..
Особую слабость адвокат питал к эффектным концовкам.
Добивая прокурора, и без того уже им битого, побледневшего от злости, он остановился на фразе поденщика Трглого «Это дело рук вашего «доброго малого» Лена, а чьих же еще», на основании которой прокурор построил существеннейшую часть обвинения.
Молодой обвинитель прямо-таки подскочил в кресле, когда доктор Рыба с невинной улыбкой, мимоходом, как бы в доказательство относительности юридических мнений, заявил, что вывод прокурора и вывод поденщика, как известно, охваченного смертельной ненавистью к подсудимому, совершенно идентичны, причем покойный свидетель имеет перед прокурором то большое преимущество, что «университетов не кончал».
И прежде, чем противник опомнился, Рыба перешел к заключительной части своей речи.
Для затравки он, как обычно, пустил в ход излюбленный прием, применяемый им всякий раз в уголовных процессах: снимая с подзащитного тяжкое бремя вины, он распределял его по плечам тех, кто непосредственно окружал обвиняемого, и они выходили у него соучастниками преступления. Ведь все они, по словам защитника, так или иначе формировали причины преступления, за которое вынужден расплачиваться одиночка, оказавшийся орудием случая в цепи событий, скованной железной логикой, и лишь пойманным за руку исполнителем последнего в этой цепи поступка, называемого преступлением. Не будь эта случайность связана со всеми предшествующими обстоятельствами и явлениями неизбежностью деяния (даже зачатия — да-да, господа, это самое точное слово!), сама по себе она бы ничего не значила...
Развив таким образом свою теорию, доктор Рыба приступил к «данному, конкретному случаю», вернувшись «к жалким обломкам обвинения, опровергнутого всем ходом нынешнего разбирательства».
Он выразил убеждение в том, что никогда еще речь адвоката не была столь излишней, как в этом деле, и попросил присяжных извинить его за то, что во исполнение долга он принужден доказывать им, «людям зрелым и отнюдь не глупым», столь очевидную вещь, как невиновность подсудимого!
Даже в голову не может прийти, говорил он, что среди заседателей есть хоть один человек, все еще сомневающийся в невиновности Кашпара Лена, не говоря уже о том, что большинство в этом сомневаться никак не может!
— Если же допустить, что таковой имеется, я позволю себе кое-что сказать господам заседателям. Если здоровая человеческая логика может быть настолько коварна, что способна гипотетически реконструировать умышленное убийство, исходя лишь из посылки, что ни один предмет не приходит в движение сам собой (а на этом зиждется весь доказательный материал обвинения), а также на основании слов пьяного, впоследствии умершего поденщика, тогда, господа присяжные заседатели, и вы, представляющие здесь в определенном смысле окружение подсудимого, несете ответственность за это убийство, факт которого я, разумеется, не допускаю и которое я, конечно же, отрицаю. Тогда виноваты мы все, общими усилиями придумавшие это преступление, разработавшие его до мельчайших деталей,— все, не исключая ни уважаемых коронных судей, ни меня самого, ибо и я виновен, коль скоро мое красноречие оказалось недостаточно убедительным!
Доктор Рыба закончил тираду во всю мощь голосовых связок («она пронеслась над залом неукротимым шквалом»,— писал на другой день один репортер в своей газете) и в таком волнении, что это возымело действие на тех, кто впервые лицезрел гениального защитника. В паузе, пока возбужденно раскрасневшийся адвокат пил воду, напоминая лицом японские маски седовласых старцев из красного дерева, прокурор тихо, но очень внятно заметил председателю:
(Однако, это уже слишком!)
(То ли еще будет!..)— так же, вполголоса ответил ему судья, не впервые сталкивающийся с доктором Рыбой.
Адвокат продолжил громоподобным голосом:
— Многоуважаемые господа присяжные заседа тели! До тех пор, пока юридическая наука не поднимется на уровень современных знаний, хотя бы смежных с медициной, пока юристы не поймут, что их задача — не определение наказания за уголовные преступления, но предотвращение их на основе широких социальных реформ; суд присяжных призван решать вопросы не столько виновности, сколько наказания за преступление, квалифицируемое нашим устаревшим сводом законов как уголовное. А именно: своим вердиктом присяжные в силах предотвращать абсурд, коим иногда является наказание, уничтожающее наказуемого морально и физически, тем самым добавляющее к уже совершенному убийству еще одно. Даже если вы, господа, не согласитесь с наказанием, предлагаемым обвинением, но все же признаете виновность подсудимого Кашпара Лена, вы взвалите на себя тягчайшую ответственность, потому что своим вердиктом обречете подсудимого (виновность которого я, разумеется, отрицаю) скорее всего на пожизненное заключение, поскольку уверен, что вот этот морально изничтоженный человек, здоровье которого, несомненно, в корне подточено тяжелой болезнью, уже ведет борьбу со смертью, в то время как вы тут решаете, жить ему или умереть... Да-да, со смертью, господа, которая ждет нас всех (!) и, будучи предусмотренной нашим на целый век отставшим уголовным кодексом, может быть ускорена с вашего соизволения. Не забывайте, господа, что исконным назначением суда присяжных было с!е1еп5Ю рег ра!пат, то есть охрана подсудимого родиной, отечеством его... судом присяжных, состоящим из его защитников...
— Позволю себе обратить внимание пана защитника,— раздраженно перебил его председатель,— что поучать присяжных заседателей относительно их прав и обязанностей — моя прерогатива, к тому же я не потерплю столь пренебрежительного отношения к действующему законодательству. Впредь прошу иметь это в виду!
Оборванный на полуслове, доктор Рыба смотрел на председателя с выражением явного, с трудом сдерживаемого отвращения.
Тишина нетерпеливого ожидания, нарушаемая лишь кашлем подсудимого, грозила вот-вот взорваться — это понимал каждый, кто знал темперамент доктора Рыбы.
Присяжный поверенный изо всех сил хлопнул по столу уголовным кодексом, который все это время держал в руке; удар эхом отозвался где-то в углу, но... тут произошло нечто такое, что навсегда лишило слушателей надежды узнать, что же на этот раз собирался сказать доктор Рыба.
В зале суда неожиданно раздался нечеловеческий вопль, жуткий, неестественный, отвратительный визг. Зал вздрогнул.
Первым вскочил Лен.
Ему одному был знаком этот голос. Сколько раз он слышал его, исторгаемый в страшном отчаянии из тщедушной, сведенной судорогой от ужаса детской груди, когда покойный Криштоф заносил над головой Маринки тяжелую руку, сулившую яростные, бесчисленные удары...
Публика пришла в крайнее возбуждение и возмущенно оглядывалась туда, в глубину зала, откуда доносились крики:
— Боже, боже ты мой! Господа хорошие... Пресвятая богородица!.. Он это, он его уби-ил! Господи-и-и!..
Последнее слово вылилось в долгий истерический вой. Судорожно, с беззастенчивым упорством рыдала бесстыдно напудренная женщина, вызывавшая все большее раздражение у публики.
Многие повскакивали с мест, но и поверх голов были видны две обнаженные, заломленные в отчаянии руки особы, желавшей, чтобы ее видели и слышали все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Особую слабость адвокат питал к эффектным концовкам.
Добивая прокурора, и без того уже им битого, побледневшего от злости, он остановился на фразе поденщика Трглого «Это дело рук вашего «доброго малого» Лена, а чьих же еще», на основании которой прокурор построил существеннейшую часть обвинения.
Молодой обвинитель прямо-таки подскочил в кресле, когда доктор Рыба с невинной улыбкой, мимоходом, как бы в доказательство относительности юридических мнений, заявил, что вывод прокурора и вывод поденщика, как известно, охваченного смертельной ненавистью к подсудимому, совершенно идентичны, причем покойный свидетель имеет перед прокурором то большое преимущество, что «университетов не кончал».
И прежде, чем противник опомнился, Рыба перешел к заключительной части своей речи.
Для затравки он, как обычно, пустил в ход излюбленный прием, применяемый им всякий раз в уголовных процессах: снимая с подзащитного тяжкое бремя вины, он распределял его по плечам тех, кто непосредственно окружал обвиняемого, и они выходили у него соучастниками преступления. Ведь все они, по словам защитника, так или иначе формировали причины преступления, за которое вынужден расплачиваться одиночка, оказавшийся орудием случая в цепи событий, скованной железной логикой, и лишь пойманным за руку исполнителем последнего в этой цепи поступка, называемого преступлением. Не будь эта случайность связана со всеми предшествующими обстоятельствами и явлениями неизбежностью деяния (даже зачатия — да-да, господа, это самое точное слово!), сама по себе она бы ничего не значила...
Развив таким образом свою теорию, доктор Рыба приступил к «данному, конкретному случаю», вернувшись «к жалким обломкам обвинения, опровергнутого всем ходом нынешнего разбирательства».
Он выразил убеждение в том, что никогда еще речь адвоката не была столь излишней, как в этом деле, и попросил присяжных извинить его за то, что во исполнение долга он принужден доказывать им, «людям зрелым и отнюдь не глупым», столь очевидную вещь, как невиновность подсудимого!
Даже в голову не может прийти, говорил он, что среди заседателей есть хоть один человек, все еще сомневающийся в невиновности Кашпара Лена, не говоря уже о том, что большинство в этом сомневаться никак не может!
— Если же допустить, что таковой имеется, я позволю себе кое-что сказать господам заседателям. Если здоровая человеческая логика может быть настолько коварна, что способна гипотетически реконструировать умышленное убийство, исходя лишь из посылки, что ни один предмет не приходит в движение сам собой (а на этом зиждется весь доказательный материал обвинения), а также на основании слов пьяного, впоследствии умершего поденщика, тогда, господа присяжные заседатели, и вы, представляющие здесь в определенном смысле окружение подсудимого, несете ответственность за это убийство, факт которого я, разумеется, не допускаю и которое я, конечно же, отрицаю. Тогда виноваты мы все, общими усилиями придумавшие это преступление, разработавшие его до мельчайших деталей,— все, не исключая ни уважаемых коронных судей, ни меня самого, ибо и я виновен, коль скоро мое красноречие оказалось недостаточно убедительным!
Доктор Рыба закончил тираду во всю мощь голосовых связок («она пронеслась над залом неукротимым шквалом»,— писал на другой день один репортер в своей газете) и в таком волнении, что это возымело действие на тех, кто впервые лицезрел гениального защитника. В паузе, пока возбужденно раскрасневшийся адвокат пил воду, напоминая лицом японские маски седовласых старцев из красного дерева, прокурор тихо, но очень внятно заметил председателю:
(Однако, это уже слишком!)
(То ли еще будет!..)— так же, вполголоса ответил ему судья, не впервые сталкивающийся с доктором Рыбой.
Адвокат продолжил громоподобным голосом:
— Многоуважаемые господа присяжные заседа тели! До тех пор, пока юридическая наука не поднимется на уровень современных знаний, хотя бы смежных с медициной, пока юристы не поймут, что их задача — не определение наказания за уголовные преступления, но предотвращение их на основе широких социальных реформ; суд присяжных призван решать вопросы не столько виновности, сколько наказания за преступление, квалифицируемое нашим устаревшим сводом законов как уголовное. А именно: своим вердиктом присяжные в силах предотвращать абсурд, коим иногда является наказание, уничтожающее наказуемого морально и физически, тем самым добавляющее к уже совершенному убийству еще одно. Даже если вы, господа, не согласитесь с наказанием, предлагаемым обвинением, но все же признаете виновность подсудимого Кашпара Лена, вы взвалите на себя тягчайшую ответственность, потому что своим вердиктом обречете подсудимого (виновность которого я, разумеется, отрицаю) скорее всего на пожизненное заключение, поскольку уверен, что вот этот морально изничтоженный человек, здоровье которого, несомненно, в корне подточено тяжелой болезнью, уже ведет борьбу со смертью, в то время как вы тут решаете, жить ему или умереть... Да-да, со смертью, господа, которая ждет нас всех (!) и, будучи предусмотренной нашим на целый век отставшим уголовным кодексом, может быть ускорена с вашего соизволения. Не забывайте, господа, что исконным назначением суда присяжных было с!е1еп5Ю рег ра!пат, то есть охрана подсудимого родиной, отечеством его... судом присяжных, состоящим из его защитников...
— Позволю себе обратить внимание пана защитника,— раздраженно перебил его председатель,— что поучать присяжных заседателей относительно их прав и обязанностей — моя прерогатива, к тому же я не потерплю столь пренебрежительного отношения к действующему законодательству. Впредь прошу иметь это в виду!
Оборванный на полуслове, доктор Рыба смотрел на председателя с выражением явного, с трудом сдерживаемого отвращения.
Тишина нетерпеливого ожидания, нарушаемая лишь кашлем подсудимого, грозила вот-вот взорваться — это понимал каждый, кто знал темперамент доктора Рыбы.
Присяжный поверенный изо всех сил хлопнул по столу уголовным кодексом, который все это время держал в руке; удар эхом отозвался где-то в углу, но... тут произошло нечто такое, что навсегда лишило слушателей надежды узнать, что же на этот раз собирался сказать доктор Рыба.
В зале суда неожиданно раздался нечеловеческий вопль, жуткий, неестественный, отвратительный визг. Зал вздрогнул.
Первым вскочил Лен.
Ему одному был знаком этот голос. Сколько раз он слышал его, исторгаемый в страшном отчаянии из тщедушной, сведенной судорогой от ужаса детской груди, когда покойный Криштоф заносил над головой Маринки тяжелую руку, сулившую яростные, бесчисленные удары...
Публика пришла в крайнее возбуждение и возмущенно оглядывалась туда, в глубину зала, откуда доносились крики:
— Боже, боже ты мой! Господа хорошие... Пресвятая богородица!.. Он это, он его уби-ил! Господи-и-и!..
Последнее слово вылилось в долгий истерический вой. Судорожно, с беззастенчивым упорством рыдала бесстыдно напудренная женщина, вызывавшая все большее раздражение у публики.
Многие повскакивали с мест, но и поверх голов были видны две обнаженные, заломленные в отчаянии руки особы, желавшей, чтобы ее видели и слышали все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45