Поразите дракона сомнения, заставившего сегодня дрогнуть миллионы сердец, заставившего миллионы рук трястись, запирая двери родного жилища!
Злодеяние, столь гнусное и кровавое, нарушает ход жизни, совершающей свой обыденный круг. Чем страшнее преступление, тем большей смутой, тревогой, ужасом объят мирный город, где оно случилось; тем беспомощнее перед ним честные граждане.
Верните же душевное равновесие тем из нас, кто еще уцелел, чтобы мы могли спокойно трудиться и пожинать обильную жатву жизни. Ваша честь, во имя Бога Всевышнего я требую: будьте милосердны к нам!
Голос Бэкли все еще гудел у Биггера в ушах, но суматоха, поднявшаяся в зале, дала ему понять, что речь окончена. Несколько газетных репортеров продирались сквозь толпу, спеша к выходу. Бэкли вытер свое красное лицо и сел. Судья постучал, призывая к порядку, и сказал:
- Суд удаляется на один час.
Макс вскочил на ноги.
- Ваша честь, это невозможно… Как же так?.. Это слишком короткий срок… Вы, значит…
- Через час суд объявит свое решение, - сказал судья.
Со всех сторон кричали. Биггер видел, что у Макса шевелятся губы, но не мог разобрать слов. Потом мало-помалу толпа утихла. Биггер видел, как изменилось выражение на всех лицах. Он понял, что вопрос уже решен. Он понял, что должен умереть.
- Ваша честь, - сказал Макс прерывающимся от волнения голосом. - Мне кажется, для того чтобы внимательно разобраться в материале свидетельских показаний и прений сторон, нужно больше…
- Суд оставляет за собой право самому решать, сколько ему нужно времени, мистер Макс, - сказал судья.
Биггер знал: он погиб. Остальное было только формальностью, оттяжкой времени.
Он не помнил, каким образом очутился снова в маленькой комнате; но, когда он вошел туда, поднос с едой все еще стоял на столе нетронутый. Он сел и посмотрел на шестерку полисменов, молча окруживших его. На поясах у них висели револьверы. Выхватить один и застрелить себя? Но у него не хватило силы обдумать эту внезапно мелькнувшую мысль. Страх парализовал его.
Макс вошел, сел и закурил сигарету.
- Ну вот, голубчик мой. Придется подождать. У нас час времени.
В дверь постучали.
- Пожалуйста, репортеров не допускайте, - сказал Макс полисмену.
- Хорошо.
Минуты шли. От томительного ожидания у Биггера заболела голова. Он знал, что Максу нечего сказать ему, и ему нечего было сказать Максу. Надо было ждать, и все; ждать чего-то, что он уже знал. Ему сдавило горло. Он вдруг почувствовал себя обманутым. Зачем вообще нужен был суд, если все равно кончилось этим?
- Что ж, видно, кончено дело, - вздохнул Биггер, обращаясь больше к себе, чем к Максу.
- Не знаю, - сказал Макс.
- Я знаю, - сказал Биггер.
- Увидим.
- Очень уж скоро он взялся все решить. Я умру, я знаю.
- Не нужно так, Биггер. Вы бы все-таки съели что-нибудь.
- Я не голоден.
- Это еще не конец. Я буду апеллировать к губернатору…
- Зря. Все равно не поможет.
- Как знать.
- Я знаю.
Макс ничего не ответил. Биггер положил голову на стол и закрыл глаза. Ему захотелось, чтобы Макс ушел. Макс сделал все, что мог. Теперь пусть идет домой и забудет про него.
Дверь отворилась.
- Через пять минут судья возвращается в зал!
Макс встал. Биггер посмотрел на его утомленное лицо.
- Пойдем, голубчик. Пора.
Макс пошел вперед; Биггер между двумя полисменами следовал за ним. Он не успел еще сесть, когда вошел судья. Он стоял, пока судья не сел, и потом устало опустился на свой стул. Макс встал и хотел заговорить, но судья жестом остановил его.
- Биггер Томас, встаньте и повернитесь лицом к суду.
В зале слышался шум, и судья постучал по столу. Биггер поднялся; ноги у него дрожали, и ему казалось, что его душит кошмар.
- Желаете ли вы о чем-либо заявить до произнесения приговора?
Он хотел открыть рот, чтобы ответить, но не смог. Да и все равно, он бы не знал, что сказать. Он покачал головой, туман застлал ему глаза. В зале теперь никто не шевелился. Судья провел языком по губам и поднял листок бумаги, который громко зашуршал в тишине.
- Ввиду имеющего место необычайного смятения умов суду вполне ясен его долг, - сказал судья и остановился.
Биггер ощупью нашел край стола и вцепился в него пальцами.
- Постановление суда по делу номер 666-983, по обвинению в убийстве: обвиняемый Биггер Томас, двадцати лет, приговаривается к смертной казни, каковой приговор должен быть приведен в исполнение в пятницу третьего марта, не позднее полуночи, способом, предусмотренным законами нашего штата. Шериф может увести обвиняемого.
Биггер понимал каждое слово; но как будто не слова, а лицо судьи было для него самым главным в эту минуту. Он стоял неподвижно; не мигая, он смотрел в бледное лицо судьи. Потом он почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Макс усадил его на место. В зале стоял невообразимый шум. Судья стучал молотком. Макс, стоя, что-то говорил, но за криками Биггер не мог разобрать его слов. Ему надели наручники и повели подземным коридором обратно в камеру. Он лег на койку, и что-то очень глубоко внутри его сказало: вот и кончено… вот и кончено…
Немного спустя дверь отворилась, вошел Макс и тихо сел на койку возле него. Биггер отвернулся к стене.
- Я поеду к губернатору, Биггер. Еще не все потеряно…
- Уходите, - прошептал Биггер.
- Но вы…
- Не надо. Уходите.
Он почувствовал руку Макса на своем плече, потом руки не стала. Он услышал, как захлопнулась стальная дверь, и понял, что остался один. Он не шевелился; он лежал неподвижно, потому что ему казалось, что, если не двигаться, можно ничего не чувствовать и не думать, а это было все, чего ему сейчас хотелось. Мало-помалу напряжение отпустило его. В темноте и безмолвии камеры он перевернулся на спину и скрестил руки на груди. Его губы искривила жалобная гримаса.
Инстинкт самозащиты выключил из его сознания представление о дне и ночи, потому что, если бы он думал о том, как встает и заходит солнце, о луне, о звездах, о тучах и дожде, ему пришлось бы тысячу раз умереть до того, как его поведут на казнь. Чтобы привыкнуть к мысли о смерти, он обратил весь мир за стенами своей камеры в бесконечный серый край, где не было ни ночи, ни дня, где жили чужие люди, которых он не понимал, но ему хотелось хоть раз войти в их жизнь, прежде чем умереть.
Он теперь не ел; он просто проталкивал пищу в горло, не чувствуя ее вкуса, только чтобы не сосало под ложечкой от голода, чтобы не кружилась голова. И он не спал; просто иногда он на время закрывал глаза и потом снова открывал их, чтобы вернуться к своим думам. Ему хотелось освободиться от всего, что стояло между ним и его концом, между ним и страшным, беспощадным сознанием, что жизнь прошла и ничего не решено, не найден смысл, не связаны воедино противоречивые стремления.
Приходили к нему его мать, брат, сестра, но он просил их сидеть дома, не приходить больше, забыть его. Приходил черный проповедник, тот, который дал ему крест, но он его выгнал. Белый священник стал было его уговаривать помолиться, но он выплеснул ему в лицо чашку горячего кофе. После этого священник не раз приходил навещать других арестантов, но у его камеры больше не останавливался. Это дало Биггеру ощущение собственной значительности, почти такое же, как в вечер разговора с Максом. В том, что священник сторонился его и, может быть, задумывался над причинами, побуждавшими его отказываться от утешений религии, уже заключалось признание его личности на иных основах, чем это было обычно для священника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Злодеяние, столь гнусное и кровавое, нарушает ход жизни, совершающей свой обыденный круг. Чем страшнее преступление, тем большей смутой, тревогой, ужасом объят мирный город, где оно случилось; тем беспомощнее перед ним честные граждане.
Верните же душевное равновесие тем из нас, кто еще уцелел, чтобы мы могли спокойно трудиться и пожинать обильную жатву жизни. Ваша честь, во имя Бога Всевышнего я требую: будьте милосердны к нам!
Голос Бэкли все еще гудел у Биггера в ушах, но суматоха, поднявшаяся в зале, дала ему понять, что речь окончена. Несколько газетных репортеров продирались сквозь толпу, спеша к выходу. Бэкли вытер свое красное лицо и сел. Судья постучал, призывая к порядку, и сказал:
- Суд удаляется на один час.
Макс вскочил на ноги.
- Ваша честь, это невозможно… Как же так?.. Это слишком короткий срок… Вы, значит…
- Через час суд объявит свое решение, - сказал судья.
Со всех сторон кричали. Биггер видел, что у Макса шевелятся губы, но не мог разобрать слов. Потом мало-помалу толпа утихла. Биггер видел, как изменилось выражение на всех лицах. Он понял, что вопрос уже решен. Он понял, что должен умереть.
- Ваша честь, - сказал Макс прерывающимся от волнения голосом. - Мне кажется, для того чтобы внимательно разобраться в материале свидетельских показаний и прений сторон, нужно больше…
- Суд оставляет за собой право самому решать, сколько ему нужно времени, мистер Макс, - сказал судья.
Биггер знал: он погиб. Остальное было только формальностью, оттяжкой времени.
Он не помнил, каким образом очутился снова в маленькой комнате; но, когда он вошел туда, поднос с едой все еще стоял на столе нетронутый. Он сел и посмотрел на шестерку полисменов, молча окруживших его. На поясах у них висели револьверы. Выхватить один и застрелить себя? Но у него не хватило силы обдумать эту внезапно мелькнувшую мысль. Страх парализовал его.
Макс вошел, сел и закурил сигарету.
- Ну вот, голубчик мой. Придется подождать. У нас час времени.
В дверь постучали.
- Пожалуйста, репортеров не допускайте, - сказал Макс полисмену.
- Хорошо.
Минуты шли. От томительного ожидания у Биггера заболела голова. Он знал, что Максу нечего сказать ему, и ему нечего было сказать Максу. Надо было ждать, и все; ждать чего-то, что он уже знал. Ему сдавило горло. Он вдруг почувствовал себя обманутым. Зачем вообще нужен был суд, если все равно кончилось этим?
- Что ж, видно, кончено дело, - вздохнул Биггер, обращаясь больше к себе, чем к Максу.
- Не знаю, - сказал Макс.
- Я знаю, - сказал Биггер.
- Увидим.
- Очень уж скоро он взялся все решить. Я умру, я знаю.
- Не нужно так, Биггер. Вы бы все-таки съели что-нибудь.
- Я не голоден.
- Это еще не конец. Я буду апеллировать к губернатору…
- Зря. Все равно не поможет.
- Как знать.
- Я знаю.
Макс ничего не ответил. Биггер положил голову на стол и закрыл глаза. Ему захотелось, чтобы Макс ушел. Макс сделал все, что мог. Теперь пусть идет домой и забудет про него.
Дверь отворилась.
- Через пять минут судья возвращается в зал!
Макс встал. Биггер посмотрел на его утомленное лицо.
- Пойдем, голубчик. Пора.
Макс пошел вперед; Биггер между двумя полисменами следовал за ним. Он не успел еще сесть, когда вошел судья. Он стоял, пока судья не сел, и потом устало опустился на свой стул. Макс встал и хотел заговорить, но судья жестом остановил его.
- Биггер Томас, встаньте и повернитесь лицом к суду.
В зале слышался шум, и судья постучал по столу. Биггер поднялся; ноги у него дрожали, и ему казалось, что его душит кошмар.
- Желаете ли вы о чем-либо заявить до произнесения приговора?
Он хотел открыть рот, чтобы ответить, но не смог. Да и все равно, он бы не знал, что сказать. Он покачал головой, туман застлал ему глаза. В зале теперь никто не шевелился. Судья провел языком по губам и поднял листок бумаги, который громко зашуршал в тишине.
- Ввиду имеющего место необычайного смятения умов суду вполне ясен его долг, - сказал судья и остановился.
Биггер ощупью нашел край стола и вцепился в него пальцами.
- Постановление суда по делу номер 666-983, по обвинению в убийстве: обвиняемый Биггер Томас, двадцати лет, приговаривается к смертной казни, каковой приговор должен быть приведен в исполнение в пятницу третьего марта, не позднее полуночи, способом, предусмотренным законами нашего штата. Шериф может увести обвиняемого.
Биггер понимал каждое слово; но как будто не слова, а лицо судьи было для него самым главным в эту минуту. Он стоял неподвижно; не мигая, он смотрел в бледное лицо судьи. Потом он почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Макс усадил его на место. В зале стоял невообразимый шум. Судья стучал молотком. Макс, стоя, что-то говорил, но за криками Биггер не мог разобрать его слов. Ему надели наручники и повели подземным коридором обратно в камеру. Он лег на койку, и что-то очень глубоко внутри его сказало: вот и кончено… вот и кончено…
Немного спустя дверь отворилась, вошел Макс и тихо сел на койку возле него. Биггер отвернулся к стене.
- Я поеду к губернатору, Биггер. Еще не все потеряно…
- Уходите, - прошептал Биггер.
- Но вы…
- Не надо. Уходите.
Он почувствовал руку Макса на своем плече, потом руки не стала. Он услышал, как захлопнулась стальная дверь, и понял, что остался один. Он не шевелился; он лежал неподвижно, потому что ему казалось, что, если не двигаться, можно ничего не чувствовать и не думать, а это было все, чего ему сейчас хотелось. Мало-помалу напряжение отпустило его. В темноте и безмолвии камеры он перевернулся на спину и скрестил руки на груди. Его губы искривила жалобная гримаса.
Инстинкт самозащиты выключил из его сознания представление о дне и ночи, потому что, если бы он думал о том, как встает и заходит солнце, о луне, о звездах, о тучах и дожде, ему пришлось бы тысячу раз умереть до того, как его поведут на казнь. Чтобы привыкнуть к мысли о смерти, он обратил весь мир за стенами своей камеры в бесконечный серый край, где не было ни ночи, ни дня, где жили чужие люди, которых он не понимал, но ему хотелось хоть раз войти в их жизнь, прежде чем умереть.
Он теперь не ел; он просто проталкивал пищу в горло, не чувствуя ее вкуса, только чтобы не сосало под ложечкой от голода, чтобы не кружилась голова. И он не спал; просто иногда он на время закрывал глаза и потом снова открывал их, чтобы вернуться к своим думам. Ему хотелось освободиться от всего, что стояло между ним и его концом, между ним и страшным, беспощадным сознанием, что жизнь прошла и ничего не решено, не найден смысл, не связаны воедино противоречивые стремления.
Приходили к нему его мать, брат, сестра, но он просил их сидеть дома, не приходить больше, забыть его. Приходил черный проповедник, тот, который дал ему крест, но он его выгнал. Белый священник стал было его уговаривать помолиться, но он выплеснул ему в лицо чашку горячего кофе. После этого священник не раз приходил навещать других арестантов, но у его камеры больше не останавливался. Это дало Биггеру ощущение собственной значительности, почти такое же, как в вечер разговора с Максом. В том, что священник сторонился его и, может быть, задумывался над причинами, побуждавшими его отказываться от утешений религии, уже заключалось признание его личности на иных основах, чем это было обычно для священника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107