«Здесь живет убийца».
Не веря глазам, он потрогал рукой буквы, написанные ярким суриком: краска еще не просохла и липла к пальцам.
– Хорошо, – проронил он и сел на ступеньку лестницы.
И затылком почувствовал рдеющие красные буквы.
Частная машина, на которой он приехал сюда, стояла у обочины.
– Поехали? – спросил Кирилл.
– Поехали! – довольно отозвался частник и отщелкнул кнопку на двери. – Что, здесь облом?
– Облом, – подтвердил он. – Гони к трем вокзалам.
– Что-то плохо выглядишь, командир, – посочувствовал частник, выруливая на пустынную по?утреннему магистраль. – Не заболел?
– Нет, я брата убил, – признался Кирилл.
– Брата?.. Шутка, что ли? – натянуто улыбнулся частник. – Впрочем, да, по лицу видно, убил кого-то…
Руки на баранке стали нервными, хотя он не показывал виду.
– Не бойся, тебя не трону, – успокоил Кирилл. – Свези на вокзал.
– Да уж не убивай, – попросил частник. – Я извозом промышляю… От нужды, трое детей, жена по сокращению… Вообще-то я кандидат технических наук, в оборонке работал. Не «жигуль» этот – с голоду бы сдохли… Я утром выезжаю – жена целый день трясется. Сейчас многие убивают, сажать страшно… Посадишь и сам трясешься.
– Не трясись, не убью, – еще раз заверил Кирилл. – И заплачу. У меня денег много.
– Затрясешься тут, – один глаз его смотрел на дорогу, другой на Кирилла. – Затылок холодит…
– Если боишься – высади…
Он мгновение подумал и уже ногу сбросил с педали газа, однако вновь наддал.
– Ладно… Сколько заплатишь?
– Двести.
– Свезу, командир, – согласился частник. – За что брата-то…
– Ни за что…
– Сейчас много ни за что убивают. Человеческая жизнь потеряла свою цену. Когда жизнь дорожает – человек дешевеет. При коммунистах люди дороже были. Чуть какого диссидента еще только арестуют – на Западе визгу! Американцы готовы авианосец к нашим берегам поставить. Тоже ценили наших. А теперь вон средь бела дня из орудий расстреливают – хоть бы кто слово сказал. Полная поддержка. Мусор у нас стал, а не народ.
– Это я стрелял, – признался Кирилл.
– Где – стрелял? Куда?
– По Белому дому, среди белого дня…
Частник недоверчиво посмотрел, покачал головой, пожал плечами:
– Не пойму никак… Шутишь или нет?
– Спать хочу, – вдруг сказал Кирилл. – Глаза закрываются…
– Лучше поспи! – одобрил частник. – А то я от разговоров вспотел весь…
Он дотерпел все-таки до вокзала, рассчитываясь, сказал осмелевшему частнику:
– Фамилия моя – Ерашов, запомни. Потом, когда станет все известно, обязательно услышишь. Детям расскажешь – убийцу подвозил.
– Запомню, – пообещал тот, защелкивая дверь.
В электричке лучик прицела скользнул по головам пассажиров и угас.
Его разбудила какая-то женщина. Электричка стояла на городском вокзале, мгновенно перемещенная в пространстве. Кирилл вышел на перрон, зажмурился от яркого солнца и, смаргивая солнечные зайчики в глазах, побрел по направлению к Дендрарию. Только сейчас боль в избитом теле начала проявляться всей своей тяжестью. Каждое движение отдавалось в позвоночнике и вспухшем левом ухе, однако он, как мазохист, повторял про себя единственное слово – «хорошо!».
Вдруг кто-то окликнул его по имени. Слышало только правое ухо, и потому он не понял, откуда зовут.
– О! Не обозналась! Кирилл! – Перед ним оказалась та рыжая девушка с косинкой в глазах, которая купалась с ними в ночь перед крещением Аннушки. И вместе со всеми топила его, играя в русалок.
Он смотрел то в один ее глаз, то в другой и не мог понять, который косит и который смотрит прямо.
– Ты почему такой хмурый, Кирилл? – спросила она. – И бледный какой-то… Ах да, ты же расстался с Аннушкой!
– Откуда ты знаешь?
– Я все про тебя знаю! – засмеялась рыжая и взяла его под руку. – Ну, не переживай!
– Ну откуда ты знаешь? – Кирилл остановился. – Кто тебе сказал?
Она потянула его вперед, сообщила доверительно:
– Я с того самого дня, вернее, ночи слежу за тобой.
– А, понял, – обронил Кирилл.
– Ничего ты не понял! – засмеялась она. – Хочешь, развею твои печали? И тоску разгоню? Хочешь снова почувствовать жизнь во всех красках?
– Хочу, да поздно, – признался он.
– Ничего не поздно! – с многозначительной улыбкой заявила она. – Пошли со мной!
– Купаться?
– Брр! Купаться сейчас холодно!.. Хотя можно! Если тебе это поможет!
– Не поможет, – вымолвил Кирилл. – Я знаю, кто ты.
– Кто? – Глаза ее разбежались от любопытства.
– Ведьма.
Она счастливо рассмеялась.
– Ты не оригинален! Мне это говорили!.. На самом же деле я добрая фея и являюсь к людям, когда им тяжело. Смотри! У меня же солнечный цвет волос! Смотри, какие они прекрасные! – Она сдернула берет, и тугой свиток волос мгновенно рассыпался по плечам и лицу. Они были действительно прекрасные – яркие, огненные и блистающие; они горели на солнце большим веселым костром без единого дымного следа, словно артиллерийский порох.
– А косые глаза, между прочим, – без комплексов, заразительно смеялась рыжая, – для того, чтобы видеть все вокруг. И потому я – всевидящая! Хочешь, я посмотрю твое будущее?
– Не хочу, – вымолвил Кирилл.
– Знаю, почему не хочешь. Считаешь, что его нет, – заключила она. – Но будущее у тебя есть! Я тебе подарю его. Бескорыстно, потому что я – добрая фея.
– Подари, – попросил он. – Но ты же не избавишь меня от прошлого.
– А поцелуй меня? – игриво сказала она и, подставив губы, прикрыла глаза.
Кирилл взял ее за плечи, приблизил к себе и на мгновение залюбовался ею: опущенные веки скрыли косоглазие, и лицо ее стало очаровательным. Но вдруг сквозь приоткрытые губы высунулся ее красный язык, удлинился до невероятных размеров и стал искать его губы. Кирилл оттолкнул ее, попятился и побежал.
– Напрасно! – засмеялась она в спину. – Без меня ты избавишься и от прошлого, и от будущего!
Она завела его в какое-то незнакомое место – деревянные дома, тротуары, картофельная ботва на плетнях. Прежде чем выбраться, Кирилл поплутал по закоулкам и неожиданно очутился перед знакомым железобетонным забором институтской конефермы. За ним высились полуобнаженные кроны деревьев Дендрария.
Он шел по центральной аллее. В полном безветрии с дубов неслышно облетала золотистая листва, лес был светлый, пронизанный солнцем и каким-то покойным торжеством. Справа он услышал звон воды и будто зачарованный этим единственным звуком пошел на него.
Из пня поваленного Колокольного дуба бил фонтанчик. Кто-то вырубил, а точнее, хотел вырубить чашу – ножка ее была не обработана, но уже намечен ее контур, опирающийся на огромные, в обхват, корни. Под корнями земля была аккуратно забетонирована, тоже в виде чаши, и обе они – деревянная и бетонная, были вровень с краями наполнены водой. Тонкие ее струйки равномерно срывались с краев, и бесконечный звон их далеко разносился в прохладном осеннем воздухе.
Вода из бетонной чаши стремительно уходила в крупный, ноздреватый песок.
В нижней, бетонной чаше Кирилл вымыл руки и лицо, попил из деревянной.
– Хорошо, – проронил он, чувствуя облегчение.
Поверженный Колокольный дуб лежал как каменная гора. Обрубленные ветви валялись в стороне и казались чужими. От ствола была отпилена огромная и плоская чурка со старыми следами топора и уложена на землю, как курган. Свежий спил был довольно ровным, и от красноватой сердцевины, как от солнца, во все стороны разбегались золотистые лучи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Не веря глазам, он потрогал рукой буквы, написанные ярким суриком: краска еще не просохла и липла к пальцам.
– Хорошо, – проронил он и сел на ступеньку лестницы.
И затылком почувствовал рдеющие красные буквы.
Частная машина, на которой он приехал сюда, стояла у обочины.
– Поехали? – спросил Кирилл.
– Поехали! – довольно отозвался частник и отщелкнул кнопку на двери. – Что, здесь облом?
– Облом, – подтвердил он. – Гони к трем вокзалам.
– Что-то плохо выглядишь, командир, – посочувствовал частник, выруливая на пустынную по?утреннему магистраль. – Не заболел?
– Нет, я брата убил, – признался Кирилл.
– Брата?.. Шутка, что ли? – натянуто улыбнулся частник. – Впрочем, да, по лицу видно, убил кого-то…
Руки на баранке стали нервными, хотя он не показывал виду.
– Не бойся, тебя не трону, – успокоил Кирилл. – Свези на вокзал.
– Да уж не убивай, – попросил частник. – Я извозом промышляю… От нужды, трое детей, жена по сокращению… Вообще-то я кандидат технических наук, в оборонке работал. Не «жигуль» этот – с голоду бы сдохли… Я утром выезжаю – жена целый день трясется. Сейчас многие убивают, сажать страшно… Посадишь и сам трясешься.
– Не трясись, не убью, – еще раз заверил Кирилл. – И заплачу. У меня денег много.
– Затрясешься тут, – один глаз его смотрел на дорогу, другой на Кирилла. – Затылок холодит…
– Если боишься – высади…
Он мгновение подумал и уже ногу сбросил с педали газа, однако вновь наддал.
– Ладно… Сколько заплатишь?
– Двести.
– Свезу, командир, – согласился частник. – За что брата-то…
– Ни за что…
– Сейчас много ни за что убивают. Человеческая жизнь потеряла свою цену. Когда жизнь дорожает – человек дешевеет. При коммунистах люди дороже были. Чуть какого диссидента еще только арестуют – на Западе визгу! Американцы готовы авианосец к нашим берегам поставить. Тоже ценили наших. А теперь вон средь бела дня из орудий расстреливают – хоть бы кто слово сказал. Полная поддержка. Мусор у нас стал, а не народ.
– Это я стрелял, – признался Кирилл.
– Где – стрелял? Куда?
– По Белому дому, среди белого дня…
Частник недоверчиво посмотрел, покачал головой, пожал плечами:
– Не пойму никак… Шутишь или нет?
– Спать хочу, – вдруг сказал Кирилл. – Глаза закрываются…
– Лучше поспи! – одобрил частник. – А то я от разговоров вспотел весь…
Он дотерпел все-таки до вокзала, рассчитываясь, сказал осмелевшему частнику:
– Фамилия моя – Ерашов, запомни. Потом, когда станет все известно, обязательно услышишь. Детям расскажешь – убийцу подвозил.
– Запомню, – пообещал тот, защелкивая дверь.
В электричке лучик прицела скользнул по головам пассажиров и угас.
Его разбудила какая-то женщина. Электричка стояла на городском вокзале, мгновенно перемещенная в пространстве. Кирилл вышел на перрон, зажмурился от яркого солнца и, смаргивая солнечные зайчики в глазах, побрел по направлению к Дендрарию. Только сейчас боль в избитом теле начала проявляться всей своей тяжестью. Каждое движение отдавалось в позвоночнике и вспухшем левом ухе, однако он, как мазохист, повторял про себя единственное слово – «хорошо!».
Вдруг кто-то окликнул его по имени. Слышало только правое ухо, и потому он не понял, откуда зовут.
– О! Не обозналась! Кирилл! – Перед ним оказалась та рыжая девушка с косинкой в глазах, которая купалась с ними в ночь перед крещением Аннушки. И вместе со всеми топила его, играя в русалок.
Он смотрел то в один ее глаз, то в другой и не мог понять, который косит и который смотрит прямо.
– Ты почему такой хмурый, Кирилл? – спросила она. – И бледный какой-то… Ах да, ты же расстался с Аннушкой!
– Откуда ты знаешь?
– Я все про тебя знаю! – засмеялась рыжая и взяла его под руку. – Ну, не переживай!
– Ну откуда ты знаешь? – Кирилл остановился. – Кто тебе сказал?
Она потянула его вперед, сообщила доверительно:
– Я с того самого дня, вернее, ночи слежу за тобой.
– А, понял, – обронил Кирилл.
– Ничего ты не понял! – засмеялась она. – Хочешь, развею твои печали? И тоску разгоню? Хочешь снова почувствовать жизнь во всех красках?
– Хочу, да поздно, – признался он.
– Ничего не поздно! – с многозначительной улыбкой заявила она. – Пошли со мной!
– Купаться?
– Брр! Купаться сейчас холодно!.. Хотя можно! Если тебе это поможет!
– Не поможет, – вымолвил Кирилл. – Я знаю, кто ты.
– Кто? – Глаза ее разбежались от любопытства.
– Ведьма.
Она счастливо рассмеялась.
– Ты не оригинален! Мне это говорили!.. На самом же деле я добрая фея и являюсь к людям, когда им тяжело. Смотри! У меня же солнечный цвет волос! Смотри, какие они прекрасные! – Она сдернула берет, и тугой свиток волос мгновенно рассыпался по плечам и лицу. Они были действительно прекрасные – яркие, огненные и блистающие; они горели на солнце большим веселым костром без единого дымного следа, словно артиллерийский порох.
– А косые глаза, между прочим, – без комплексов, заразительно смеялась рыжая, – для того, чтобы видеть все вокруг. И потому я – всевидящая! Хочешь, я посмотрю твое будущее?
– Не хочу, – вымолвил Кирилл.
– Знаю, почему не хочешь. Считаешь, что его нет, – заключила она. – Но будущее у тебя есть! Я тебе подарю его. Бескорыстно, потому что я – добрая фея.
– Подари, – попросил он. – Но ты же не избавишь меня от прошлого.
– А поцелуй меня? – игриво сказала она и, подставив губы, прикрыла глаза.
Кирилл взял ее за плечи, приблизил к себе и на мгновение залюбовался ею: опущенные веки скрыли косоглазие, и лицо ее стало очаровательным. Но вдруг сквозь приоткрытые губы высунулся ее красный язык, удлинился до невероятных размеров и стал искать его губы. Кирилл оттолкнул ее, попятился и побежал.
– Напрасно! – засмеялась она в спину. – Без меня ты избавишься и от прошлого, и от будущего!
Она завела его в какое-то незнакомое место – деревянные дома, тротуары, картофельная ботва на плетнях. Прежде чем выбраться, Кирилл поплутал по закоулкам и неожиданно очутился перед знакомым железобетонным забором институтской конефермы. За ним высились полуобнаженные кроны деревьев Дендрария.
Он шел по центральной аллее. В полном безветрии с дубов неслышно облетала золотистая листва, лес был светлый, пронизанный солнцем и каким-то покойным торжеством. Справа он услышал звон воды и будто зачарованный этим единственным звуком пошел на него.
Из пня поваленного Колокольного дуба бил фонтанчик. Кто-то вырубил, а точнее, хотел вырубить чашу – ножка ее была не обработана, но уже намечен ее контур, опирающийся на огромные, в обхват, корни. Под корнями земля была аккуратно забетонирована, тоже в виде чаши, и обе они – деревянная и бетонная, были вровень с краями наполнены водой. Тонкие ее струйки равномерно срывались с краев, и бесконечный звон их далеко разносился в прохладном осеннем воздухе.
Вода из бетонной чаши стремительно уходила в крупный, ноздреватый песок.
В нижней, бетонной чаше Кирилл вымыл руки и лицо, попил из деревянной.
– Хорошо, – проронил он, чувствуя облегчение.
Поверженный Колокольный дуб лежал как каменная гора. Обрубленные ветви валялись в стороне и казались чужими. От ствола была отпилена огромная и плоская чурка со старыми следами топора и уложена на землю, как курган. Свежий спил был довольно ровным, и от красноватой сердцевины, как от солнца, во все стороны разбегались золотистые лучи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111