Но за углом тотчас же ссутулился, сник, и в его фигуре не осталось ничего от бравого солдата, каким он вернулся из Тироля в Прагу.
Жгучий напиток, выпитый им внизу, в погребке, словно образовал внутри у него пустоту, и нужно было согнуться, чтобы ее заполнить. Теперь ему не было надобности одергивать жилетку.
Лен шел по темной, как ущелье, улочке. Где-то на другом ее конце невидимый за углом фонарь выдавал себя слабым отсветом.
Касаясь локтем шероховатой стены, Лен медленно продвигался вперед, и шаги его становились тем неувереннее, чем ближе он подходил к цели, которая должна была находиться где-то там, где в отсвете фонаря поблескивал булыжник мокрой мостовой.
Кто-то кашлянул и шаркнул башмачком о каменную ступеньку; Лен, прислонившийся к стене дома напротив, не видел, кто это,— свет был за второй, застекленной дверью, что была несколькими ступенями выше. В грязном прямоугольнике стекла появился темный контур круглой женской головы, обрамленной буйными завитками; голова наклонилась, и в рассеянном свете лампы за стеклом на шее обозначились выпуклости позвонков.
...Возглас донесся из маленькой входной двери, что словно вырастала из-под тротуара, как, впрочем, все двери и ворота на этой улочке.
— Эхма! — или что-то вроде того выдохнула молодая женщина, с наигранной веселостью спрыгнув на обе ноги, и тут стало видно, что она невысокая и коренастая. Лен, разглядев, что у нее волосы очень светлые, резким движением своей худой, жилистой руки схватил ее чуть пониже широкого белого плеча, выступающего из лифа без рукавов.
От его железной хватки девушка выгнулась и застонала:
— Проваливай, мерзавец, я с пьяными не хожу! Но Лен не разжимал пальцев.
— Реветь не буду, не дождешься! — шипела она, пытаясь высвободить руку из тисков Лена.— Вот тебе! — сдавленным голосом крикнула она и изо всей силы влепила Лену по впалой щеке.
Удар был таким неожиданным, что плечо ее высвободилось из руки Лена, и она прыгнула на верхнюю ступеньку.
— Боже, Лен! — ужаснулась она и изо всей силы рванулась к дверям, распахнув их настежь.
Лен успел проскочить за ней, прежде чем они захлопнулись. Сразу за входной дверью был маленький, с пятачок, дворик; девушка промахнула его в два прыжка и взбежала по лестнице. Лен — за ней. Ступеньки мелькнули у него перед глазами, и не успел он опомниться, как она толкнула стеклянную, побеленною изнутри дверь. Прижав створку, девушка дважды щелкнула ключом, провернувшимся вхолостую: между створками двери застряли пальцы левой руки Лена. Он стиснул зубы и, навалившись плечом, открыл дверь, хотя и видел, что под нее попала приставленная для упора нога девушки.
— О боже, моя нога! — тихо вскрикнула она, опустившись на пол.— Господи, го-спо-ди! — стенала бедняжка все тише и неожиданно смолкла.
На лестнице раздались тяжелые шаги, и чей-то хриплый голос, в котором с трудом можно было признать голос женщины, пробурчал:
— Что там такое? Может, разбудить старого? Девушка поднялась с пола и, ступая на пятку,
захромала к приоткрытой двери, раздраженно выкрикнув:
— Эй, вы там, заткнитесь! У меня гость! Ворчанье стало еще злее, но Маринка Криштофова — а это была она — захлопнула дверь и дважды повернула ключ в замке.
Тут же, однако, она опять села на пол и, обхватив руками прищемленную ногу, застонала:
— Господи, до чего же больно...
Она вжала голову в колени и так тяжело вздыхала, что подрагивал смешной хохолок на макушке.
Лен видел, что на самом деле она не плачет. Щеки его горели, особенно правая — припекала пощечина, полученная от Маринки.
Забыв про все на свете, Лен смотрел на тугие завитки ее волос. Оттого, что голову она с силой засунула между колен, затейливая прическа растрепалась, и Лен увидел, что сверху волосы у нее очень светлые, а у корней гораздо более темные, прямо чуть ли не черные; и такие густые, что нигде не видно кожи. Таким же двухцветным был хохолок на макушке.
Лена охватила страшная, дотоле неведомая ему жалость. Губы его плотно сжались, но слезы, которых он не мог выплакать, заставили дрожать его ноздри, в висках стучало.
Глядя на эту светлую, утыканную прозрачными гребешками и шпильками, кудрявую, низко опущенную голову, Лен вспомнил, как он увидел ее впервые — тогда вместо этого вульгарного нагромождения локонов голову Маринки украшала обычная детская, наскоро заплетенная косичка, двухцветный хвостик, белокурый и темно-русый.
Грудь у Лена сжалась, ему стало трудно дышать.
...Случилось это на стройке, когда Маринка принесла отцу обед.
Гроза с ливнем, начавшаяся еще ночью, кончилась перед самым обедом. Так что каменщики, которые пошли было работать, накрыв спины холщовыми мешками, бежали со своих мест и просидели до обеда под лесами. А потом солнышко улыбнулось, и сразу стало веселее слушать звуки капели, падающей с досок лесов. От бликов яркого, ослепительно вспыхивающего света, заигравшего на поверхности большой, но мелкой лужи, рябило в глазах. В воде искрилось солнце, а стоило прижмурить ослепленные глаза, на водной глади появлялись сине-серебряные солнечные шары. На небе за дождевыми громадами рваных облаков, которые мощные порывы ветра отбрасывали за горизонт, гнался темный обрывок тучи.
Было радостно, молчавшие все утро каменщики снова завели разговоры. Дым из трубки Лена сделался сизым и, уносимый ветром, бросал на землю тень такую четкую, что в ней были различимы волны дымных струек. А сияние все росло, росло, будто само солнце низринулось с неба, и округа, умытая дождем, сверкала, а на огромную лужу посреди строительной площадки было невозможно смотреть; предметы, расположенные против солнца, казались черными, и тут на другом конце лужи, уже впитывающейся в песчаную почву,— прямо между огненными кругами, которые остались у Лена в глазах от отраженных водой лучей, встала черная кругленькая фигурка.
Юбочка толстушки едва прикрывала колени, а сумка с обедом почти касалась земли. Это была первая «полудница». Она стояла озадаченная — привычная дорога на стройку была затоплена. Поразмыслив, девчушка отправилась по кромке лужи. Но ей не повезло — она дошла только до штабеля кирпичей, где сухая кромка была не шире ступни, и оказалась в луже. Подмытая земля оползла вместе с ней.
Постигшее девчушку несчастье было встречено дружным весельем; а когда обед начал вываливаться из горшков прямехонько в грязь, рабочие просто покатились со смеху.
Веселье публики достигло апогея, когда девочка, стоя по щиколотку в луже, с проворством и ловкостью заправской хозяйки, начала вылавливать ложкой гущу назад в горшки. Первым делом мясо, потом картошку. Бедняжка не обращала внимания ни на замечания и насмешки, ни на добрые советы, и то, что можно было спасти, то спасла. Выбравшись из лужи, она расставила посуду в сумке и медленно-медленно двинулась дальше.
— Баранина с приправкой! — крикнул кто-то.— Ну и задал бы я тебе, принеси ты мне такое!
— Ты и жижи туда подлей! — предложил другой.— Будет супчик с клецками!
Тут девчушка заревела во все горло, как делают дети, сознающие свою вину и то, что их ждет трепка, подходя к родителям и пытаясь их разжалобить,— трогательное притворство!
Шаги ее становились все короче и короче, пока не затихли окончательно рядом с Леном перед суровым стариком, который сидел на земле в сухой кирпичной пыли и все это время курил с таким невозмутимым спокойствием, будто дело совершенно его не касалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Жгучий напиток, выпитый им внизу, в погребке, словно образовал внутри у него пустоту, и нужно было согнуться, чтобы ее заполнить. Теперь ему не было надобности одергивать жилетку.
Лен шел по темной, как ущелье, улочке. Где-то на другом ее конце невидимый за углом фонарь выдавал себя слабым отсветом.
Касаясь локтем шероховатой стены, Лен медленно продвигался вперед, и шаги его становились тем неувереннее, чем ближе он подходил к цели, которая должна была находиться где-то там, где в отсвете фонаря поблескивал булыжник мокрой мостовой.
Кто-то кашлянул и шаркнул башмачком о каменную ступеньку; Лен, прислонившийся к стене дома напротив, не видел, кто это,— свет был за второй, застекленной дверью, что была несколькими ступенями выше. В грязном прямоугольнике стекла появился темный контур круглой женской головы, обрамленной буйными завитками; голова наклонилась, и в рассеянном свете лампы за стеклом на шее обозначились выпуклости позвонков.
...Возглас донесся из маленькой входной двери, что словно вырастала из-под тротуара, как, впрочем, все двери и ворота на этой улочке.
— Эхма! — или что-то вроде того выдохнула молодая женщина, с наигранной веселостью спрыгнув на обе ноги, и тут стало видно, что она невысокая и коренастая. Лен, разглядев, что у нее волосы очень светлые, резким движением своей худой, жилистой руки схватил ее чуть пониже широкого белого плеча, выступающего из лифа без рукавов.
От его железной хватки девушка выгнулась и застонала:
— Проваливай, мерзавец, я с пьяными не хожу! Но Лен не разжимал пальцев.
— Реветь не буду, не дождешься! — шипела она, пытаясь высвободить руку из тисков Лена.— Вот тебе! — сдавленным голосом крикнула она и изо всей силы влепила Лену по впалой щеке.
Удар был таким неожиданным, что плечо ее высвободилось из руки Лена, и она прыгнула на верхнюю ступеньку.
— Боже, Лен! — ужаснулась она и изо всей силы рванулась к дверям, распахнув их настежь.
Лен успел проскочить за ней, прежде чем они захлопнулись. Сразу за входной дверью был маленький, с пятачок, дворик; девушка промахнула его в два прыжка и взбежала по лестнице. Лен — за ней. Ступеньки мелькнули у него перед глазами, и не успел он опомниться, как она толкнула стеклянную, побеленною изнутри дверь. Прижав створку, девушка дважды щелкнула ключом, провернувшимся вхолостую: между створками двери застряли пальцы левой руки Лена. Он стиснул зубы и, навалившись плечом, открыл дверь, хотя и видел, что под нее попала приставленная для упора нога девушки.
— О боже, моя нога! — тихо вскрикнула она, опустившись на пол.— Господи, го-спо-ди! — стенала бедняжка все тише и неожиданно смолкла.
На лестнице раздались тяжелые шаги, и чей-то хриплый голос, в котором с трудом можно было признать голос женщины, пробурчал:
— Что там такое? Может, разбудить старого? Девушка поднялась с пола и, ступая на пятку,
захромала к приоткрытой двери, раздраженно выкрикнув:
— Эй, вы там, заткнитесь! У меня гость! Ворчанье стало еще злее, но Маринка Криштофова — а это была она — захлопнула дверь и дважды повернула ключ в замке.
Тут же, однако, она опять села на пол и, обхватив руками прищемленную ногу, застонала:
— Господи, до чего же больно...
Она вжала голову в колени и так тяжело вздыхала, что подрагивал смешной хохолок на макушке.
Лен видел, что на самом деле она не плачет. Щеки его горели, особенно правая — припекала пощечина, полученная от Маринки.
Забыв про все на свете, Лен смотрел на тугие завитки ее волос. Оттого, что голову она с силой засунула между колен, затейливая прическа растрепалась, и Лен увидел, что сверху волосы у нее очень светлые, а у корней гораздо более темные, прямо чуть ли не черные; и такие густые, что нигде не видно кожи. Таким же двухцветным был хохолок на макушке.
Лена охватила страшная, дотоле неведомая ему жалость. Губы его плотно сжались, но слезы, которых он не мог выплакать, заставили дрожать его ноздри, в висках стучало.
Глядя на эту светлую, утыканную прозрачными гребешками и шпильками, кудрявую, низко опущенную голову, Лен вспомнил, как он увидел ее впервые — тогда вместо этого вульгарного нагромождения локонов голову Маринки украшала обычная детская, наскоро заплетенная косичка, двухцветный хвостик, белокурый и темно-русый.
Грудь у Лена сжалась, ему стало трудно дышать.
...Случилось это на стройке, когда Маринка принесла отцу обед.
Гроза с ливнем, начавшаяся еще ночью, кончилась перед самым обедом. Так что каменщики, которые пошли было работать, накрыв спины холщовыми мешками, бежали со своих мест и просидели до обеда под лесами. А потом солнышко улыбнулось, и сразу стало веселее слушать звуки капели, падающей с досок лесов. От бликов яркого, ослепительно вспыхивающего света, заигравшего на поверхности большой, но мелкой лужи, рябило в глазах. В воде искрилось солнце, а стоило прижмурить ослепленные глаза, на водной глади появлялись сине-серебряные солнечные шары. На небе за дождевыми громадами рваных облаков, которые мощные порывы ветра отбрасывали за горизонт, гнался темный обрывок тучи.
Было радостно, молчавшие все утро каменщики снова завели разговоры. Дым из трубки Лена сделался сизым и, уносимый ветром, бросал на землю тень такую четкую, что в ней были различимы волны дымных струек. А сияние все росло, росло, будто само солнце низринулось с неба, и округа, умытая дождем, сверкала, а на огромную лужу посреди строительной площадки было невозможно смотреть; предметы, расположенные против солнца, казались черными, и тут на другом конце лужи, уже впитывающейся в песчаную почву,— прямо между огненными кругами, которые остались у Лена в глазах от отраженных водой лучей, встала черная кругленькая фигурка.
Юбочка толстушки едва прикрывала колени, а сумка с обедом почти касалась земли. Это была первая «полудница». Она стояла озадаченная — привычная дорога на стройку была затоплена. Поразмыслив, девчушка отправилась по кромке лужи. Но ей не повезло — она дошла только до штабеля кирпичей, где сухая кромка была не шире ступни, и оказалась в луже. Подмытая земля оползла вместе с ней.
Постигшее девчушку несчастье было встречено дружным весельем; а когда обед начал вываливаться из горшков прямехонько в грязь, рабочие просто покатились со смеху.
Веселье публики достигло апогея, когда девочка, стоя по щиколотку в луже, с проворством и ловкостью заправской хозяйки, начала вылавливать ложкой гущу назад в горшки. Первым делом мясо, потом картошку. Бедняжка не обращала внимания ни на замечания и насмешки, ни на добрые советы, и то, что можно было спасти, то спасла. Выбравшись из лужи, она расставила посуду в сумке и медленно-медленно двинулась дальше.
— Баранина с приправкой! — крикнул кто-то.— Ну и задал бы я тебе, принеси ты мне такое!
— Ты и жижи туда подлей! — предложил другой.— Будет супчик с клецками!
Тут девчушка заревела во все горло, как делают дети, сознающие свою вину и то, что их ждет трепка, подходя к родителям и пытаясь их разжалобить,— трогательное притворство!
Шаги ее становились все короче и короче, пока не затихли окончательно рядом с Леном перед суровым стариком, который сидел на земле в сухой кирпичной пыли и все это время курил с таким невозмутимым спокойствием, будто дело совершенно его не касалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45