и вне его? В том случае, если ответ не поступит до 22 часов, считаю, что Вы свободы действий лишены. Тогда сочту Ваш указ вступившим в силу и буду действовать на благо народа и фатерланда. То, что я чувствую в эти самые тяжелые часы моей жизни по отношению к Вам, Вы знаете, и я не могу выразить это словами. Да хранит Вас Бог, да поможет он Вам, несмотря ни на что, как можно скорее прибыть сюда! Ваш верный Герман Геринг».
Уже читая телеграмму, я ужаснулся, боясь самого наихудшего, ибо никакого сомнения в бескомпромиссной позиции Гитлера и его полном разрыве со своим старым соратником больше быть не могло. С телеграммой в руке я тотчас же поспешил в бункер фюрера и в их общей прихожей столкнулся с самим Гитлером и Борманом, которые уже говорили о ней. Гитлер сразу понял, что я в курсе дела, и только спросил: «Что скажете на это? Я лишил Геринга его поста. Ну что, довольны?». Я ответил: «Мой фюрер, слишком поздно!». Завязался продолжительный разговор, в котором Гитлер пытался нащупать след геринговских замыслов. Я воспринимал текст телеграммы буквально и считал, будто Геринг действительно верил в то, что с руководством Запада еще можно вести переговоры. Гитлер назвал это утопичным.
Несколько позже в бункере фюрера появился Шпеер, чтобы попрощаться с Гитлером. Фюрер говорил и с ним о поведении Геринга, настаивая на своем решении сместить его со всех занимаемых постов и держать под «почетным арестом» на Оберзальцберге. Все это было крайне неприятной и совершенно никчемной акцией. Гитлер явно давал эти распоряжения под влиянием Бормана. Именно тот и послал необходимые телеграммы на Оберзальцберг.
Вечером я еще раз поговорил с Гитлером наедине о Геринге и почувствовал: он все-таки проявляет какое-то понимание его позиции. Но фюрер считал, что Геринг как «второй человек в государстве» должен действовать лишь по его указаниям. А это значило: никаких переговоров с противниками! Гитлер приказал мне немедленно вызвать в Берлин генерал-полковника кавалера фон Грайма. Он захотел сделать его преемником Геринга.
24 апреля вражеское кольцо вокруг Имперской канцелярии стало еще теснее. Русские части уже появлялись в районе между Ангальтским и Потсдамским вокзалами, но продвигались вперед очень медленно и осторожно, на риск не шли. Благодаря этому связь с новым комендантом Берлина генералом Вейдлингом{296} пока сохранялась. Он командовал 56-м танковым корпусом, который с Одера пробился в Берлин, и присутствовал на ежедневных обсуждениях обстановки в Имперской канцелярии. Его командный пункт располагался в западной части Берлина.
25 апреля 1945 г. русские и американские войска встретились на Эльбе у Торгау. Отвлекающее наступление «армии Венка» – последняя надежда Гитлера – захлебнулось перед Потсдамом. Венк предпринял шаги к тому, чтобы оторваться от превосходящих сил русских и отойти за Эльбу на запад. Центр Берлина находился под усиливающимся артиллерийским обстрелом. Первые снаряды уже начали рваться в Имперской канцелярии.
Американская авиация совершила 25 апреля какой-то театральный, но совершенно бессмысленный с военной точки зрения налет на Оберзальцберг. Хотя Гитлер и считался давно с такой возможностью, но сейчас, в последние дни войны, это казалось ему маловероятным. Он знал, что там для населения есть надежные бомбоубежища, и его этот воздушный налет не особенно взволновал.
Назначение Грайма
Грайм, как и было приказано, прибыл ранним вечером 26 апреля в Имперскую канцелярию сопровождаемый Ханной Райч, которая пилотировала его самолет. Поскольку в полете он получил ранение, ему сразу же оказал помощь врач д-р Штумпфэггер. Гитлер посетил Грайма в помещении медицинского пункта, и между ними состоялась очень откровенная и непринужденная беседа, преимущественно касавшаяся поведения Геринга. Затем фюрер перешел к задачам люфтваффе в ближайшие дни. Он ожидал ее вмешательства в битву за Берлин, хотя и не мог знать, что фактически боеспособных авиационных соединений нет. Этот приказ явился кульминационной точкой самообмана Гитлера. Он произвел Грайма в фельдмаршалы и назначил его главнокомандующим люфтваффе. Грайм, несомненно, нуждавшийся в излечении, сказал мне, что желает пережить коней здесь, в бункере фюрера. Ханна Райч обратилась ко мне с такой же просьбой. Но 27 апреля Гитлер решил, что Грайм должен как можно скорее покинуть Берлин. С большим трудом удалось подготовить самолет Грайма к вылету. Он и его пилот Ханна Райч чудом выбрались из этого кавардака и отправились сначала в Рехлин, что само по себе было незаурядным летным подвигом.
27-29 апреля
27 апреля Гитлер снова заговорил со мной насчет моих будущих «планов». Я ответил, что в данный момент никаких «планов» строить не могу: должен подождать, как пойдут события, и только потом решать. Знаю, что моя жена с детьми в безопасности. Фюрер вручил мне ампулу с цианистым кальцием, чтобы в тяжелой ситуации я смог покончить жизнь самоубийством. Я сунул ее в карман.
Затем Гитлер заговорил снова, ошеломив меня такими словами: «Я решил дать коменданту Берлина приказ на прорыв. Сам же останусь здесь и умру в том самом месте, где проработал многие годы моей жизни. Но штаб мой должен участвовать в прорыве. Мне важнее всего, чтобы Борман и Геббельс выбрались отсюда живыми». Если раньше Гитлер стоял на том, чтобы люди из его окружения, которым он доверял, остались с ним до конца, то теперь это его первоначальное намерение совершенно изменилось.
Я спросил фюрера, верит ли он, учитывая положение в Берлине, в то, что еще имеется какой-то шанс на прорыв. Он ответил: «Я верю, что теперь ситуация стала иной. Западные союзники не будут больше настаивать, как в Касабланке, на безоговорочной капитуляции. Из иностранной прессы последних недель слишком явно видно, что конференция в Ялте явилась для Америки и Англии разочарованием. Сталин выдвигает такие требования, которым западные союзники уступают против своей воли лишь потому, что опасаются, как бы он не пошел собственными путями. У меня такое впечатление, что Большая тройка разъехалась из Ялты вовсе не друзьями. Да к тому же и Рузвельт умер. Кроме того, Черчилль никогда русских не любил. Он будет заинтересован в том, чтобы русские не слишком далеко вошли в Германию». Фюрер закончил разговор словами, что я тоже должен принять участие в прорыве из Имперской канцелярии и пробиться к Деницу и Кейтелю.
Я сразу направился к Кребсу и Бургдорфу и доложил им о разговоре с Гитлером. Кребс проинформировал Вейдлинга об этом изменившемся намерении фюрера и сказал ему, чтобы к вечернему обсуждению обстановки тот подготовил предложения по организованному прорыву. А потом, в большом напряжении, мы сами перешли к обсуждению положения. Донесения были сплошь плохими. Армия Венка после первоначальных успехов отступала под натиском русских. При докладе ему об этом Гитлер – как часто в те дни – снова впал в апатию. Предложение Вейдлинга по прорыву исходило из того, что удар Венка все-таки еще удастся. Поскольку теперь это уже оказалось невероятным, Фюрер осудил идею прорыва, назвав ее совершенно бесперспективной.
Тем же вечером Гитлер долго разговаривал с Геббельсом о намерениях последнего и о судьбе его семьи. Сам Геббельс уже долгое время собирался вместе с женой и своими пятерыми детьми умереть в Берлине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173