Когда он был новым, то выглядел, наверное, довольно нарядно. Но сейчас в его облике появилось что-то зловещее, хотя в середине, возможно благодаря деревянным стенам, сохранялось больше тепла, чем в доме Жеральдины Летандар. Две комнаты, кухня, скромная душевая. Только одна из двух комнат была по-настоящему меблирована, вторая же захламлена невероятным нагромождением сломанных стульев, старых газет, книг, сваленных в кучу в одном из углов и накрытых плюшевым костюмом садовника.
— Хотел бы я посмотреть, на что все это было похоже до обыска,—произнес Пьер Бертрикс.
Во второй комнате порядка было больше. Там стояла железная кровать, шкаф с бельем и одеждой, стол, ящики которого были опустошены и где не осталось ничего, кроме нескольких газет. Дата на настольном календаре указывала день смерти Стефана Бореля. На другом столе, пониже, сделанном из белого дерева, стоял очень скромный радиоприемник с делением шкалы в килогерцах. За исключением этого предмета вся комната, хотя и довольно опрятная, производила странное впечатление запустения.
— Это напоминает убежище старой совы,— заметил я.— Племянник-авиатор не соберет здесь богатого наследства.
Бертрикс повернул ручку приемника. Через несколько секунд послышался голос. Какая-то испанская певица.
— Нет,— сказал Бертрикс,— она поет на каталонском.
Звуки сарабанды зловеще звучали в этом убогом домике, в который заглянула смерть. Пьер Бертрикс выключил приемник. Мы вышли.
— Итак,— сказал я,— мы еще раз побывали в местах трех преступлений.
— Остается еще посмотреть на то, где едва не было совершено четвертое,— напомнил детектив.— Где это?
Я уже совсем забыл о человеке, который, защищаясь, стрелял из револьвера. Но Пьер Бертрикс не забывал ничего. Комиссар шел впереди нас по тропинке, ведущей к вилле. Вот и она сама. Сломанный убийцей замок починили, краска в этом месте отличалась более светлым оттенком. На наш звонок вышла старуха, стучавшая зубами в ту трагическую ночь. Комиссар спросил, дома ли месье Сюрло.
— Да, он здесь,— ответила старушка.— Вообще-то он работает в Берси, но сейчас, знаете...
Наконец появился и сам Сюрло. Это был сорокалетний мужчина с сеткой склеротических сосудов на висках, одетый в коричневую спецовку. Он извинился за свой вид.
— Ничего, ничего,— ответил Пьер Бертрикс,— это не имеет значения.
На этот раз он сам принялся излагать причину нашего посещения. Он попросил месье Сюрло еще раз подробно рассказать о тех тревожных обстоятельствах, которые заставили его дважды выстрелить из револьвера.
— Мне очень неприятно снова вызывать у вас тяжелые воспоминания, но...
— Как вам будет угодно...
Старуха-мать завела нас в довольно скромную столовую. Сюрло начал свой рассказ. Он легко находил нужные слова, и это было естественно, ибо он, наверное, уже раз десять описывал свое приключение как полиции, так и соседям.
— Поздно вечером мне послышались шаги. Я встал...
— Вы посмотрели на часы?
— Да, стенные часы показывали без четверти одиннадцать. Я тихонько открыл входную дверь.
— Вы включили внешнее освещение?
— Ну что вы, не такой уж я дурак! Нет, я осторожно выглянул наружу и прислушался. Ничего. Я подумал, что мне, наверное, послышалось, поскольку, сами понимаете, сон не шел...
Сюрло еще долго рассказывал свою историю. Пьер Бертрикс внимательно слушал. Мы вышли на крыльцо, детектив попросил, чтобы ему точно указали, в каком направлении Сюрло выстрелил в первый раз, потом во второй. Затем он спустился в сад, дошел до ворот, обошел дом. Старуха выглядела подавленной:
— Господин комиссар, вы полагаете, что все начнется сначала? Разве это жизнь, вот так запираться каждый вечер на все засовы и дрожать...
— О! Я не думаю, что убийца вернется и опять нападет на ваш дом. Его тут слишком горячо встретили.
— Согласитесь, что это слабое утешение,— заметил Сюрло.
Пьер Бертрикс закончил осмотр сада, и мы распрощались с хозяином. Машина детектива ждала нас в конце Моста Капитула. Через несколько минут мы подъехали к комиссариату. Комиссар завел нас в свой кабинет и убедился, что дверь в секретариат плотно закрыта. Я не понимал, что нового мог найти Бертрикс, однако выглядел он вполне удовлетворенным.
— Ну что же,— заявил он,— я считаю, что мы сразу же можем приготовить и вторую хлопушку.
— Это значит, что первая не дала никаких результатов?
— Нет. Результат есть.
— Признаюсь, мне не удалось увидеть сегодня ничего нового. А вам, господин комиссар?
Комиссар снял очки, принялся их протирать, но не произнес ни слова.
— А глядеть, собственно и не на что,— пришел ему на выручку Бертрикс.— Во всяком случае я, как и вы, ничего не увидел. Зато услышал... Я услышал Сюрло. Он лгал. Судите сами...
Я внимательно всматривался в лицо детектива.
— Сюрло сказал, что вечером, услышав в саду шаги, он поднялся с кровати. Я спросил, в котором часу, и он ответил: «Без четверти одиннадцать». Он-де посмотрел на часы. Но в ту ночь без четверти одиннадцать на Тополином острове не было света. Если не ошибаюсь, вы сами говорили мне об этом...
— Да, это так!
— Света, по вашим словам не было с половины одиннадцатого. Сюрло просто не мог увидеть время на своих стенных часах, а если бы он зажег свечу или керосиновую лампу, ему бы не было смысла умалчивать об этой детали, когда я спросил у него, зажигал ли он свет. Вместо этого он ответил: «Не такой уж я дурак!..» Следовательно, Сюрло выдумывает. И, как все люди, которые привирают, с течением времени он обогащает свой рассказ новыми подробностями, совершенствует его, чтобы придать вымышленной истории больше правдоподобия. Он просто забыл об одной детали: отключенном свете. А может, никогда о ней и не знал...
— Но тогда,— заметил я,— выстрелы из револьвера...
— Мы не можем терять наше время на предположения, гипотезы. Сегодня мы установили один несомненный факт. Один человек лжет об одном из обстоятельств тройного преступления на Тополином острове. На этот раз речь идет не о неуловимом беглеце, а о человеке, который находится тут, у нас под рукой.
— Так может, его следует арестовать? — спросил комиссар.
— По правде говоря, я считаю, что не стоит, поскольку уже завтра собираюсь сделать свой второй ход. Хотя зачем, собственно, ждать завтра? Начнем сегодня же ночью. И поступим мы, месье Норрей, следующим образом...
На улице было тихо. Я посмотрел на часы: девять двадцать пять. До условного часа оставалось еще тридцать пять минут. В доме — также ни звука. В девять часов племянницы вдовы легли спать, я слышал, как они пошли в свою комнату и уже не выходили. Заряженный револьвер лежал в ящике моего стола. Я вытащил его и положил под рукой на столе, рядом с книгой, которую не читал. Почему в самом деле я не мог читать? Эта нервозность просто смешна...
На Вишневой Аллее послышались шаги, шаги мужские, но прохожий не остановился. Где-то на Марне раздался гудок шаланды. Довольно странно для этого позднего часа — шлюзовщик должен был давно закрыть свою лавочку. Чего же этой шаланде нужно? Все мне казалось неестественным, как будто этот крошечный клочок земли был частью постановки, реализованной Бертриксом. И именно против него, да, именно против него, во мне подспудно нарастал глухой гнев. Как глупо было согласиться на роль — и притом главную роль — в этой дрянной пьеске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Хотел бы я посмотреть, на что все это было похоже до обыска,—произнес Пьер Бертрикс.
Во второй комнате порядка было больше. Там стояла железная кровать, шкаф с бельем и одеждой, стол, ящики которого были опустошены и где не осталось ничего, кроме нескольких газет. Дата на настольном календаре указывала день смерти Стефана Бореля. На другом столе, пониже, сделанном из белого дерева, стоял очень скромный радиоприемник с делением шкалы в килогерцах. За исключением этого предмета вся комната, хотя и довольно опрятная, производила странное впечатление запустения.
— Это напоминает убежище старой совы,— заметил я.— Племянник-авиатор не соберет здесь богатого наследства.
Бертрикс повернул ручку приемника. Через несколько секунд послышался голос. Какая-то испанская певица.
— Нет,— сказал Бертрикс,— она поет на каталонском.
Звуки сарабанды зловеще звучали в этом убогом домике, в который заглянула смерть. Пьер Бертрикс выключил приемник. Мы вышли.
— Итак,— сказал я,— мы еще раз побывали в местах трех преступлений.
— Остается еще посмотреть на то, где едва не было совершено четвертое,— напомнил детектив.— Где это?
Я уже совсем забыл о человеке, который, защищаясь, стрелял из револьвера. Но Пьер Бертрикс не забывал ничего. Комиссар шел впереди нас по тропинке, ведущей к вилле. Вот и она сама. Сломанный убийцей замок починили, краска в этом месте отличалась более светлым оттенком. На наш звонок вышла старуха, стучавшая зубами в ту трагическую ночь. Комиссар спросил, дома ли месье Сюрло.
— Да, он здесь,— ответила старушка.— Вообще-то он работает в Берси, но сейчас, знаете...
Наконец появился и сам Сюрло. Это был сорокалетний мужчина с сеткой склеротических сосудов на висках, одетый в коричневую спецовку. Он извинился за свой вид.
— Ничего, ничего,— ответил Пьер Бертрикс,— это не имеет значения.
На этот раз он сам принялся излагать причину нашего посещения. Он попросил месье Сюрло еще раз подробно рассказать о тех тревожных обстоятельствах, которые заставили его дважды выстрелить из револьвера.
— Мне очень неприятно снова вызывать у вас тяжелые воспоминания, но...
— Как вам будет угодно...
Старуха-мать завела нас в довольно скромную столовую. Сюрло начал свой рассказ. Он легко находил нужные слова, и это было естественно, ибо он, наверное, уже раз десять описывал свое приключение как полиции, так и соседям.
— Поздно вечером мне послышались шаги. Я встал...
— Вы посмотрели на часы?
— Да, стенные часы показывали без четверти одиннадцать. Я тихонько открыл входную дверь.
— Вы включили внешнее освещение?
— Ну что вы, не такой уж я дурак! Нет, я осторожно выглянул наружу и прислушался. Ничего. Я подумал, что мне, наверное, послышалось, поскольку, сами понимаете, сон не шел...
Сюрло еще долго рассказывал свою историю. Пьер Бертрикс внимательно слушал. Мы вышли на крыльцо, детектив попросил, чтобы ему точно указали, в каком направлении Сюрло выстрелил в первый раз, потом во второй. Затем он спустился в сад, дошел до ворот, обошел дом. Старуха выглядела подавленной:
— Господин комиссар, вы полагаете, что все начнется сначала? Разве это жизнь, вот так запираться каждый вечер на все засовы и дрожать...
— О! Я не думаю, что убийца вернется и опять нападет на ваш дом. Его тут слишком горячо встретили.
— Согласитесь, что это слабое утешение,— заметил Сюрло.
Пьер Бертрикс закончил осмотр сада, и мы распрощались с хозяином. Машина детектива ждала нас в конце Моста Капитула. Через несколько минут мы подъехали к комиссариату. Комиссар завел нас в свой кабинет и убедился, что дверь в секретариат плотно закрыта. Я не понимал, что нового мог найти Бертрикс, однако выглядел он вполне удовлетворенным.
— Ну что же,— заявил он,— я считаю, что мы сразу же можем приготовить и вторую хлопушку.
— Это значит, что первая не дала никаких результатов?
— Нет. Результат есть.
— Признаюсь, мне не удалось увидеть сегодня ничего нового. А вам, господин комиссар?
Комиссар снял очки, принялся их протирать, но не произнес ни слова.
— А глядеть, собственно и не на что,— пришел ему на выручку Бертрикс.— Во всяком случае я, как и вы, ничего не увидел. Зато услышал... Я услышал Сюрло. Он лгал. Судите сами...
Я внимательно всматривался в лицо детектива.
— Сюрло сказал, что вечером, услышав в саду шаги, он поднялся с кровати. Я спросил, в котором часу, и он ответил: «Без четверти одиннадцать». Он-де посмотрел на часы. Но в ту ночь без четверти одиннадцать на Тополином острове не было света. Если не ошибаюсь, вы сами говорили мне об этом...
— Да, это так!
— Света, по вашим словам не было с половины одиннадцатого. Сюрло просто не мог увидеть время на своих стенных часах, а если бы он зажег свечу или керосиновую лампу, ему бы не было смысла умалчивать об этой детали, когда я спросил у него, зажигал ли он свет. Вместо этого он ответил: «Не такой уж я дурак!..» Следовательно, Сюрло выдумывает. И, как все люди, которые привирают, с течением времени он обогащает свой рассказ новыми подробностями, совершенствует его, чтобы придать вымышленной истории больше правдоподобия. Он просто забыл об одной детали: отключенном свете. А может, никогда о ней и не знал...
— Но тогда,— заметил я,— выстрелы из револьвера...
— Мы не можем терять наше время на предположения, гипотезы. Сегодня мы установили один несомненный факт. Один человек лжет об одном из обстоятельств тройного преступления на Тополином острове. На этот раз речь идет не о неуловимом беглеце, а о человеке, который находится тут, у нас под рукой.
— Так может, его следует арестовать? — спросил комиссар.
— По правде говоря, я считаю, что не стоит, поскольку уже завтра собираюсь сделать свой второй ход. Хотя зачем, собственно, ждать завтра? Начнем сегодня же ночью. И поступим мы, месье Норрей, следующим образом...
На улице было тихо. Я посмотрел на часы: девять двадцать пять. До условного часа оставалось еще тридцать пять минут. В доме — также ни звука. В девять часов племянницы вдовы легли спать, я слышал, как они пошли в свою комнату и уже не выходили. Заряженный револьвер лежал в ящике моего стола. Я вытащил его и положил под рукой на столе, рядом с книгой, которую не читал. Почему в самом деле я не мог читать? Эта нервозность просто смешна...
На Вишневой Аллее послышались шаги, шаги мужские, но прохожий не остановился. Где-то на Марне раздался гудок шаланды. Довольно странно для этого позднего часа — шлюзовщик должен был давно закрыть свою лавочку. Чего же этой шаланде нужно? Все мне казалось неестественным, как будто этот крошечный клочок земли был частью постановки, реализованной Бертриксом. И именно против него, да, именно против него, во мне подспудно нарастал глухой гнев. Как глупо было согласиться на роль — и притом главную роль — в этой дрянной пьеске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47