Тщетно председатель поднимал руку, пытаясь осадить доктора Рыбу — тот замолк, лишь выпалив свое категоричное «01x1!», и только тогда уселся в кресло.
Стараясь быть как можно более снисходительным, председатель сдержанно заметил, что из прежних показаний известно об интимной связи обвиняемого и свидетельницы, и последняя — в интересах разбирательства — может высказаться по этому поводу, впрочем, право решать, отвечать ли на вопрос, остается за ней...
Ни председатель, ни прокурор не заметили, что защитник уже исключил возможность постановки вопроса о количестве отцов, вернее, ответа на него.
Почтенный судья, совершенно растерявшись после бурного выступления доктора Рыбы, мысленно упрекал себя в некоторой робости по отношению к этому одиознейшему из адвокатов, утешаясь лишь тем, что до сих пор ни одному из коллег не удавалось дать Рыбе должный отпор, авторитетный и энергичный.
Занятый своими мыслями, он нечетко сформулировал следующий вопрос к свидетельнице, и она поняла, что ее спрашивают, чем ей импонировал подсудимый.
— Все дело в том, сударь,— ответила Кабоуркова,— что мы с ним одного роста!
Зал в очередной раз взорвался и, едва стихнув, снова разразился смехом, когда свидетельница, бросив взгляд на трясущихся от хохота присяжных, прибавила с бесконечно наглым кокетством:
— Ну да, а что тут такого?
Смешавшись, председатель на какое-то время приуныл, но, подняв голову и взглянув в сияющие глаза прокурора, успокоился, решив, что ответ пошел в пользу обвинения. Слушание дела было продолжено.
Вечером того же дня ответ Кабоурковой, сиречь Даниэловой, имел новый успех. Во время кадрили в клубе, где собирались сливки общества, прокурор, галантно передав партнершу, даму своего сердца, младшему заседателю, как того требовала фигура сказал ему:
— Все дело в том, сударь, что мы с нею одного роста!
На что молодой советник, развеселившись, жеманно качнул головой и, подражая цыганке, ответил:
— Ну да, а что тут такого?
Шутка пришлась к месту, ибо прокурор и его невеста действительно были совершенно одинакового роста, но никто никогда не осмелился бы сказать об этом вслух!..
...Маржку Криштофову слова свидетельницы ранили в самое сердце. Она-то едва доставала Лену до плеча!
Непередаваемая горечь отравила ей душу; не произнеси свидетельница этих слов, Маржка, возможно, посочувствовала бы этой рослой, энергичной, загорелой женщине, будь она даже на голову выше Лена. Но для Маржки бессмысленное, на первый взгляд, замечание Кабоурковой имело особое значение, оно задело ее, считавшую себя единственной ровней Лену, и, пока зал хохотал до упаду, Маржка едва сдерживала себя, чтобы не закричать.
Ее обдало горячей волной стыда вслед за разочарованием, которое можно было объяснить только ее детской наивностью, нередко присущей женщинам ее положения, умственные способности которых остаются порой до странности неразвитыми.
Сказать, что она была свергнута с седьмого неба, значило бы, пожалуй, надругаться над чувствами благородных девиц, хотя и в мире отверженных такое падение не менее болезненно. Во всяком случае, для Маржки здесь, в суде, решался вопрос жизни и смерти, и единственным чувством, владевшим ею с той минуты, была неукротимая ярость, так и норовившая вырваться наружу криком, воплем...
Маржка изо всех сил прижимала к губам скомканный платочек. О нет, не то поразило ее в самое сердце, что соперница заняла место, по праву принадлежавшее лишь ей, Маржке, но то, что причиной любви Лена и Кабоурковой послужил всего-то одинаковый рост!
Между тем собрание продолжало тешиться над матерью трех пар двойняшек от неизвестного числа отцов. Каждое слово Кабоурковой вызывало приступ безудержного смеха, доходившего до исступления в момент, когда цыганка укоризненно оборачивалась в зал. Публика как с цепи сорвалась, и председателю не оставалось уже ничего другого, как прикрикнуть на нее.
Момент был в высшей степени серьезный: Кабоуркову только что привели к присяге. После сердитого окрика зал мгновенно затих, но не прошло и минуты, как снова разразился хохотом: когда распорядитель погасил одну свечу, свидетельница, подъюлив, услужливо задула вторую...
Понуждаемая к связному изложению событий рокового дня, Кабоуркова, наконец, сосредоточилась и повела рассказ, не опуская ни одной детали.
Она подтвердила показанное предыдущими свидетелями: в тот день Лен не пошел с каменщиками в трактир, оставшись праздновать окончание работ на стройке с поденщиками, среди которых вдруг оказался и Трглый — явился за деньгами «и еще кое за чем», да так и остался посидеть, посудачить с дружками.
Самое смешное, что и отмечать-то было нечем — поденщиков пан Конопик угостить не пожелал, и они, рассевшись под лесами, «зырили только друг на друга и черт те что болтали».
— «Черт те что» — это как надо понимать?
— Ну, приставали к Трглому и к пану Лену, говорили, чего бы вам, ослам, не померяться силами... Лен пусть будет социалистом, раз у него рожа красная, а Трглый сойдет за народника, поскольку у него физиономия сине-бело-красная... Я им говорю, оставьте Лена в покое, сами, говорю, знаете, он не в себе, не ровен час случится несчастье!..
— ...он не в себе, не ровен час случится несчастье,— повторил председатель, давая тем самым секретарю знак занести эти слова в протокол.
— Ну, и что дальше?
— А они говорят...
— Подождите,— перебил председатель,— с чего же у них были такие лица? Может быть, эти, как вы сказали, ослы накануне подрались?
Тогда Кабоуркова, которую судья называл теперь Даниэловой, рассказала, как паясничал с поленьями рыжий поденщик, изображая мамашу с двойняшками...
При всяком упоминании о двойняшках публика благодарно смеялась, и тем искреннее, чем чаще вспоминала их свидетельница. Да и сама история с рыжим доставила слушателям массу удовольствия.
Увлеченно рассказывая о рыцарском поступке Лена, Кабоуркова не умолчала и о том, каким образом он одержал свою геройскую победу.
— ...бросился на рыжего и стал бить его по лицу...— диктовал председатель.
Все до единого удары, нанесенные Трглому Леном, были занесены в протокол.
— Итак, вернемся к тому, что произошло в день выплаты. Что же ответил подсудимый Лен, когда его стали подстрекать к драке с поденщиком Трглым?
— Да ничего такого, сударь. Он пошел к себе в сторожку, лег на нары и так скрипел зубами — аж на улице слышно было.
— От злости?
— Нет, видать, от боли. Он ведь накануне всю ночь маялся...
— Откуда вы знаете, что было ночью? Свидетельница промолчала.
— Хорошо, я вам помогу. Мы уже слышали, что домой после работы вы заходили только «для близиру» (председатель с явным пренебрежением в голосе употреблял иногда подобные выражения, неизбежные при допросе «простых людей») и с наступлением темноты возвращались на стройку... Верно?
Вместо ответа свидетельница, закинув руку за голову, двумя пальцами надвинула на лоб съехавший платок.
— Ну так как же?
Через минуту-другую раздался ее низкий, приглушенный голос:
— Без меня, сударь, он бы наверное совсем погиб. Трясло его как в лихорадке, а нос разбитый, бывало, ныл так, что он скулил всю ночь напролет, как щенок. Жалко ведь его было...
— А того калеку, с которым вы жили, который детей вам на стройку кормить привозил, готовил вам дома еду — его вам было не жалко?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45