Короче говоря, отказавшись от такой прекрасной карьеры, я потом продолжал время от времени тренироваться, с большим или меньшим усердием наступать и защищаться, «качать маятник», как говорит Бланки. Между прочим, Бланки никогда
не отказывался от мысли наставить меня на путь истинный, несмотря на то, что начинать карьеру «профи» мне явно не улыбалось.
— Как для любителя, защищаетесь вы отлично,— хвалил он меня.— Я отшлифую вашу технику и подготовлю к чемпионату начинающих...
Самому мне мысль об участии в чемпионате начинающих казалась все более смешной. Но не таков был Бланки, чтобы отступаться.
— Идите быстро разденьтесь и поскачите пока со скакалкой,— распорядился он, сейчас я вами займусь.
В глубине зала какой-то посетитель со знанием дела тузил «грушу». В подвале, где была расположена раздевалка, заканчивала одеваться предыдущая группа. Никого из них я не знал. Я надел спортивный костюм, поднялся в зал и начал прыгать через скакалку перед зеркалом. Бланки готовил боксерские перчатки.
— Если ваша «дыхалка» в порядке, вам не составит труда восстановить навыки, месье Норрей.
Рафа, который называл меня «Норманденком», пока я пробовал различные профессии, а он надеялся сделать из меня настоящего боксера, начал называть меня «месье Норреем» с тех пор, как я стал журналистом. Престиж литературного творчества во Франции, что поделаешь!
— Впрочем, всему свой черед. У вас получится, вот увидите, у вас все получится. Хватит разминаться, давайте работать. Прямой левой.
Бланки выступал в полусреднем весе, хотя он, пожалуй, легче меня. С лошадиной силой я нацеливаю прямые удары в подбородок Бланки. Он отклоняется, гасит их перчаткой. Прямые обеими руками, хуки обеими руками. Мои удары пушечным эхом отдаются от перчаток Рафы.
— Неплохо. Левой — правой — левой... Так... Дублируйте левой, еще... Левой — правой — левой...
Я чувствую, что начинаю разогреваться, дыхание становится глубже, подключились резервные силы. Это помогает. Рафа меня успокаивает.
— Не так сильно. Вот так. А теперь передохните минуты две-три, походите по залу. Потом поработаете с малышом Люсьеном, он как раз ожидает партнера, а того нет. Не бойтесь! Всего две-три попытки! Вот увидите, Люсьен очень приятный человек! Люсьен!..
— Кто же этот Люсьен? Вроде уже где-то видел это лицо, очевидно, на чемпионате второй категории. В нем чувствуется профессионал. Лет двадцати пяти, чистенький, прекрасная мускулатура, бледноватое лицо.
— Добрый день, месье Норрей!
Он меня знает, и я не решаюсь спросить, как его зовут. Он жмет мою руку в огромной перчатке. Бланки зашнуровывает перчатки
Люсьену, а я тем временем прохаживаюсь по залу. По взгляду Люсьена я понимаю, что он рад побоксировать с журналистом. Это не злость, а скорее радость от возможности показать свой класс. Надежда, что при случае я вспомню его в своей статье.
— Ну-с, ребятки, начнем.
Я боксирую как любитель средней руки. У меня вовсе не плох удар левой. Я совсем не боюсь ударов, но старательно защищаю сердце, печень, желудок. Хватит! Я решительно начинаю наступать на Люсьена и почти сразу же пропускаю встречный левой прямо в нос. Оскорбительный удар. За ним еще один. Что происходит? А вот что: я думаю о другом. Не беспокойтесь, не о Лидии и вообще ни о чем, связанном с Тополиным островом. «Где я видел это лицо?» И его взгляд, с которым я встретился, меня смущает, вернее, смущает то, что я не могу его определить. Но это совсем не причина для того, чтобы тебе расквасили лицо. Я делаю над собой усилие и больше не смотрю в глаза Люсьену. Я заставляю себя смотреть на линию его плеч и думаю о том, что я здесь делаю перед этим подвижным соперником, и — — хоп! — бью левой. Еще раз. Прекрасно: вот она, безукоризненная и необходимая дисциплина мысли, мгновенная реакция. Однако Люсьен так просто не сдается. Техника у него бесхитростная, по крайней мере, не особо изобретательная, но он пользуется малейшим моим промахом, боксируя со мной как учитель. Тем не менее мы еще на что-то способны, даже забавно. Кто сказал, что бокс — спорт жестокий? Конечно, бывает всякое. Но со своей стороны я ни при каких обстоятельствах не испытывал ненависти к противнику в боксерских перчатках. Это всегда была какая-то животная радость, почти то же братское чувство, что у щенка, играющего с другим щенком. Возможно, чтобы стать чемпионом, надо быть злее. Когда я вижу бледное лицо Сердана, лицо почти искаженное...
— Брэк! — кричит Бланки.— Отдохните.
Отдых, следующий заход. Отдых. Третий заход. Надо мной понемногу берут верх, но я не «расклеился». Из замечаний Рафы видно, что он доволен. Брэк. Конец.
— Ну-ну, совсем неплохо,— хвалит Бланки.— Я с вами еще поработаю.
— А вы хорошо защищаетесь, месье Норрей,— говорит Люсьен. Волосы его немного взъерошены, кожа порозовела. Я любуюсь его мускулатурой. И так как напрочь бросил ломать голову над его фамилией, она сама всплывает в моей отдохнувшей памяти: Сюрло. Странно. Вчера, когда ее произнес комиссар полиции Кретея, она мне ничего не напоминала. Только теперь я вспомнил, что уже слышал ее.
— А вы случайно не родственник Сюрло, который живет в Кретее?
— Жозеф Сюрло? Это мой брат.
Теперь я понимаю, почему меня смущал его взгляд. Люсьен Сюрло пожимает плечами, начиная зубами развязывать шнурки на перчатках.
— Он ничтожество,— добавляет Люсьен.
— Вот-те на! Вы с ним не ладите?
Но Бланки подталкивает меня к раздевалке.
— Идите набросьте что-нибудь, черт возьми! Хотя бы майку. Вы остынете перед упражнениями.
Мне, однако, хочется поговорить с этим Сюрло.
— Я тоже наброшу майку,— говорит он.— Вам, месье Норрей, возможно, не понравилось, что я называю брата ничтожеством...
В раздевалке, провонявший потом и одеколоном, Люсьен Сюрло без лишних просьб сам рассказывает о своем брате.
— Заметьте, что он старший, но если бы я следовал его примеру... Все было благополучно, пока он не начал работать в Берси. Вы не знаете этих людей, месье Норрей. Нельзя сказать, чтобы по натуре они были хуже других. Но встают они рано, часа в четыре, в пять утра — я говорю о том, что было до войны. Перекусят чем-нибудь первый раз — ведь часто утром холодно — ну там, кусок хлеба, паштет, сыр...
— Ваш брат не показался мне слишком толстым.
— Обождите. Первый завтрак запивают литром вина. В девять едят снова; и снова литр вина, иногда — два. Клянусь, я не преувеличиваю. Через час настоящий завтрак. Лучше не говорить, сколько они всего выпивают, вы мне не поверите. И кофе, много чашечек кофе. Я забыл сказать об аперитиве...
— Понятно,— сказал я.
— Это продолжается после обеда и вечером. Кто может выдержать такой образ жизни? В тридцать лет мой брат был алкоголиком. Я называю вещи своими именами.
Мы поднимаемся из раздевалки в зал.
— Но ведь у вашего брата было время вылечиться. Берси — мертвый город.
Люсьен Сюрло пожал плечами.
— У него было еще больше времени спиться и пойти ко дну. Видели, с кем он живет? Вы думали, это наша мать? Нет, это его жена, месье Норрей. Когда я говорю «жена», вы понимаете, что имеется в виду. Она на двадцать лет старше него. Некоторые считают, что они достойны жалости. У меня это вызывает омерзение.
Чтобы перевести этот неприятный разговор на другую тему, я спрашиваю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
не отказывался от мысли наставить меня на путь истинный, несмотря на то, что начинать карьеру «профи» мне явно не улыбалось.
— Как для любителя, защищаетесь вы отлично,— хвалил он меня.— Я отшлифую вашу технику и подготовлю к чемпионату начинающих...
Самому мне мысль об участии в чемпионате начинающих казалась все более смешной. Но не таков был Бланки, чтобы отступаться.
— Идите быстро разденьтесь и поскачите пока со скакалкой,— распорядился он, сейчас я вами займусь.
В глубине зала какой-то посетитель со знанием дела тузил «грушу». В подвале, где была расположена раздевалка, заканчивала одеваться предыдущая группа. Никого из них я не знал. Я надел спортивный костюм, поднялся в зал и начал прыгать через скакалку перед зеркалом. Бланки готовил боксерские перчатки.
— Если ваша «дыхалка» в порядке, вам не составит труда восстановить навыки, месье Норрей.
Рафа, который называл меня «Норманденком», пока я пробовал различные профессии, а он надеялся сделать из меня настоящего боксера, начал называть меня «месье Норреем» с тех пор, как я стал журналистом. Престиж литературного творчества во Франции, что поделаешь!
— Впрочем, всему свой черед. У вас получится, вот увидите, у вас все получится. Хватит разминаться, давайте работать. Прямой левой.
Бланки выступал в полусреднем весе, хотя он, пожалуй, легче меня. С лошадиной силой я нацеливаю прямые удары в подбородок Бланки. Он отклоняется, гасит их перчаткой. Прямые обеими руками, хуки обеими руками. Мои удары пушечным эхом отдаются от перчаток Рафы.
— Неплохо. Левой — правой — левой... Так... Дублируйте левой, еще... Левой — правой — левой...
Я чувствую, что начинаю разогреваться, дыхание становится глубже, подключились резервные силы. Это помогает. Рафа меня успокаивает.
— Не так сильно. Вот так. А теперь передохните минуты две-три, походите по залу. Потом поработаете с малышом Люсьеном, он как раз ожидает партнера, а того нет. Не бойтесь! Всего две-три попытки! Вот увидите, Люсьен очень приятный человек! Люсьен!..
— Кто же этот Люсьен? Вроде уже где-то видел это лицо, очевидно, на чемпионате второй категории. В нем чувствуется профессионал. Лет двадцати пяти, чистенький, прекрасная мускулатура, бледноватое лицо.
— Добрый день, месье Норрей!
Он меня знает, и я не решаюсь спросить, как его зовут. Он жмет мою руку в огромной перчатке. Бланки зашнуровывает перчатки
Люсьену, а я тем временем прохаживаюсь по залу. По взгляду Люсьена я понимаю, что он рад побоксировать с журналистом. Это не злость, а скорее радость от возможности показать свой класс. Надежда, что при случае я вспомню его в своей статье.
— Ну-с, ребятки, начнем.
Я боксирую как любитель средней руки. У меня вовсе не плох удар левой. Я совсем не боюсь ударов, но старательно защищаю сердце, печень, желудок. Хватит! Я решительно начинаю наступать на Люсьена и почти сразу же пропускаю встречный левой прямо в нос. Оскорбительный удар. За ним еще один. Что происходит? А вот что: я думаю о другом. Не беспокойтесь, не о Лидии и вообще ни о чем, связанном с Тополиным островом. «Где я видел это лицо?» И его взгляд, с которым я встретился, меня смущает, вернее, смущает то, что я не могу его определить. Но это совсем не причина для того, чтобы тебе расквасили лицо. Я делаю над собой усилие и больше не смотрю в глаза Люсьену. Я заставляю себя смотреть на линию его плеч и думаю о том, что я здесь делаю перед этим подвижным соперником, и — — хоп! — бью левой. Еще раз. Прекрасно: вот она, безукоризненная и необходимая дисциплина мысли, мгновенная реакция. Однако Люсьен так просто не сдается. Техника у него бесхитростная, по крайней мере, не особо изобретательная, но он пользуется малейшим моим промахом, боксируя со мной как учитель. Тем не менее мы еще на что-то способны, даже забавно. Кто сказал, что бокс — спорт жестокий? Конечно, бывает всякое. Но со своей стороны я ни при каких обстоятельствах не испытывал ненависти к противнику в боксерских перчатках. Это всегда была какая-то животная радость, почти то же братское чувство, что у щенка, играющего с другим щенком. Возможно, чтобы стать чемпионом, надо быть злее. Когда я вижу бледное лицо Сердана, лицо почти искаженное...
— Брэк! — кричит Бланки.— Отдохните.
Отдых, следующий заход. Отдых. Третий заход. Надо мной понемногу берут верх, но я не «расклеился». Из замечаний Рафы видно, что он доволен. Брэк. Конец.
— Ну-ну, совсем неплохо,— хвалит Бланки.— Я с вами еще поработаю.
— А вы хорошо защищаетесь, месье Норрей,— говорит Люсьен. Волосы его немного взъерошены, кожа порозовела. Я любуюсь его мускулатурой. И так как напрочь бросил ломать голову над его фамилией, она сама всплывает в моей отдохнувшей памяти: Сюрло. Странно. Вчера, когда ее произнес комиссар полиции Кретея, она мне ничего не напоминала. Только теперь я вспомнил, что уже слышал ее.
— А вы случайно не родственник Сюрло, который живет в Кретее?
— Жозеф Сюрло? Это мой брат.
Теперь я понимаю, почему меня смущал его взгляд. Люсьен Сюрло пожимает плечами, начиная зубами развязывать шнурки на перчатках.
— Он ничтожество,— добавляет Люсьен.
— Вот-те на! Вы с ним не ладите?
Но Бланки подталкивает меня к раздевалке.
— Идите набросьте что-нибудь, черт возьми! Хотя бы майку. Вы остынете перед упражнениями.
Мне, однако, хочется поговорить с этим Сюрло.
— Я тоже наброшу майку,— говорит он.— Вам, месье Норрей, возможно, не понравилось, что я называю брата ничтожеством...
В раздевалке, провонявший потом и одеколоном, Люсьен Сюрло без лишних просьб сам рассказывает о своем брате.
— Заметьте, что он старший, но если бы я следовал его примеру... Все было благополучно, пока он не начал работать в Берси. Вы не знаете этих людей, месье Норрей. Нельзя сказать, чтобы по натуре они были хуже других. Но встают они рано, часа в четыре, в пять утра — я говорю о том, что было до войны. Перекусят чем-нибудь первый раз — ведь часто утром холодно — ну там, кусок хлеба, паштет, сыр...
— Ваш брат не показался мне слишком толстым.
— Обождите. Первый завтрак запивают литром вина. В девять едят снова; и снова литр вина, иногда — два. Клянусь, я не преувеличиваю. Через час настоящий завтрак. Лучше не говорить, сколько они всего выпивают, вы мне не поверите. И кофе, много чашечек кофе. Я забыл сказать об аперитиве...
— Понятно,— сказал я.
— Это продолжается после обеда и вечером. Кто может выдержать такой образ жизни? В тридцать лет мой брат был алкоголиком. Я называю вещи своими именами.
Мы поднимаемся из раздевалки в зал.
— Но ведь у вашего брата было время вылечиться. Берси — мертвый город.
Люсьен Сюрло пожал плечами.
— У него было еще больше времени спиться и пойти ко дну. Видели, с кем он живет? Вы думали, это наша мать? Нет, это его жена, месье Норрей. Когда я говорю «жена», вы понимаете, что имеется в виду. Она на двадцать лет старше него. Некоторые считают, что они достойны жалости. У меня это вызывает омерзение.
Чтобы перевести этот неприятный разговор на другую тему, я спрашиваю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47