Аннушка сразу же начала подбирать костюм, в котором следует ехать, и ничего подходящего в гардеробе Аристарха Павловича не отыскала. Был один приличный, но шерстяной, черный и для лета не уместный.
– Кирилл! Показывай, что у тебя в чемодане! – приказала она. – Вы по комплекции примерно одинаковые.
Кирилл с готовностью вытряхнул свой до сих пор не разобранный чемодан, и Аннушка сразу выхватила светлый летний костюм, кстати, имевшийся у Кирилла на все случаи жизни и времена года. Аристарха Павловича обрядили, причесали и подвели к зеркалу.
– Вы неотразимый мужчина, Аристарх Павлович! – заявила Аннушка. – Поверьте моему вкусу!
Неотразимого Аристарх Павлович не заметил, но видом своим удовлетворился: Валентине Ильинишне хоть не стыдно будет рядом идти. Эх, если бы отпустить небольшую, аккуратную бороду! А она росла еще пока русая и лишь слегка была подбита сединой.
– Отпущу бороду! – пропел он. – Утром бреюсь в последний раз!
– Если бы еще бороду! – мечтательно протянула Аннушка.
– Палыч! Нам придется стреляться, – сказал Кирилл. – Ты нагло уводишь у меня невесту. Я не знал, что ты такой перехватчик.
– Дуэлянт несчастный! – отмахнулась Аннушка и прислонилась к плечу Аристарха Павловича. – Аристарх Павлович влюблен. Правда же, Аристарх Павлович?
Он ничего не ответил, а подхватил Аннушку и посадил себе на плечо, как внучку. Она же раскинула руки, отбросила голову назад и закрыла глаза. Аристарх Павлович покружил ее и бросил на руки Кириллу.
– Тиимать! – сказал Кирилл и засмеялся. – Ты же правда влюблен, Палыч! А я как-то и не заметил…
– Валентина Ильинишна – счастливейшая из женщин! – произнесла Аннушка.
– А ты?! – вскинулся Кирилл. – У тебя жених – самый блистательный офицер Российской Армии! Через пять лет – полковник! Еще через три – молодой генерал! Весь увитый дубовыми листьями! В лампасах – а?!
– Дубовые листья – это я понимаю, – заворковала Аннушка. – Но зачем генералам лампасы? Чтобы и по штанам было видно – генерал?
– Нет, – серьезно ответил тот. – Лампасы исключительно для похоронных почестей.
– Похоронных?!
– Да! После артобстрела или коврового бомбометания по лампасам можно определить, где был генерал, а где, скажем, младший офицеришка.
Чтобы не мешать им, Аристарх Павлович удалился в ванную. И тут неожиданно ощутил тревогу за них – беспричинную, необъяснимую и подобную той, что испытывал, когда его дочки начинали ходить. Пока ползали – не боялся, а встали на ножки, и сразу показались такими беззащитными, уязвимыми… Аристарх Павлович в церковь не ходил и совсем не умел молиться, но сейчас, охваченный этой тревогой, внезапно для себя подумал и произнес:
– Господи, помоги им прожить!
И даже не заметил того, что не пропел эту фразу, а просто сказал.
Утром они встретились с Валентиной Ильинишной на перроне, сели в электричку и поехали. Народу было немного, и места достались у окна. Всю дорогу они молчали и лишь переглядывались, изредка касались руки друг друга, и всего этого было достаточно. Валентина Ильинишна даже немного вздремнула у его плеча, и была причина приобнять ее и несколько минут охранять сон. Потом она встряхнулась и еще минутку оставалась у плеча, пока не отвлеклась чем-то за окном: там был широкий росный луг, пропадающий в тумане. И еще несколько раз, когда электричка влетала на гремящие мосты, Валентина Ильинишна прядала и прижималась к нему, словно искала защиты от неумолимой стальной пилы, мелькающей за стеклом.
Ближе к Москве туман наконец-таки оторвался от земли, приподнялся, и в этот узкий просвет ударило встающее солнце. Было полное ощущение, что они летят на самолете между облаков, кажется, и колеса перестали стучать на стыках. Картина была не земная, но и не небесная: Аристарху Павловичу таким представлялся хаос до сотворения мира. Там мелькнет плавающее в воздухе дерево, или куст, или деревянный домишко; там – кусок неба, покривившаяся опора электросети, человек с косой, корова на веревке, озерцо воды в пространстве, словно капля ртути. Все это было пронизано горизонтальными лучами света, и все это проносилось мимо с огромной скоростью, появляясь из бесконечности и исчезая в ней. И лишь они вдвоем уже были созданы и лишены хаотического существования.
В дороге, а потом и на московских улицах Аристарх Павлович забывал, зачем они сюда приехали и что его ожидает некий загадочный сюрприз; ему было просто хорошо сидеть с ней рядом в электричке, идти под руку, и никто им не мешал, не заступал пути, не наталкивался, не цеплялся сумками за ноги. Не созданный еще мир не существовал, и Хаос не мог быть помехой движению в пространстве торжествующей, радостной души.
Было еще рановато, и потому от вокзала они долго шли пешком и лишь немного потом подъехали на троллейбусе. Возле Большого театра они сели в сквере на скамеечку и стали ждать. Валентина Ильинишна, привыкнув держать его под руку, и сидя не выпускала теперь его руки, замкнув на ней свои тонкие пальцы. Аристарх Павлович подумал, что они пойдут на спектакль, и совершенно не придавал тому значения, есть ли сейчас спектакли в театре, могут ли быть они утром и какие. Ему лишь хотелось, чтобы вот это состояние души, вот эти чувства, что в мире существуют только они с Валентиной Ильинишной, никогда не исчезали либо длились как можно дольше. Ему совсем не хотелось говорить, но если бы она спросила его – он бы заговорил, запел бы очень просто. Если раньше, прежде чем пропеть какую-то фразу, он мысленно должен был сочинить ее, расставить слова так, чтобы их легко было спеть – то есть уложить в определенный ритм, – сейчас бы, казалось ему, он бы сразу запел стихами, без всякого напряжения ума. Но сейчас и этого не требовалось, ибо все было понятно без слов в их первозданном образе.
Валентина Ильинишна заметила какого-то человека, наискосок идущего к театру, взволновалась и сказала одними губами:
– Нам пора!
Человек этот вежливо улыбнулся им, поздоровался кивками и повлек за собой к дверям служебного входа. У него было очень простоватое мужицкое лицо, и одет он был обыденно, так что Аристарх Павлович наверняка выглядел рядом с ним барином. Однако перед этим человеком вахтерша вскочила, раскланялась и с готовностью подала ключ, и все другие, кто встречался в коридорах, тоже раскланивались, а он лишь вежливо кивал. Они пришли в небольшой зальчик с высокими окнами, зеркалами и какими-то поручнями вдоль стен. Человек на минуту удалился, и Аристарх Павлович, озираясь и как бы возвращаясь в реальный мир, тихо пропел:
– Что мы станем делать? Зачем пришли сюда?
Валентина Ильинишна отчего-то сильно волновалась и от этого была нежной, ласковой и беззащитной.
– Это Веденников, – сказала она. – Известный оперный певец… Поговори с ним.
Аристарх Павлович готов был говорить с кем угодно и о чем угодно, если она просила. Но как же разговаривать с оперным певцом при его речевом недостатке? Ведь это же петь придется! А он еще смеяться станет или подумает Бог весть что. Скажет, ты что, передразниваешь меня? В опере-то не говорят, а поют!
– Неловко мне, – смутился Аристарх Павлович, чувствуя, как загорячело в горле. – Я не смогу… Мне стыдно перед ним! Уйдем…
Он не успел допеть, потому что вошел Веденников, и Аристарх Павлович ощутил неприятную, раздражающую его потливость своих ладоней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Кирилл! Показывай, что у тебя в чемодане! – приказала она. – Вы по комплекции примерно одинаковые.
Кирилл с готовностью вытряхнул свой до сих пор не разобранный чемодан, и Аннушка сразу выхватила светлый летний костюм, кстати, имевшийся у Кирилла на все случаи жизни и времена года. Аристарха Павловича обрядили, причесали и подвели к зеркалу.
– Вы неотразимый мужчина, Аристарх Павлович! – заявила Аннушка. – Поверьте моему вкусу!
Неотразимого Аристарх Павлович не заметил, но видом своим удовлетворился: Валентине Ильинишне хоть не стыдно будет рядом идти. Эх, если бы отпустить небольшую, аккуратную бороду! А она росла еще пока русая и лишь слегка была подбита сединой.
– Отпущу бороду! – пропел он. – Утром бреюсь в последний раз!
– Если бы еще бороду! – мечтательно протянула Аннушка.
– Палыч! Нам придется стреляться, – сказал Кирилл. – Ты нагло уводишь у меня невесту. Я не знал, что ты такой перехватчик.
– Дуэлянт несчастный! – отмахнулась Аннушка и прислонилась к плечу Аристарха Павловича. – Аристарх Павлович влюблен. Правда же, Аристарх Павлович?
Он ничего не ответил, а подхватил Аннушку и посадил себе на плечо, как внучку. Она же раскинула руки, отбросила голову назад и закрыла глаза. Аристарх Павлович покружил ее и бросил на руки Кириллу.
– Тиимать! – сказал Кирилл и засмеялся. – Ты же правда влюблен, Палыч! А я как-то и не заметил…
– Валентина Ильинишна – счастливейшая из женщин! – произнесла Аннушка.
– А ты?! – вскинулся Кирилл. – У тебя жених – самый блистательный офицер Российской Армии! Через пять лет – полковник! Еще через три – молодой генерал! Весь увитый дубовыми листьями! В лампасах – а?!
– Дубовые листья – это я понимаю, – заворковала Аннушка. – Но зачем генералам лампасы? Чтобы и по штанам было видно – генерал?
– Нет, – серьезно ответил тот. – Лампасы исключительно для похоронных почестей.
– Похоронных?!
– Да! После артобстрела или коврового бомбометания по лампасам можно определить, где был генерал, а где, скажем, младший офицеришка.
Чтобы не мешать им, Аристарх Павлович удалился в ванную. И тут неожиданно ощутил тревогу за них – беспричинную, необъяснимую и подобную той, что испытывал, когда его дочки начинали ходить. Пока ползали – не боялся, а встали на ножки, и сразу показались такими беззащитными, уязвимыми… Аристарх Павлович в церковь не ходил и совсем не умел молиться, но сейчас, охваченный этой тревогой, внезапно для себя подумал и произнес:
– Господи, помоги им прожить!
И даже не заметил того, что не пропел эту фразу, а просто сказал.
Утром они встретились с Валентиной Ильинишной на перроне, сели в электричку и поехали. Народу было немного, и места достались у окна. Всю дорогу они молчали и лишь переглядывались, изредка касались руки друг друга, и всего этого было достаточно. Валентина Ильинишна даже немного вздремнула у его плеча, и была причина приобнять ее и несколько минут охранять сон. Потом она встряхнулась и еще минутку оставалась у плеча, пока не отвлеклась чем-то за окном: там был широкий росный луг, пропадающий в тумане. И еще несколько раз, когда электричка влетала на гремящие мосты, Валентина Ильинишна прядала и прижималась к нему, словно искала защиты от неумолимой стальной пилы, мелькающей за стеклом.
Ближе к Москве туман наконец-таки оторвался от земли, приподнялся, и в этот узкий просвет ударило встающее солнце. Было полное ощущение, что они летят на самолете между облаков, кажется, и колеса перестали стучать на стыках. Картина была не земная, но и не небесная: Аристарху Павловичу таким представлялся хаос до сотворения мира. Там мелькнет плавающее в воздухе дерево, или куст, или деревянный домишко; там – кусок неба, покривившаяся опора электросети, человек с косой, корова на веревке, озерцо воды в пространстве, словно капля ртути. Все это было пронизано горизонтальными лучами света, и все это проносилось мимо с огромной скоростью, появляясь из бесконечности и исчезая в ней. И лишь они вдвоем уже были созданы и лишены хаотического существования.
В дороге, а потом и на московских улицах Аристарх Павлович забывал, зачем они сюда приехали и что его ожидает некий загадочный сюрприз; ему было просто хорошо сидеть с ней рядом в электричке, идти под руку, и никто им не мешал, не заступал пути, не наталкивался, не цеплялся сумками за ноги. Не созданный еще мир не существовал, и Хаос не мог быть помехой движению в пространстве торжествующей, радостной души.
Было еще рановато, и потому от вокзала они долго шли пешком и лишь немного потом подъехали на троллейбусе. Возле Большого театра они сели в сквере на скамеечку и стали ждать. Валентина Ильинишна, привыкнув держать его под руку, и сидя не выпускала теперь его руки, замкнув на ней свои тонкие пальцы. Аристарх Павлович подумал, что они пойдут на спектакль, и совершенно не придавал тому значения, есть ли сейчас спектакли в театре, могут ли быть они утром и какие. Ему лишь хотелось, чтобы вот это состояние души, вот эти чувства, что в мире существуют только они с Валентиной Ильинишной, никогда не исчезали либо длились как можно дольше. Ему совсем не хотелось говорить, но если бы она спросила его – он бы заговорил, запел бы очень просто. Если раньше, прежде чем пропеть какую-то фразу, он мысленно должен был сочинить ее, расставить слова так, чтобы их легко было спеть – то есть уложить в определенный ритм, – сейчас бы, казалось ему, он бы сразу запел стихами, без всякого напряжения ума. Но сейчас и этого не требовалось, ибо все было понятно без слов в их первозданном образе.
Валентина Ильинишна заметила какого-то человека, наискосок идущего к театру, взволновалась и сказала одними губами:
– Нам пора!
Человек этот вежливо улыбнулся им, поздоровался кивками и повлек за собой к дверям служебного входа. У него было очень простоватое мужицкое лицо, и одет он был обыденно, так что Аристарх Павлович наверняка выглядел рядом с ним барином. Однако перед этим человеком вахтерша вскочила, раскланялась и с готовностью подала ключ, и все другие, кто встречался в коридорах, тоже раскланивались, а он лишь вежливо кивал. Они пришли в небольшой зальчик с высокими окнами, зеркалами и какими-то поручнями вдоль стен. Человек на минуту удалился, и Аристарх Павлович, озираясь и как бы возвращаясь в реальный мир, тихо пропел:
– Что мы станем делать? Зачем пришли сюда?
Валентина Ильинишна отчего-то сильно волновалась и от этого была нежной, ласковой и беззащитной.
– Это Веденников, – сказала она. – Известный оперный певец… Поговори с ним.
Аристарх Павлович готов был говорить с кем угодно и о чем угодно, если она просила. Но как же разговаривать с оперным певцом при его речевом недостатке? Ведь это же петь придется! А он еще смеяться станет или подумает Бог весть что. Скажет, ты что, передразниваешь меня? В опере-то не говорят, а поют!
– Неловко мне, – смутился Аристарх Павлович, чувствуя, как загорячело в горле. – Я не смогу… Мне стыдно перед ним! Уйдем…
Он не успел допеть, потому что вошел Веденников, и Аристарх Павлович ощутил неприятную, раздражающую его потливость своих ладоней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111