— Она видит в темноте, как кошка.
Именно в это мгновение мы услышали, как что-то упало. Сонье подпрыгнул:
— Что это? Надеюсь, не будильник?
В темноте его бедро дотронулось до моей руки, и я почувствовал, что оно дрожит как у испуганной лошади.
— Да, это будильник,— спокойно ответила Лидия.— С ним все в порядке.
Почти сразу же вспыхнула спичка, потом нас осветила керосиновая лампа. Лидия подкрутила фитиль и поставила лампу на наш стол. Сонье сел на свое место.
— Вы очень испугались за свой будильник,— заметил я.
Он положил трубку на стол, вытер лоб:
— Да, я... Мои наручные часы сломались, досадно не знать, который час. И потом, сейчас ничего стоящего не найдешь. Я бы долго бегал за таким будильником как этот...
Будильник всегда казался мне совершенно обычным, даже в наше нищенское время, и дядюшка Сонье всегда мог бы его починить. На самом деле было какое-то несоответствие между риском, которому подвергался этот предмет, и чувствами, проявленными его владельцем. Я сразу же обратил внимание на данное обстоятельство и, конечно же, был единственным, кто это заметил, ибо один почувствовал, как дрожит дядюшка Сонье. Но не успел я додумать свою мысль до конца, как само состояние нашего ожидания и всего вечера как-то неуловимо изменилось. Так бывает, когда музыкант переходит из мажора в минор, или если перед грозой внезапно меняется освещение. И все из-за того, что дядюшка Сонье, как я понял, боится. Такое незначительное происшествие, как падение будильника, заставило вибрировать напряженный организм.
Признаюсь, что моей первой реакцией на подобное открытие было обычное удивление. Крепкий, высокий, широкоплечий, заросший густым буйным волосом и по-деревенски хитроватый дядюшка Сонье, родом из Вогезов или гор Юра, я точно не помню, совсем не походил на впечатлительного неврастеника. Он нередко выходил из себя, однако как сильный человек. Но в эту минуту я был уверен, что порыв, поднявший его на ноги, не был яростью. Дрожь, которую я почувствовал своей рукой, могла обозначать только страх. А его жест, чтобы вытереть лоб... Ни два инспектора, ни Морелли, казалось, ничего не заметили. Да и сам я внешне ничего не показал. Я смотрел на Лидию, размышляя о том, что она, может быть, знает, есть ли у ее папаши капиталец, закопанный или припрятанный где-то среди старого хлама, и чувствует ли он из-за этого какую-то угрозу. Но нет, не похоже, чтобы Сонье доверял своей дочери подобные тайны. Разве что на смертном одре...
Все то время, пока не было света, мы сидели за столом впятером, не занимаясь ничем другим, кроме курения (конечно, без меня) и разговоров. Не было сказано ничего заслуживающего внимания. Черный рынок, пайки, американцы, спорт. Никто не касался темы убийства. Но время от времени все замолкали, и тогда тишина опускавшейся снаружи ночи сжимала в своих объятиях нашу едва освещенную хижину. Мы ждали. Невозможно было не думать о том, чего мы ждали... Не представлять силуэт, который затаился где-то среди деревьев, возле стены, и тоже ждет момента... Остальные, наверное, чувствовали примерно то же. В чем-то Комб был прав, упомянув о Жеводанском звере.
Лидия неподвижно сидела через два стола от нас и, казалось, слушала наш разговор, но я хорошо понимал, что мысли ее витают где-то далеко. Ее белые руки отсвечивали в тусклом свете; время от времени она наклоняла голову, и ниспадающая волна волос прятала тонкий профиль. Незадолго до одиннадцати дядюшка Сонье, говоря об электричестве, сказал: «Скоро появится». Невольно я почувствовал некоторое облегчение от одного упоминания о том, что нас снова зальет яркий свет. Может, я боялся? Не думаю. Это немного детское состояние, наверное, охватило всех нас, так как мы снова притихли. Ровно в одиннадцать появился свет. Морелли предложил партию в белот, на что все с радостью согласились. Я сразу же отказался, чтобы уступить четвертое место Сонье, заядлому игроку; кроме того, я хотел воспользоваться этим благоприятным обстоятельством, чтобы оставить игроков за их столом и приблизиться к Лидии.
Если правда, что любовь начинается с того, что превращает человека в круглого дурака и неуклюжего увальня, то я действительно был влюблен в Лидию. Ибо, заметьте, никогда еще не было столь благоприятной обстановки: Лидия сидит напротив меня, нет посетителей, царит непринужденность долгих вечерних посиделок, а я — о чем бы вы думали, я завел разговор? — о преступлениях! Видя перед собой самое живое, самое совершенное лицо, каким мне когда-либо приходилось любоваться, я вспоминал лица старые, изъеденные кислотой. От меня не укрылось, как подобно птичьим крыльям встрепенулись ее брови.
— Извините, я просто болван, что говорю с вами об этих ужасах.
— А почему бы нам о них и не поговорить? — ответила Лидия.— Все сейчас только об этом и думают.
В отличие от простонародного выговора отца, она все слова произносила четко и правильно. Отвечая мне, Лидия пожала плечами. Наверное, еще никогда я не находился в такой близости к ней, и потому жадно ловил каждое ее движение.
— Меня так же допрашивали, как и вас,— продолжала она.— Это было не очень приятно.
Я инстинктивно перевел взгляд на инспектора Бушрона, который несомненно получал двусмысленное удовольствие, затягивая допрос. «Минуточку»,— сказала мне Лидия, встала и взяла за стойкой колоду карт.
— Так будет более естественно, правда? — Заявила она, снова садясь за стол.— Вам не будет скучно сыграть со мной в белот?
Я не люблю играть в белот, но я бы еще и не на то согласился, лишь бы подольше оставаться с глазу на глаз с Лидией. Пока она сдавала карты, я, не отрываясь, смотрел на ее руки — руки спортивные, крепкие и вместе с тем совершенной формы. Одного их вида было достаточно, чтобы взволновать меня. Мы начали играть. Я — так плохо, как только можно. К чему эта игра? Что имела в виду Лидия, говоря: «Так будет более естественно»? И не означает ли подобная фраза в устах женщины, что она знает о существовании между вами, или по крайней
мере у вас к ней чувства, отличного от обычных товарищеских отношений? Мое сердце забилось, и я мысленно решил, что буду последним дурнем, если не воспользуюсь случаем, чтобы сказать Лидии... Чтобы сказать ей что? А может, просто какие-то предрассудки заставили меня заколебаться при мысли о том, что нужно будет называть дядюшку Сонье тестем?
— Выслушайте меня,— мягко сказала Лидия,— и не вскакивайте с места, если сможете. Готовы ли вы — если я попрошу вас — спрятать у себя одного человека?
Карты запрыгали у меня перед глазами, однако я даже не шелохнулся.
— Продолжайте игру,— приказала Лидия.— И отвечайте.
— Речь идет о вас?
— Нет.
— Это мужчина.
— Да.
— Значит... это преступник?
Тихий голос Лидии обрел поразительную уверенность:
— Он так же невиновен, как и вы. А возможно, вы были бы даже не способны подняться до его уровня.
И вслух:
— Вам сдавать.
Я дважды ошибся, раздавая карты. Мне казалось, что голоса игроков в белот доносятся из другого мира. Мы играли молча, пока я пытался разобраться в своих мыслях.
— Вилла вдовы Шарло не кажется мне лучшим местом для убежища,— наконец произнес я.— Полиция там все обыскала.
— Именно поэтому она потеряла к ней интерес.
Я уже нашел подходящий для этого необычного разговора тон, произнося предложения с отсутствующим видом вперемежку с замечаниями о ходе игры, чтобы не вызывать любопытства наших соседей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Именно в это мгновение мы услышали, как что-то упало. Сонье подпрыгнул:
— Что это? Надеюсь, не будильник?
В темноте его бедро дотронулось до моей руки, и я почувствовал, что оно дрожит как у испуганной лошади.
— Да, это будильник,— спокойно ответила Лидия.— С ним все в порядке.
Почти сразу же вспыхнула спичка, потом нас осветила керосиновая лампа. Лидия подкрутила фитиль и поставила лампу на наш стол. Сонье сел на свое место.
— Вы очень испугались за свой будильник,— заметил я.
Он положил трубку на стол, вытер лоб:
— Да, я... Мои наручные часы сломались, досадно не знать, который час. И потом, сейчас ничего стоящего не найдешь. Я бы долго бегал за таким будильником как этот...
Будильник всегда казался мне совершенно обычным, даже в наше нищенское время, и дядюшка Сонье всегда мог бы его починить. На самом деле было какое-то несоответствие между риском, которому подвергался этот предмет, и чувствами, проявленными его владельцем. Я сразу же обратил внимание на данное обстоятельство и, конечно же, был единственным, кто это заметил, ибо один почувствовал, как дрожит дядюшка Сонье. Но не успел я додумать свою мысль до конца, как само состояние нашего ожидания и всего вечера как-то неуловимо изменилось. Так бывает, когда музыкант переходит из мажора в минор, или если перед грозой внезапно меняется освещение. И все из-за того, что дядюшка Сонье, как я понял, боится. Такое незначительное происшествие, как падение будильника, заставило вибрировать напряженный организм.
Признаюсь, что моей первой реакцией на подобное открытие было обычное удивление. Крепкий, высокий, широкоплечий, заросший густым буйным волосом и по-деревенски хитроватый дядюшка Сонье, родом из Вогезов или гор Юра, я точно не помню, совсем не походил на впечатлительного неврастеника. Он нередко выходил из себя, однако как сильный человек. Но в эту минуту я был уверен, что порыв, поднявший его на ноги, не был яростью. Дрожь, которую я почувствовал своей рукой, могла обозначать только страх. А его жест, чтобы вытереть лоб... Ни два инспектора, ни Морелли, казалось, ничего не заметили. Да и сам я внешне ничего не показал. Я смотрел на Лидию, размышляя о том, что она, может быть, знает, есть ли у ее папаши капиталец, закопанный или припрятанный где-то среди старого хлама, и чувствует ли он из-за этого какую-то угрозу. Но нет, не похоже, чтобы Сонье доверял своей дочери подобные тайны. Разве что на смертном одре...
Все то время, пока не было света, мы сидели за столом впятером, не занимаясь ничем другим, кроме курения (конечно, без меня) и разговоров. Не было сказано ничего заслуживающего внимания. Черный рынок, пайки, американцы, спорт. Никто не касался темы убийства. Но время от времени все замолкали, и тогда тишина опускавшейся снаружи ночи сжимала в своих объятиях нашу едва освещенную хижину. Мы ждали. Невозможно было не думать о том, чего мы ждали... Не представлять силуэт, который затаился где-то среди деревьев, возле стены, и тоже ждет момента... Остальные, наверное, чувствовали примерно то же. В чем-то Комб был прав, упомянув о Жеводанском звере.
Лидия неподвижно сидела через два стола от нас и, казалось, слушала наш разговор, но я хорошо понимал, что мысли ее витают где-то далеко. Ее белые руки отсвечивали в тусклом свете; время от времени она наклоняла голову, и ниспадающая волна волос прятала тонкий профиль. Незадолго до одиннадцати дядюшка Сонье, говоря об электричестве, сказал: «Скоро появится». Невольно я почувствовал некоторое облегчение от одного упоминания о том, что нас снова зальет яркий свет. Может, я боялся? Не думаю. Это немного детское состояние, наверное, охватило всех нас, так как мы снова притихли. Ровно в одиннадцать появился свет. Морелли предложил партию в белот, на что все с радостью согласились. Я сразу же отказался, чтобы уступить четвертое место Сонье, заядлому игроку; кроме того, я хотел воспользоваться этим благоприятным обстоятельством, чтобы оставить игроков за их столом и приблизиться к Лидии.
Если правда, что любовь начинается с того, что превращает человека в круглого дурака и неуклюжего увальня, то я действительно был влюблен в Лидию. Ибо, заметьте, никогда еще не было столь благоприятной обстановки: Лидия сидит напротив меня, нет посетителей, царит непринужденность долгих вечерних посиделок, а я — о чем бы вы думали, я завел разговор? — о преступлениях! Видя перед собой самое живое, самое совершенное лицо, каким мне когда-либо приходилось любоваться, я вспоминал лица старые, изъеденные кислотой. От меня не укрылось, как подобно птичьим крыльям встрепенулись ее брови.
— Извините, я просто болван, что говорю с вами об этих ужасах.
— А почему бы нам о них и не поговорить? — ответила Лидия.— Все сейчас только об этом и думают.
В отличие от простонародного выговора отца, она все слова произносила четко и правильно. Отвечая мне, Лидия пожала плечами. Наверное, еще никогда я не находился в такой близости к ней, и потому жадно ловил каждое ее движение.
— Меня так же допрашивали, как и вас,— продолжала она.— Это было не очень приятно.
Я инстинктивно перевел взгляд на инспектора Бушрона, который несомненно получал двусмысленное удовольствие, затягивая допрос. «Минуточку»,— сказала мне Лидия, встала и взяла за стойкой колоду карт.
— Так будет более естественно, правда? — Заявила она, снова садясь за стол.— Вам не будет скучно сыграть со мной в белот?
Я не люблю играть в белот, но я бы еще и не на то согласился, лишь бы подольше оставаться с глазу на глаз с Лидией. Пока она сдавала карты, я, не отрываясь, смотрел на ее руки — руки спортивные, крепкие и вместе с тем совершенной формы. Одного их вида было достаточно, чтобы взволновать меня. Мы начали играть. Я — так плохо, как только можно. К чему эта игра? Что имела в виду Лидия, говоря: «Так будет более естественно»? И не означает ли подобная фраза в устах женщины, что она знает о существовании между вами, или по крайней
мере у вас к ней чувства, отличного от обычных товарищеских отношений? Мое сердце забилось, и я мысленно решил, что буду последним дурнем, если не воспользуюсь случаем, чтобы сказать Лидии... Чтобы сказать ей что? А может, просто какие-то предрассудки заставили меня заколебаться при мысли о том, что нужно будет называть дядюшку Сонье тестем?
— Выслушайте меня,— мягко сказала Лидия,— и не вскакивайте с места, если сможете. Готовы ли вы — если я попрошу вас — спрятать у себя одного человека?
Карты запрыгали у меня перед глазами, однако я даже не шелохнулся.
— Продолжайте игру,— приказала Лидия.— И отвечайте.
— Речь идет о вас?
— Нет.
— Это мужчина.
— Да.
— Значит... это преступник?
Тихий голос Лидии обрел поразительную уверенность:
— Он так же невиновен, как и вы. А возможно, вы были бы даже не способны подняться до его уровня.
И вслух:
— Вам сдавать.
Я дважды ошибся, раздавая карты. Мне казалось, что голоса игроков в белот доносятся из другого мира. Мы играли молча, пока я пытался разобраться в своих мыслях.
— Вилла вдовы Шарло не кажется мне лучшим местом для убежища,— наконец произнес я.— Полиция там все обыскала.
— Именно поэтому она потеряла к ней интерес.
Я уже нашел подходящий для этого необычного разговора тон, произнося предложения с отсутствующим видом вперемежку с замечаниями о ходе игры, чтобы не вызывать любопытства наших соседей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47