Он знал странность своего характера: если оказывался в глупом положении, то начинал беситься. Откуда-то красной волной накатывался гнев, деревянил мышцы, тормозил легкость мысли, и чтобы избавиться от такого состояния, преодолеть гнетущее яростное оцепенение, он либо уходил, либо неожиданно для себя взрывался… А поскольку мысль была скована, то с языка срывался лишь крутой и гневный мат. По крайней мере, так было до болезни…
И если бы не Валентина Ильинишна, взволнованная и беззащитная, он бы уже сорвался, взбуянил бы, поскольку не терпел своего глупого состояния.
– Аристарх Павлович, давайте сначала немного поговорим, – добродушно предложил Веденников. – Знаете, я бывал в ваших местах, правда, очень давно, с филармоническим концертом. И вот все о вашем городе забыл, даже название вылетело… Но помню Колокольный дуб! Он же в вашем Дендрарии, да?
Аристарх Павлович попытался ответить, пропеть хотя бы «да», и звук горлом потянул, но голос вдруг заклинило, язык замкнулся. Открывшийся дар пения, как проран в облачном небе, сквозь который врывалось солнце, неожиданно затянулся, и свет померк.
– И всю его историю помнил, – продолжал между тем Веденников. – Как его рубили, как в бетон заковывали… Полжизни эту историю рассказываю, как легенду, и ни разу в голову не пришло – жив ли этот Колокольный дуб? Цел ли?..
Теперь Аристарх Павлович даже и не пытался сказать – уже знал, что не получится. Сидел, слушал и сдерживал хаос своих мыслей. Валентина Ильинишна, не отпуская его руки, смотрела ему в лицо, и ее взволнованность медленно обращалась в испуг…
– А жив, оказывается! – Веденников рассмеялся. – Живет в бетоне!.. Мне Валентина Ильинишна сказала, что они в этом году собираются снять этот башмак и освободить дуб… А я подумал: что, если он погибнет теперь, без опоры? Ведь привык, что прикован к земле?.. Дунет ветер, и нет Колокольного дуба…
Аристарх Павлович впервые слышал об этом и, на мгновение забывшись, машинально спросил-пропел:
– Снимать бетон?..
– Да! – Радость мелькнула в глазах Валентины Ильинишны. – Мы уже разработали проект и технику заказали – отбойные молотки, кран… Ты не замечал, вверху на бетон уже идет наплыв древесины. Башмак душит основание ствола…
Она говорила и ждала ответа – Аристарх Павлович молчал…
– Риск, конечно, большой, – воспользовавшись паузой, сказал Веденников. – Так-то хоть как памятник стоит… Да ведь живой он! Вот в чем дело! У человека-то – кости срастутся – гипс снимают. И с него надо снять, обязательно. И посмотреть, заросла ли рана? Вы как думаете, Аристарх Павлович? Вы же с лесом всю жизнь…
Аристарх Павлович инстинктивно сделал движение гортанью, но сказать не смог, развел руками. Валентина Ильинишна была в смятении, мольба стояла в ее глазах…
И ему так стало жаль ее! Не гнев, как бывало, не буйство взорвало его, а волна любви и жалости захлестнула душу и разум. Он должен был помочь ей осуществить тот тайный замысел, с которым Валентина Ильинишна привела его сюда; он должен был спасти ее мечту! И он хотел этого!
Но чем больше хотел, тем сильнее смыкались голосовые связки в пересохшем горле, и предательский язык напрочь отказывался повиноваться. Ведь пел же, пел! И голос, поднимаясь неизвестно откуда, вырастал столбом, бил и пульсировал, как фонтан, был живым и управляемым в любой его ипостаси!
Аристарх Павлович даже не пробовал взломать эту корку, запечатавшую горло, ибо был уверен – не получится.
– Вы знаете, я обязательно к вам приеду, – неожиданно заявил Веденников. – Только обязательно дайте мне телеграмму, когда начнут ломать бетон… И хорошо бы на этот дуб вновь повесить колокол. Пусть небольшой… Важен символ!.. Когда я пел «Князя Игоря», очень часто вспоминал Колокольный дуб… Как-то сразу представляешь себе Русь того времени: огромный дуб, на дубу – колокол звонит… И уже такой образ! Юноша под колоколом, веревка в руках… И мощный звон по всей земле… Дон! Дон! Дон…
– Обязательно сообщим, – заверила Валентина Ильинишна. – Только дайте ваш адрес.
– Пожалуйста! – Он записал на бумажке и подал Аристарху Павловичу. – Буквально два слова, я пойму… Пока же попробую поискать колокол. Дело трудное, церквей много открывают… А вдруг и для дуба сыщется один колокол?
Веденников проводил их до служебного выхода, распрощался там, и они пошли по взбаламученной и ревущей машинами Москве.
Их первозданный гармоничный мир разрушился внедрением какой-то чужеродной, третьей силой, и они теперь растворились и пропали в Великом Хаосе. Их метало по каким-то улицам, подземельям, прекрасным дворцам и жалким лачугам; мимо них и через них проносился то скрежет, то чистый звон, то смех, то плач. И все это сплеталось, скручивалось в некий прозрачный смерч, начальной точкой которого были они, а огромный, уходящий в бесконечность раструб – весь остальной хаотический мир.
Возвращались они ближе к вечеру и снова молчали всю дорогу, только уже по другой причине. Он видел вину в ее глазах и сам чувствовал вину перед ней. А мир за окном электрички, напротив, был только что создан из хаоса и новенький, не пропыленный еще космической пылью и не замаранный земной грязью сиял и искрился под ясным вечерним небом. От него невозможно было оторвать взгляда…
И так же молча они сошли на перрон своего родного города и пошли пешком куда глаза глядят. И ничего не было странного, что оказались в воротах Дендрария, потому что все их пути вели только сюда.
И только тут Валентина Ильинишна сказала:
– Прости меня…
Аристарх Павлович обнял ее и прижал ее голову к груди. Она приласкалась к нему, уткнулась лицом и замерла на секунду. Потом откинула голову и заговорила с отчаянием:
– Когда я услышала тебя! Когда услышала твой голос!.. Мне стало так обидно! Почему тебя слышу только я? Тебя должны слышать все!.. Я глупая, правда?
Аристарх Павлович прикрыл ее рот ладонью. Она поцеловала ладонь и улыбнулась. А на глаза набежали слезы.
Он взял ее за руку и повел в глубь Дендрария, без дорог, через темнеющую от вечерних сумерек дубраву. Он уже не опасался, что у него не получится, и запел без подготовки, без проверки, есть ли голос и есть ли этот чудесный дар – дар пения.
– День и ночь роняет сердце ласку, день и ночь кружится голова. День и ночь взволнованною сказкой мне звучат твои слова…
Она засмеялась со слезами на глазах и, молитвенно сложив руки, прижала пальцы к губам и подбородку. И будто кричала ему, смеясь и плача, – пой! Пой же, пой!
Он пел! И это было их объяснение в любви.
7
Предсвадебная суета кружила их так, что они теряли счет дням.
Нужно было сшить подвенечное платье, купить хорошие белые туфли, кольца, заказать такси, послать приглашения гостям, а многим написать письма; наконец, самое хлопотное – закупить продукты, да не все сразу, а те, что долежат, не испортившись, до свадьбы, найти хорошего и недорогого вина, водки, шампанского. И как обычно в таких случаях бывает, вдруг пропадает то, что было всегда, срываются примерки из-за болезни портнихи, а колец на свадебную машину в таксопарке вообще нет – растащили на сувениры!
Многое было забыто в этих хлопотах, многое, что волновало когда-то, уходило в небытие…
Но Аннушка, несмотря на бурные дни, вдруг спохватывалась и тянула Кирилла то на кладбище, чтобы постоять среди цветущей сирени подле камня с изваянием прекрасного лика Варвары Николаевны, то в церковь к лику Богородицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
И если бы не Валентина Ильинишна, взволнованная и беззащитная, он бы уже сорвался, взбуянил бы, поскольку не терпел своего глупого состояния.
– Аристарх Павлович, давайте сначала немного поговорим, – добродушно предложил Веденников. – Знаете, я бывал в ваших местах, правда, очень давно, с филармоническим концертом. И вот все о вашем городе забыл, даже название вылетело… Но помню Колокольный дуб! Он же в вашем Дендрарии, да?
Аристарх Павлович попытался ответить, пропеть хотя бы «да», и звук горлом потянул, но голос вдруг заклинило, язык замкнулся. Открывшийся дар пения, как проран в облачном небе, сквозь который врывалось солнце, неожиданно затянулся, и свет померк.
– И всю его историю помнил, – продолжал между тем Веденников. – Как его рубили, как в бетон заковывали… Полжизни эту историю рассказываю, как легенду, и ни разу в голову не пришло – жив ли этот Колокольный дуб? Цел ли?..
Теперь Аристарх Павлович даже и не пытался сказать – уже знал, что не получится. Сидел, слушал и сдерживал хаос своих мыслей. Валентина Ильинишна, не отпуская его руки, смотрела ему в лицо, и ее взволнованность медленно обращалась в испуг…
– А жив, оказывается! – Веденников рассмеялся. – Живет в бетоне!.. Мне Валентина Ильинишна сказала, что они в этом году собираются снять этот башмак и освободить дуб… А я подумал: что, если он погибнет теперь, без опоры? Ведь привык, что прикован к земле?.. Дунет ветер, и нет Колокольного дуба…
Аристарх Павлович впервые слышал об этом и, на мгновение забывшись, машинально спросил-пропел:
– Снимать бетон?..
– Да! – Радость мелькнула в глазах Валентины Ильинишны. – Мы уже разработали проект и технику заказали – отбойные молотки, кран… Ты не замечал, вверху на бетон уже идет наплыв древесины. Башмак душит основание ствола…
Она говорила и ждала ответа – Аристарх Павлович молчал…
– Риск, конечно, большой, – воспользовавшись паузой, сказал Веденников. – Так-то хоть как памятник стоит… Да ведь живой он! Вот в чем дело! У человека-то – кости срастутся – гипс снимают. И с него надо снять, обязательно. И посмотреть, заросла ли рана? Вы как думаете, Аристарх Павлович? Вы же с лесом всю жизнь…
Аристарх Павлович инстинктивно сделал движение гортанью, но сказать не смог, развел руками. Валентина Ильинишна была в смятении, мольба стояла в ее глазах…
И ему так стало жаль ее! Не гнев, как бывало, не буйство взорвало его, а волна любви и жалости захлестнула душу и разум. Он должен был помочь ей осуществить тот тайный замысел, с которым Валентина Ильинишна привела его сюда; он должен был спасти ее мечту! И он хотел этого!
Но чем больше хотел, тем сильнее смыкались голосовые связки в пересохшем горле, и предательский язык напрочь отказывался повиноваться. Ведь пел же, пел! И голос, поднимаясь неизвестно откуда, вырастал столбом, бил и пульсировал, как фонтан, был живым и управляемым в любой его ипостаси!
Аристарх Павлович даже не пробовал взломать эту корку, запечатавшую горло, ибо был уверен – не получится.
– Вы знаете, я обязательно к вам приеду, – неожиданно заявил Веденников. – Только обязательно дайте мне телеграмму, когда начнут ломать бетон… И хорошо бы на этот дуб вновь повесить колокол. Пусть небольшой… Важен символ!.. Когда я пел «Князя Игоря», очень часто вспоминал Колокольный дуб… Как-то сразу представляешь себе Русь того времени: огромный дуб, на дубу – колокол звонит… И уже такой образ! Юноша под колоколом, веревка в руках… И мощный звон по всей земле… Дон! Дон! Дон…
– Обязательно сообщим, – заверила Валентина Ильинишна. – Только дайте ваш адрес.
– Пожалуйста! – Он записал на бумажке и подал Аристарху Павловичу. – Буквально два слова, я пойму… Пока же попробую поискать колокол. Дело трудное, церквей много открывают… А вдруг и для дуба сыщется один колокол?
Веденников проводил их до служебного выхода, распрощался там, и они пошли по взбаламученной и ревущей машинами Москве.
Их первозданный гармоничный мир разрушился внедрением какой-то чужеродной, третьей силой, и они теперь растворились и пропали в Великом Хаосе. Их метало по каким-то улицам, подземельям, прекрасным дворцам и жалким лачугам; мимо них и через них проносился то скрежет, то чистый звон, то смех, то плач. И все это сплеталось, скручивалось в некий прозрачный смерч, начальной точкой которого были они, а огромный, уходящий в бесконечность раструб – весь остальной хаотический мир.
Возвращались они ближе к вечеру и снова молчали всю дорогу, только уже по другой причине. Он видел вину в ее глазах и сам чувствовал вину перед ней. А мир за окном электрички, напротив, был только что создан из хаоса и новенький, не пропыленный еще космической пылью и не замаранный земной грязью сиял и искрился под ясным вечерним небом. От него невозможно было оторвать взгляда…
И так же молча они сошли на перрон своего родного города и пошли пешком куда глаза глядят. И ничего не было странного, что оказались в воротах Дендрария, потому что все их пути вели только сюда.
И только тут Валентина Ильинишна сказала:
– Прости меня…
Аристарх Павлович обнял ее и прижал ее голову к груди. Она приласкалась к нему, уткнулась лицом и замерла на секунду. Потом откинула голову и заговорила с отчаянием:
– Когда я услышала тебя! Когда услышала твой голос!.. Мне стало так обидно! Почему тебя слышу только я? Тебя должны слышать все!.. Я глупая, правда?
Аристарх Павлович прикрыл ее рот ладонью. Она поцеловала ладонь и улыбнулась. А на глаза набежали слезы.
Он взял ее за руку и повел в глубь Дендрария, без дорог, через темнеющую от вечерних сумерек дубраву. Он уже не опасался, что у него не получится, и запел без подготовки, без проверки, есть ли голос и есть ли этот чудесный дар – дар пения.
– День и ночь роняет сердце ласку, день и ночь кружится голова. День и ночь взволнованною сказкой мне звучат твои слова…
Она засмеялась со слезами на глазах и, молитвенно сложив руки, прижала пальцы к губам и подбородку. И будто кричала ему, смеясь и плача, – пой! Пой же, пой!
Он пел! И это было их объяснение в любви.
7
Предсвадебная суета кружила их так, что они теряли счет дням.
Нужно было сшить подвенечное платье, купить хорошие белые туфли, кольца, заказать такси, послать приглашения гостям, а многим написать письма; наконец, самое хлопотное – закупить продукты, да не все сразу, а те, что долежат, не испортившись, до свадьбы, найти хорошего и недорогого вина, водки, шампанского. И как обычно в таких случаях бывает, вдруг пропадает то, что было всегда, срываются примерки из-за болезни портнихи, а колец на свадебную машину в таксопарке вообще нет – растащили на сувениры!
Многое было забыто в этих хлопотах, многое, что волновало когда-то, уходило в небытие…
Но Аннушка, несмотря на бурные дни, вдруг спохватывалась и тянула Кирилла то на кладбище, чтобы постоять среди цветущей сирени подле камня с изваянием прекрасного лика Варвары Николаевны, то в церковь к лику Богородицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111