Я очень, знаете ли, больно ударилась, когда падала с лестницы! Наш прекрасный и замечательный Дик Суна толкнул меня так, что я навернулась.
— Я его понимаю.
— Еще бы, сударыня. Вы никогда меня не любили. Вам всегда было все равно, что со мной — лишь бы на мне можно было воспитывать своих подданных! От вас только и слышно было, что испытания посылает нам Господь, и нужно нести свой крест — а сами вы никогда не знали, что это такое — быть другой!
На этом отвага Бет закончилась и она втянула голову в плечи, ожидая еще одной оплеухи. Но ее не последовало — Констанс не собиралась выдавать ей индульгенцию этим унижением. Вместо этого она сказала:
— Ты разбудишь Джека или дядю Августина своим криком.
Они стояли в коридоре возле каюты, и больше всего на свете Констанс хотелось загнать Бет в постель и избавиться от нее на сегодня таким образом — но она чувствовала, что сказано еще не все, что должно быть сказано.
— Ты все время переводишь разговор на мою перед тобой вину, — продолжала она. — Что ж, видит Бог, я признаю себя виноватой, и только это мешает мне выдрать тебя как следует. Я всегда была противницей телесных наказаний, но сейчас чувствую, что в них есть какая-то необходимость: по крайней мере, человека, который не видит своей вины, можно заставить страдать. Мне все равно, из каких соображений ты решила обольстить Дика — зная тебя, я могу предположить хотя бы простое любопытство. Это удар по моему самолюбию матери и воспитателя — но заслуженный и вполне переносимый. Я пытаюсь пробудить в тебе совесть не ради себя, а ради мальчика, которого ты заставила страдать от неподдельной любви, а сама предложила ему пошлый романчик, да еще и смертельно обиделась на него за то, что он отверг эту подачку. Бет, я бы простила тебе блуд — но не такую пошлость. И не трусость.
— Я не нуждаюсь в вашем прощении, мадам, — Бет сжала губы.
— Прекрати, пожалуйста.
— Нет, мадам. Такое низменное существо, как я, не достойно именоваться вашей дочерью. Отныне я буду с вами на «вы».
— Марш спать. Я надеюсь, до утра эта дурь у тебя пройдет.
Бет хлюпнула носом и отправилась спать. Войдя в комнату, Констанс услышала, как она рыдает в подушку. Констанс снова разозлилась, потихоньку достала наушники, подключила к сантору и улеглась, слушая старинные песни Тир-нан-Ог. Нет, ну что же все-таки не так? Как это могло случиться, как она упустила девочку, позволила ей превратиться в совершенно бездумную вертихвостку? Господи, я виновата. Наверное, все дело именно в том, что она привыкла эпатировать одним своим видом, и вошла во вкус эпатажа ради эпатажа. Неужели за всеми ее выходками стояло именно это — желание любой ценой оказаться в центре внимания? Нет, глупости. Воображать Бет Геростратом в юбке — недостойно. Наверное, в ней все же была какая-то симпатия к Дику. Но как можно было так фатально не разбираться в людях? Как можно было из всех молодых людей мира выбрать именно того, кто неспособен на легкие, необязательные отношения? А может, в этом была детская ревность? Констанс не скрывала того, что Дик нравится ей. Неужели Бет просто приревновала ее к мальчику? Все равно мерзкий поступок.
Ей что-то еще не понравилось. Ах, да: Дик ушел с Моро. Он больше ничем не выдал своей обиды на экипаж — но он ушел принять помощь от вавилонянина, и Вальдемар ударил его в спину… Это было ужасно, с этим нужно было разобраться, но… мальчик наверняка уже спит, все, кроме вахтенных, тоже спят. Это может потерпеть до завтра.
Гитара и скрипка умолкли — и теперь Констанс слышала, как сопит Бет. Можно было засыпать — она вынула из ушей наушники — но сон не шел.
И тут в дверь тихо поскреблись.
Констанс встала, набросив кимоно поверх ночной рубашки. Открыла дверь.
В коридоре переминался с ноги на ногу Дик. Лицо его распухло от удара, синяк был ужасным: он начинался на лбу, через раздутую переносицу перетекал под глаз, и, слегка бледнея над верхней губой, на подбородке краснел недоспелой сливой.
— Миледи, — сказал мальчик. — Я должен кое-что рассказать.
— Ричард, — она подавила зевок. — Это не может подождать до утра?
— Нет, наверное. Вы меня извините, но завтра мне, может, смелости не хватит…
У нее упало сердце. А что, если…
— Говори, — она пригласила его в каюту и усадила к столу. — Ну, так в чем дело?
Он потрогал языком разбитые губы.
— Мастер Морита… ну, короче, он наврал. Он не слышал и не видел… нас.
У Констанс стало холодно в животе. Да когда же закончится этот кошмар, кому, наконец, верить?
— Ты хочешь сказать, что на самом деле Бет призналась…?
Дик качнул головой и поморщился.
— Нет, миледи. Все было как он рассказывал. Я потому и не спорил тогда, что все было так.
— Но ты же сказал…
— Он соврал, что слышал это. Оно так все и было, честно, но мастер Морита просто догадался, потому что это похоже на жену Потифара и на Федру с Иппоритом…
— Ипполитом, — машинально поправила Констанс. — Что же это получается, Дик?
Он опустил голову, наматывая свои волосы на пальцы.
— Это получается, что он никакой не свидетель. У вас есть только мое слово. Так что вы решайте, кому верить, кому нет. Его в расчет брать нельзя.
— Дик, никакого твоего слова у меня нет. Ты молчал почти все время. Ну, хоть сейчас что-нибудь скажи.
— А что говорить, миледи… Я же не маленький, должен был понимать, чем это кончится. Мы ведь давно встречались — целовались, и все такое. А я вам не сказал, побоялся. Только я, получается, не любил ее, миледи. Я теперь ее не люблю, у меня все пусто внутри — значит, я и тогда ее не любил, а просто… одурел от ласки, как кот. Так что… не пытался я ее изнасиловать. Поколотить — да, хотелось, и я ее толкнул. И кофту порвал, когда удержать хотел, чтобы она не ломилась в двери к Вальдеру, потому что Вальдер… ну, вы сами видите. Я сам во всем виноват — не надо было мне приходить, и с самого начала… не надо было. Так что если вы мне не поверите и меня накажут — это будет только правильно.
Констанс вздохнула.
— Иди спать, — сказала она. — Тебе сейчас нехорошо — дать обезболивающего?
— Спасибо, миледи, — Дик встал. — Я и так засну.
Он вышел, а Констанс осталась сидеть, обхватив голову руками. Ну и дела. Нет, придется еще кое-кого потревожить…
Она убрала волосы в жгут, вышла из каюты, спустилась на этаж ниже и постучалась в дверь каюты, которую занимал бортмех.
— Кто? — раздался изнутри сонный голос.
— Леди Ван-Вальден, — ответила она.
— О, боги…
Внутри завозились, и через минуту Морита открыл дверь — он успел не только надеть брюки и юката, но и сполоснуть рот мятной водой, и сложить постель.
— Я, кажется, знаю, почему вы пришли, — он уступил ей постель, самое удобное сиденье в каюте, а для себя откинул от стены единственный стул. — Это уже не честность, это патология.
— Что вы имеете в виду? — спросила Констанс.
— Ну, нет, против себя я свидетельствовать не обязан даже в инквизиции, — усмехнулся он. — Скажите вы: в чем дело?
— Вы лжесвидетельствовали против Бет.
— Не против Бет, а в пользу мальчика. И если бы не я, его бы, самое меньшее, избили.
— Но если бы сказанное вами не оказалось правдой… Если бы вы ошиблись в своей догадке… То самая черная напраслина оказалась бы возведена на девочку. Мастер Морита, неужели вы и в самом деле настолько ни во что не ставите модифицированных людей, что вам все равно, как их оговаривать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224
— Я его понимаю.
— Еще бы, сударыня. Вы никогда меня не любили. Вам всегда было все равно, что со мной — лишь бы на мне можно было воспитывать своих подданных! От вас только и слышно было, что испытания посылает нам Господь, и нужно нести свой крест — а сами вы никогда не знали, что это такое — быть другой!
На этом отвага Бет закончилась и она втянула голову в плечи, ожидая еще одной оплеухи. Но ее не последовало — Констанс не собиралась выдавать ей индульгенцию этим унижением. Вместо этого она сказала:
— Ты разбудишь Джека или дядю Августина своим криком.
Они стояли в коридоре возле каюты, и больше всего на свете Констанс хотелось загнать Бет в постель и избавиться от нее на сегодня таким образом — но она чувствовала, что сказано еще не все, что должно быть сказано.
— Ты все время переводишь разговор на мою перед тобой вину, — продолжала она. — Что ж, видит Бог, я признаю себя виноватой, и только это мешает мне выдрать тебя как следует. Я всегда была противницей телесных наказаний, но сейчас чувствую, что в них есть какая-то необходимость: по крайней мере, человека, который не видит своей вины, можно заставить страдать. Мне все равно, из каких соображений ты решила обольстить Дика — зная тебя, я могу предположить хотя бы простое любопытство. Это удар по моему самолюбию матери и воспитателя — но заслуженный и вполне переносимый. Я пытаюсь пробудить в тебе совесть не ради себя, а ради мальчика, которого ты заставила страдать от неподдельной любви, а сама предложила ему пошлый романчик, да еще и смертельно обиделась на него за то, что он отверг эту подачку. Бет, я бы простила тебе блуд — но не такую пошлость. И не трусость.
— Я не нуждаюсь в вашем прощении, мадам, — Бет сжала губы.
— Прекрати, пожалуйста.
— Нет, мадам. Такое низменное существо, как я, не достойно именоваться вашей дочерью. Отныне я буду с вами на «вы».
— Марш спать. Я надеюсь, до утра эта дурь у тебя пройдет.
Бет хлюпнула носом и отправилась спать. Войдя в комнату, Констанс услышала, как она рыдает в подушку. Констанс снова разозлилась, потихоньку достала наушники, подключила к сантору и улеглась, слушая старинные песни Тир-нан-Ог. Нет, ну что же все-таки не так? Как это могло случиться, как она упустила девочку, позволила ей превратиться в совершенно бездумную вертихвостку? Господи, я виновата. Наверное, все дело именно в том, что она привыкла эпатировать одним своим видом, и вошла во вкус эпатажа ради эпатажа. Неужели за всеми ее выходками стояло именно это — желание любой ценой оказаться в центре внимания? Нет, глупости. Воображать Бет Геростратом в юбке — недостойно. Наверное, в ней все же была какая-то симпатия к Дику. Но как можно было так фатально не разбираться в людях? Как можно было из всех молодых людей мира выбрать именно того, кто неспособен на легкие, необязательные отношения? А может, в этом была детская ревность? Констанс не скрывала того, что Дик нравится ей. Неужели Бет просто приревновала ее к мальчику? Все равно мерзкий поступок.
Ей что-то еще не понравилось. Ах, да: Дик ушел с Моро. Он больше ничем не выдал своей обиды на экипаж — но он ушел принять помощь от вавилонянина, и Вальдемар ударил его в спину… Это было ужасно, с этим нужно было разобраться, но… мальчик наверняка уже спит, все, кроме вахтенных, тоже спят. Это может потерпеть до завтра.
Гитара и скрипка умолкли — и теперь Констанс слышала, как сопит Бет. Можно было засыпать — она вынула из ушей наушники — но сон не шел.
И тут в дверь тихо поскреблись.
Констанс встала, набросив кимоно поверх ночной рубашки. Открыла дверь.
В коридоре переминался с ноги на ногу Дик. Лицо его распухло от удара, синяк был ужасным: он начинался на лбу, через раздутую переносицу перетекал под глаз, и, слегка бледнея над верхней губой, на подбородке краснел недоспелой сливой.
— Миледи, — сказал мальчик. — Я должен кое-что рассказать.
— Ричард, — она подавила зевок. — Это не может подождать до утра?
— Нет, наверное. Вы меня извините, но завтра мне, может, смелости не хватит…
У нее упало сердце. А что, если…
— Говори, — она пригласила его в каюту и усадила к столу. — Ну, так в чем дело?
Он потрогал языком разбитые губы.
— Мастер Морита… ну, короче, он наврал. Он не слышал и не видел… нас.
У Констанс стало холодно в животе. Да когда же закончится этот кошмар, кому, наконец, верить?
— Ты хочешь сказать, что на самом деле Бет призналась…?
Дик качнул головой и поморщился.
— Нет, миледи. Все было как он рассказывал. Я потому и не спорил тогда, что все было так.
— Но ты же сказал…
— Он соврал, что слышал это. Оно так все и было, честно, но мастер Морита просто догадался, потому что это похоже на жену Потифара и на Федру с Иппоритом…
— Ипполитом, — машинально поправила Констанс. — Что же это получается, Дик?
Он опустил голову, наматывая свои волосы на пальцы.
— Это получается, что он никакой не свидетель. У вас есть только мое слово. Так что вы решайте, кому верить, кому нет. Его в расчет брать нельзя.
— Дик, никакого твоего слова у меня нет. Ты молчал почти все время. Ну, хоть сейчас что-нибудь скажи.
— А что говорить, миледи… Я же не маленький, должен был понимать, чем это кончится. Мы ведь давно встречались — целовались, и все такое. А я вам не сказал, побоялся. Только я, получается, не любил ее, миледи. Я теперь ее не люблю, у меня все пусто внутри — значит, я и тогда ее не любил, а просто… одурел от ласки, как кот. Так что… не пытался я ее изнасиловать. Поколотить — да, хотелось, и я ее толкнул. И кофту порвал, когда удержать хотел, чтобы она не ломилась в двери к Вальдеру, потому что Вальдер… ну, вы сами видите. Я сам во всем виноват — не надо было мне приходить, и с самого начала… не надо было. Так что если вы мне не поверите и меня накажут — это будет только правильно.
Констанс вздохнула.
— Иди спать, — сказала она. — Тебе сейчас нехорошо — дать обезболивающего?
— Спасибо, миледи, — Дик встал. — Я и так засну.
Он вышел, а Констанс осталась сидеть, обхватив голову руками. Ну и дела. Нет, придется еще кое-кого потревожить…
Она убрала волосы в жгут, вышла из каюты, спустилась на этаж ниже и постучалась в дверь каюты, которую занимал бортмех.
— Кто? — раздался изнутри сонный голос.
— Леди Ван-Вальден, — ответила она.
— О, боги…
Внутри завозились, и через минуту Морита открыл дверь — он успел не только надеть брюки и юката, но и сполоснуть рот мятной водой, и сложить постель.
— Я, кажется, знаю, почему вы пришли, — он уступил ей постель, самое удобное сиденье в каюте, а для себя откинул от стены единственный стул. — Это уже не честность, это патология.
— Что вы имеете в виду? — спросила Констанс.
— Ну, нет, против себя я свидетельствовать не обязан даже в инквизиции, — усмехнулся он. — Скажите вы: в чем дело?
— Вы лжесвидетельствовали против Бет.
— Не против Бет, а в пользу мальчика. И если бы не я, его бы, самое меньшее, избили.
— Но если бы сказанное вами не оказалось правдой… Если бы вы ошиблись в своей догадке… То самая черная напраслина оказалась бы возведена на девочку. Мастер Морита, неужели вы и в самом деле настолько ни во что не ставите модифицированных людей, что вам все равно, как их оговаривать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224