыть велосипед. И я, одолжив таковой у своей старинной знакомой Клер Шипман, помчал по улицам Нью-Йорка. Велосипед для меня всегда был не просто способом передвижения, но ещё и способом уединения, что для меня постепенно стало способом существования. Иногда мне просто достаточно двигаться, чтобы приводить в порядок свои мысли, которые часто находятся в полном разброде. Находясь в движении в потоке машин, я начинаю чувствовать пульс города. В этот момент я не ощущаю себя туристом и иностранцем, я какое-то время живу в этом ритме. Валера Сорокин дал мне свой фотоаппарат, и впервые за долгие годы со времени Армии я почувствовал вкус к фотографии. Я не мог насытиться и без особого разбора фотографировал все подряд. Мы часто виделись с Ваней, который уже давно скитался по Америке, и был своего рода экспертом. В годовщину смерти Джона Леннона, мы с Ваней пошли в Центральный парк. Прямо напротив Дакота хауз, где он жил, и где Йоко Оно разбила крошечный скверик «Strawberry Fields». Был морозный, но ясный декабрьский день, и я предполагал увидеть толпу. Но я был удивлен, когда увидел человек тридцать тусовщиков. Это было похоже на Васинский праздник, только никто не пил. Тинэйждеры сидели вокруг украшенного цветами мозаичного круга с надписью «Imagine», символической могилы Джона, и играли на гитарах. Хотелось остаться и побыть подольше, но мы замерзли и вскоре ушли. Как-то я приехал туда на велосипеде в другой день и сел на скамейке поодаль. Люди идут по этой аллее, наступая прямо на это слово. Наверное многие даже и не знают, что оно может значить. Может быть об этом знают и помнят только в России.
Потом мы с Ваней поехали в Нью Хэйвен навестить наших друзей Андрею и Джима. Им было очень приятно после стольких лет дружбы пригласить нас в гости. И когда мы от них уезжали, Андрэя с Ваней решили подарить мне фотоаппарат. Через две недели приехал Курёхин из Майами, и оказывается за это время я успел по нему соскучиться. Он возвращался на Родину раньше меня, и перед его отъездом мы ещё несколько дней проболтались вместе, улаживая кое-какие дела, которые он отложил на последние дни. Мы встретились с Биллом Ласвеллом и они, несмотря на то что Курёхин почти не говорил по-английски, прекрасно поняли друг друга и мгновенно сговорились о совместном концерте в Японии. Наш дружок Коля Решетняк показал нам лучшие пластиночные магазины, и мы часами копались в старых пластинках на St. Mark's Place. Сам же Коля подвизался в ЦРУ-шной конторе, которая занималась распространением литературы на русском языке. Туда можно было прийти и набрать кучу книжек, например полные собрания сочинений Аксенова и Солженицына. Грех было не взять, когда дают. В это же время в Нью-Йорке оказался Алик Кан, но мы успели увидеться всего один раз на вечеринке, которую устроил Дэн Гроссман по случаю приезда такого числа друзей из России.
Один мой новый знакомый Дэвид Ширли пригласил меня сходить с ним в клуб «Knitting Factory», в котором выступал оркестр Питера Гордона. Место оказалось ещё меньше, чем «Village Vanguard», а музыканты оркестра в количестве пятнадцати человек буквально сидели друг у друга на шее. Мы же сидели за столиком прямо перед сценой, и я совершенно ошалел от звука живого оркестра. Я пытался сопоставить это с тем опытом, который я имел, но это было ни с чем не сопоставимо. Я вдруг вспомнил о том, что вся моя жизнь прошла около музыки, и я всегда тяготел к такого рода музицированию. Мне вдруг захотелось позвонить Тому Коре. Но у меня уже был обратный билет, и я не успевал с ним встретиться. Но, почти накануне отъезда, мы с Мариной пошли на вечеринку, и первый человек, которого я встретил, был Питер Гордон. Мы разговорились за жизнь и о том, что вот было бы здорово как-нибудь приехать в Россию. Я стал фантазировать, как это можно было бы сделать, и где такой оркестр мог бы сыграть, но ничего путного не придумал.
На Рождество мы с Мариной поехали к её отцу в Бёрлингтон, это в штате Вермонт, и навестили её мать, которая была очень больна и находилась в доме престарелых. Я вспомнил о том, что оставил свою мать на попечение Андрея. Он работал водителем автобуса и ему было непросто после работы ездить к матери. Я счел, что не могу оставаться в Америке более месяца, и, встретив Новый восемьдесят девятый год, поспешил домой. Когда я ехал в Америку, то мама просила меня узнать о судьбе иконы Иверской Божьей Матери, о которой ходят легенды, что она мироточивая. Катя Заленская дала мне телефон некоего Николая Черткова, который мог бы мне в этом помочь. Он охотно согласился и, прямо первого января, предложил мне поехать в русский монастырь в Джорданвилль. Это километрах в четырехстах от Нью-Йорка. Я очень люблю путешествовать, и я тоже охотно согласился. Всю дорогу он рассказывал мне о судьбах русской аристократии в Америке. Николая в монастыре все знали, и коль скоро мы поспели к обеду, нас повели прямо в трапезную. Я чувствовал себя крайне неловко. Это был переход границы. Одно дело, когда ты приходишь в храм один. Совсем другое дело, когда тебя с кем-то спутали, почему-то кому-то представляют, но при этом ты ни к чему не имеешь никакого отношения. Но при этом, каждый раз оказываясь в подобном месте, я не могу отделаться от ощущения, что попадаю в родное место, но что пока ещё моё время не пришло и мне следует удалиться, не нарушая покой этого места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95