Покревский изменился в поведении и даже внешности. На нем был черный мундир, на левом рукаве нашит щит с черепом, под ним золотые шевроны, на груди Георгиевский серебряный крестик. Мундир был не нов, пропоролся в одном месте, на колене черные галифе протерлись. Фуражки у капитана не было потерял, но погоны были, хоть без звездочек. Но главное - изменилась его выправка.
Тут вошел, облаченный в полосатый пиджак и черные брюки, Журба - с радостным криком: - Нашел! А ведь не хотели возвращать! Жулье! Он держал в руке большой черный бумажник с золотой монограммой. - Там деньги? спросила Кора. - Мало что осталось. - Журба сразу замкнулся. - А ты спрячь, - сказала Нинеля, которая оказалась одета просто и грубо, в короткой суконной юбке, срезанных ниже колен кожаных сапогах, в гимнастерке без знаков отличия, но перетянутой солдатским ремнем. Она приподняла валик надо лбом, взбила локоны и изменилась, пожалуй, более всех.
Остальные, кто пришел в столовую, крутили головами от собеседника к собеседнице - как поворачивают голову за мячом зрители на теннисном корте.
Журба отошел к обеденному столу и, открыв бумажник, стал вынимать из него ассигнации, раскладывать их на столе и разглядывать, словно это было сладкое, давно желанное чтение.
Профессор пришел одним из последних. Он, как оказалось, почти не изменился. Он сменил халат на старый костюм, поношенный, домашний, в котором любил работать в кабинете. Кора его удивила.
- Так будут носить? - спросил он. - Через сто лет? - А что? смутилась Кора. - Некрасиво?
- Нет, что вы! У каждой эпохи свои вкусы. Только на мой взгляд... несколько откровенно. - Я не могу изменить моду.
- Не хочешь! - возразил Журба, не поднимая головы от своих бумажек. Он все замечал и не одобрял.
Последней пришла готская принцесса. Покревский ждал ее, все глядел на дверь, даже продвигался в том направлении, но что-то удерживало его от того, чтобы побежать за девушкой.
Ее появление было предварено удивленным возгласом медсестры - охранник увидел принцессу идущей по коридору. Она вошла медленно - видно, хотела, чтобы ее разглядели.
Она настрадалась, может, более других - грязная маленькая цыганка, не понимающая ни слова, и один лишь у нее заступник - уродливый от страшного шрама, издерганный, худой белогвардеец, о котором принцесса не знала, что он белогвардеец, - он был ей непонятен, но заботился и даже защищал.
Принцесса остановилась в дверях и замерла, будто не решаясь шагнуть в столовую, где возле пустого исцарапанного деревянного стола стояли кучкой пришельцы, все выше ее, шумнее, разговорчивей, все связанные знанием общего языка - несчастные, украденные, но не такие одинокие, как эта смуглая девица.
Вернее всего, подсознательно - уж очень она была от них далека и вряд ли думала о мести или насмешке, - но она причесала свои тугие, черные, раньше забранные в неаккуратный узел на затылке волосы, распустила их по плечам из-под золотого венца, по сторонам которого свисали тяжелые, изысканные, с ладонь, подвески. И от этого лицо возникло в обрамлении золотой изысканной рамы и само как бы впитывало часть света, излучаемого золотом, усеянным драгоценными камнями. Какой-то золотой пудрой или краской принцесса Парра тронула веки и даже ресницы, серебром - губы и превратилась в создание ювелирное, искусственное.
Обрамленное золотой рамой лицо принцессы находилось, как в высокой чаше, в воротнике, переходящем затем в узкоплечее, расширяющееся пирамидой к земле парчовое сиреневое платье, густо и тяжело поблескивающее растительным восточным узором. Пальцы принцессы были унизаны перстнями, но зоркий глаз Коры все же отметил: вычистить черноту под ногтями она не успела. Или не догадалась?
- Принцесса... ваше сиятельство, - произнес Покревский, делая шаг к принцессе и щелкая каблуками. Он не смог найти нужного тона или нужного соотнесения себя и своей несчастной возлюбленной.
Принцесса обернулась к Коре, как бы спрашивая у нее, что же ей делать дальше, когда утихнет гул восхищенных и удивленных голосов. И Кора поняла, что она ожидала иной реакции, иного поведения людей, а может, и иных людей. Только что все были не людьми, а синими халатами, то есть рабами и нежитью. И тут оказалось, что у каждого есть свой костюм, своя повадка, свое правило поведения. Принцесса была как бедная девочка, которой купили настоящее платье и настоящие туфельки. Она, надев их, вышла во двор, а оказалось, что всем купили туфли - может, и попроще, другие, но всем новые. - Черт побери, - сказал ротмистр. -Я ее у вас уведу, - сказал инженер, и где тут была шутка, а где искреннее намерение, осталось непонятным для Коры. А Журба оторвался от своих бумажек и сказал:
- Чего только у вас не насмотришься. Дьявольское наваждение.
Он был недоволен этим зрелищем. Оно не входило в круг его понимания.
Наконец принцесса все же решила, что обстановка изменилась не настолько, чтобы отказаться от общества Покревского. И сделала шаг к нему, и это как будто выключило внимание окружающих. Каждый вернулся к своему делу. Люди собирались в обратный путь, как в номере гостиницы - только сувениров никто не приобрел.
Краем уха Кора услышала, как Нинеля, подойдя к Журбе, говорила ему:
- Влас Фотиевич, значит, возвращаемся? - Возвращаемся, если не шутишь, - ответил тот. - А что делаешь? - Как видишь, - ответил полицмейстер. - Отчет пишу. Краткий отчет. Я понимаю: с меня градоначальник, господин Думбадзе, полный отчет попросит. Нинеля присела на стул рядом с Калниным. - Если нужно, ты подтвердишь, товарищ Калнин, что мы с тобой звания коммунистов не опозорили, а?
Нинеля замолчала, как бы оценивая заранее возможный ответ.
- А что? - спросил без улыбки Эдуард Оскарович. - У тебя есть основания для беспокойства? - Это как понимать? - Бывают некоторые люди, которые морально упали в глазах товарищей или отдались иностранцу. Все бывает... - Вы что это, Эдуард Оскарович! - перепугалась
Нинеля. - Кто это морально упал? - Не я этот разговор начинал. Послушай, Калнин, - изменила тактику Нине-ля, - а стоит ли нам с тобой вступать в конфликт, от которого радость получат лишь наши враги? И Нинеля кинула выразительный взгляд в сторону принцессы и ее белогвардейца -очевидных классовых врагов. - Я буду у себя, - сказал профессор Коре. Вы меня разбудите или я вас? - У меня вся надежда на вас, - сказала Кора, - я слишком люблю спать. -А вы не чувствуете тревогу? - Чувствую, но разве от этого можно впасть в бессонницу?
Калнин засмеялся.
- А знаете, какая у меня радость? - спросил он. - Вы скоро будете дома!
- Нет, не это, не это! Меньше всего я стремлюсь домой.
И только тут Кора поняла, что никогда не спрашивала: а как жил профессор, где он был раньше, есть ли у него семья, дети? Чепуха - так давно знакомы... и тут же она поймала себя на логической несуразности: ведь она знает профессора лишь три дня. И общалась с ним за эти дни совсем недолго.
- У меня в пиджаке оказались запасные очки. Когда я сюда переходил, я взял с собой очки.
В тот момент Кора не обратила внимания на странную оговорку профессора, но когда вернулась к себе в комнату, ожидала, когда все уснут и можно будет пойти к Мише Гофману, задумалась, вспомнив слова Эдуарда Оскаровича. Что они значат? Как будто бы профессор знал заранее, куда идет и что ему понадобятся запасные очки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121