их движения казались неторопливыми, изящными, будто готовилось ими не обычное питье, а творилась древняя магия, от успеха которой зависели судьбы мира. Так оно на самом деле и было – ритуал приготовления напитка насчитывал не одну сотню лет, и для подданных Че Чантара всякий жест в этой церемонии, каждый взмах руки, наклон тела или трепет век освящались временем и были исполнены глубочайшего смысла. Арсоланцы вообше питали необоримую склонность к пышности и древним традициям: их храмы были просторней и выше, чем в иных местах, Песнопения – длинней и мелодичней, обычаи – сложнее и изысканней, а ритуалы в честь богов и владык отличались особой торжественностью. Они истово чтили Арсолана и потому, быть может, возвеличивали его над остальными божествами, полагая, что он – наиглавнейший и великий, Чак, податель солнечного света, а значит, и самой жизни; они утверждали, что молиться богам лучше в особых местах, в нерушимом покое храмов и святилищ; и они единственные пытались распространять учение кинара. Причем едва ли не силой: случалось, их жрецы шли к дикарям Р’Рарды и Перешейка и к горным сиркульским племенам вместе с воинскими отрядами. Подобные воззрения в глазах других Великих Очагов граничили с ересью и святотатством, поскольку все Кино Раа были равны, и не было среди них первого или последнего. Вдобавок Чилам Баль запрещала насильственную экспансию вероучения – и каждый владеющий знаками мог прочитать о том в первоисточнике, на стенах Храма Вещих Камней в Юкате. Но арсоланцам прощалось многое, ибо, если не считать религиозной истовости, были они народом мудрым и миролюбивым, искусным во всяких ремеслах и не посягавшим на чужое.
А также на удивление красивым, думал Дженнак, любуясь то прелестным лицом Чоллы, то грациозными фигурками девушек, склонившихся над жаровней. Они уже процеживали напиток, и зеленоватая жидкость текла в фаянсовые чаши снежной белизны, над коими вился ароматный пар. Наконец ритуал был завершен, чаши утвердились на столе, среди разноцветных созвездий, и Чолла изысканным жестом разрешила приступить к трапезе.
Учитель, разумеется, был не прав, утверждая, что в хогане свистуньи Дженнаку грозит смерть от голода. Да, ее соотечественники почти не ели мяса и пили вино лишь в исключительных случаях, но кто сказал, что лишь вином да мясом сыт человек?.. Были на столе теплые лепешки, но не маисовые, а из неведомых злаков с полей Инкалы; были трубочки из теста с орехами и медом и запеченная в сахарном сиропе сладкая фасоль; была воздушная смесь из взбитых голубиных яиц и перетертых бобов какао; была мякоть кокоса, сдобренная острым перцем; были сушеные ягоды лозы, Дара Одисса, с извлеченными косточками, размоченные в теплой воде; были сухарики, со щедростью посыпанные семенами, что рождаются и зреют в огромной чаше солнечного цветка Арсолана; была нежная плоть моллюсков в золотистом пряном соусе; и был дымящийся отвар, зеленоватый, как морская волна. Это изобилие подействовало даже на Чоллу Чантар: пунцовый рот ее приоткрылся, тонкие брови приподнялись, ноздри затрепетали. Что до Дженнака, то он почувствовал вдруг зверский голод.
Лепешки, и тестяные трубочки, и сухари начали исчезать у него во рту столь быстро, что это граничило с неприличием; не забывал он и про фасоль, кокосовый орех, моллюсков и взбитые яйца голубей. Шо Чан и Сия Чан, как всегда, украдкой поглядывали на гостя с опасливым восхищением, но на лице их хозяйки отражалась скорей высокомерная снисходительность. Или она считала Дженнака дикарем, или никогда не видела, как едят проголодавшиеся мужчины.
Вспомнив о напитке, который уже немного остыл, Дженнак поднял чашу и опрокинул ее содержимое в рот. Выпив отвар единым духом, а не так, как полагалось – медленными глотками, смакуя его восхитительную свежесть и аромат. Брови Чоллы, деликатно жевавшей мякоть кокоса, дрогнули.
– Не проглоти заодно чашу, мой господин!
– Постараюсь, моя прекрасная дева.
– Тари!
– Разумеется, госпожа Покоев Флейты.
Чолла, тряхнув темной шелковистой волной волос, с подозрением осведомилась:
– Почему флейты?
– Твой голос походит на ее звуки, – пробормотал Дженнак с набитым ртом. – Ты прекрасно поешь.
Но доброго слова, приличествующего за трапезой, от тебя не дождешься, подумал он. Ни доброго слова, ни тем более слова любви! Что ж, красив цветок кактуса, но трудно сорвать его, не поранив рук…
Вдруг ему вспомнилась Вианна; вспомнилось с пронзительной ясностью, как стояла она в их хогане, сжимая на груди тонкий шелк шилака, и молила: «Возьми меня в Фирату, мой повелитель! Ты – владыка над людьми, и никто не подымет голос против твоего желания… Возьми меня с собой! Подумай, кто шепнет тебе слова любви? Кто будет стеречь твой сон? Кто исцелит твои раны? Кто убережет от предательства?..»
Очевидно, он изменился лицом, ибо глаза Чоллы Чантар блеснули в тревоге, и она, оглянувшись на прислужниц, тихо спросила на майясском:
– Что с тобой, светлорожденный господин? Ты выглядишь так, будто узрел страшного демона… этого Паннар-Са с клювом и щупальцами, коему поклоняются дикари-кейтабцы.
– Нет, – буркнул Дженнак, – нет. Совсем не его, морская дева.
– Тари!
– Дева! И ты останешься морской девой, пока я буду для тебя светлорожденным господином!
Такие перепалки случались регулярно и шли с переменным успехом, но сегодня Чолла решила уступить. Все-таки ей хотелось сделаться супругой одиссарского наследника, и сами боги, обыскав всю Эйпонну от Ледяных Земель до Холодного Острова, не сыскали бы лучшей судьбы для дочери Че Чантара. Четырнадцатой дочери, младшей! Из тринадцати старших две уехали в Сеннам, а остальные были отданы замуж в своем Очаге, что не сулило ни власти в будущем, ни особой чести в настоящем. А власть, по мнению Чоллы Чантар, являлась слишком серьезным предметом, чтоб рисковать ею из-за глупого упрямства.
– Мой вождь… – нежно промурлыкала она.
Дженнак угрюмо кивнул, отнюдь не ощущая себя победителем.
Хоть голос был ласков, но так, как у Вианны, у Чоллы не получалось. Хардар! Чего-то не хватало! Быть может, этого: «Кто шепнет тебе слова любви? Кто будет стеречь твой сон? Кто исцелит твои раны?..»
Он отодвинул опустевшее блюдо с лепешками и сухим тоном произнес:
– Желает ли тари послушать новости и подтвердить мои распоряжения?
Чолла мгновенно приняла самый величественный вид, властно махнула рукой девушкам, чтоб раздвинули створки, и вымолвила:
– Желает!
Впрочем, в дела флотилии и корабельных команд она не вмешивалась и приказы Дженнака пока не оспаривали. Ему казалось, что для Чоллы гораздо важнее сидеть рядом с ним на возвышении, словно на вершине холма, на виду у всех людей «Тофала», одиссарцев и кейтабцев. Так, чтобы все могли лицезреть их и думать: вот двое светлорожденных держат совет, решая нашу судьбу, или беседуют с Кино Раа, заботясь о нашем благе. Или размышляют о том, кому даровать сладкий плод ананаса, кого бросить под палки, кого – и за борт, к акулам.
Возможно, Дженнак ошибался, но Чолла не интересовалась тем, какая часть соколиного полета пройдена за день, кто кому наставил ссадин и синяков и сколько серебряных чейни проиграли бесхитростные одиссарцы вороватым кейтабцам. Услышав о падении Цина Очу, она лишь приподняла брови да усмехнулась, когда было сказано, что Дженнак велел привязывать его веревкой, дабы жрец от усердия не вывалился за борт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
А также на удивление красивым, думал Дженнак, любуясь то прелестным лицом Чоллы, то грациозными фигурками девушек, склонившихся над жаровней. Они уже процеживали напиток, и зеленоватая жидкость текла в фаянсовые чаши снежной белизны, над коими вился ароматный пар. Наконец ритуал был завершен, чаши утвердились на столе, среди разноцветных созвездий, и Чолла изысканным жестом разрешила приступить к трапезе.
Учитель, разумеется, был не прав, утверждая, что в хогане свистуньи Дженнаку грозит смерть от голода. Да, ее соотечественники почти не ели мяса и пили вино лишь в исключительных случаях, но кто сказал, что лишь вином да мясом сыт человек?.. Были на столе теплые лепешки, но не маисовые, а из неведомых злаков с полей Инкалы; были трубочки из теста с орехами и медом и запеченная в сахарном сиропе сладкая фасоль; была воздушная смесь из взбитых голубиных яиц и перетертых бобов какао; была мякоть кокоса, сдобренная острым перцем; были сушеные ягоды лозы, Дара Одисса, с извлеченными косточками, размоченные в теплой воде; были сухарики, со щедростью посыпанные семенами, что рождаются и зреют в огромной чаше солнечного цветка Арсолана; была нежная плоть моллюсков в золотистом пряном соусе; и был дымящийся отвар, зеленоватый, как морская волна. Это изобилие подействовало даже на Чоллу Чантар: пунцовый рот ее приоткрылся, тонкие брови приподнялись, ноздри затрепетали. Что до Дженнака, то он почувствовал вдруг зверский голод.
Лепешки, и тестяные трубочки, и сухари начали исчезать у него во рту столь быстро, что это граничило с неприличием; не забывал он и про фасоль, кокосовый орех, моллюсков и взбитые яйца голубей. Шо Чан и Сия Чан, как всегда, украдкой поглядывали на гостя с опасливым восхищением, но на лице их хозяйки отражалась скорей высокомерная снисходительность. Или она считала Дженнака дикарем, или никогда не видела, как едят проголодавшиеся мужчины.
Вспомнив о напитке, который уже немного остыл, Дженнак поднял чашу и опрокинул ее содержимое в рот. Выпив отвар единым духом, а не так, как полагалось – медленными глотками, смакуя его восхитительную свежесть и аромат. Брови Чоллы, деликатно жевавшей мякоть кокоса, дрогнули.
– Не проглоти заодно чашу, мой господин!
– Постараюсь, моя прекрасная дева.
– Тари!
– Разумеется, госпожа Покоев Флейты.
Чолла, тряхнув темной шелковистой волной волос, с подозрением осведомилась:
– Почему флейты?
– Твой голос походит на ее звуки, – пробормотал Дженнак с набитым ртом. – Ты прекрасно поешь.
Но доброго слова, приличествующего за трапезой, от тебя не дождешься, подумал он. Ни доброго слова, ни тем более слова любви! Что ж, красив цветок кактуса, но трудно сорвать его, не поранив рук…
Вдруг ему вспомнилась Вианна; вспомнилось с пронзительной ясностью, как стояла она в их хогане, сжимая на груди тонкий шелк шилака, и молила: «Возьми меня в Фирату, мой повелитель! Ты – владыка над людьми, и никто не подымет голос против твоего желания… Возьми меня с собой! Подумай, кто шепнет тебе слова любви? Кто будет стеречь твой сон? Кто исцелит твои раны? Кто убережет от предательства?..»
Очевидно, он изменился лицом, ибо глаза Чоллы Чантар блеснули в тревоге, и она, оглянувшись на прислужниц, тихо спросила на майясском:
– Что с тобой, светлорожденный господин? Ты выглядишь так, будто узрел страшного демона… этого Паннар-Са с клювом и щупальцами, коему поклоняются дикари-кейтабцы.
– Нет, – буркнул Дженнак, – нет. Совсем не его, морская дева.
– Тари!
– Дева! И ты останешься морской девой, пока я буду для тебя светлорожденным господином!
Такие перепалки случались регулярно и шли с переменным успехом, но сегодня Чолла решила уступить. Все-таки ей хотелось сделаться супругой одиссарского наследника, и сами боги, обыскав всю Эйпонну от Ледяных Земель до Холодного Острова, не сыскали бы лучшей судьбы для дочери Че Чантара. Четырнадцатой дочери, младшей! Из тринадцати старших две уехали в Сеннам, а остальные были отданы замуж в своем Очаге, что не сулило ни власти в будущем, ни особой чести в настоящем. А власть, по мнению Чоллы Чантар, являлась слишком серьезным предметом, чтоб рисковать ею из-за глупого упрямства.
– Мой вождь… – нежно промурлыкала она.
Дженнак угрюмо кивнул, отнюдь не ощущая себя победителем.
Хоть голос был ласков, но так, как у Вианны, у Чоллы не получалось. Хардар! Чего-то не хватало! Быть может, этого: «Кто шепнет тебе слова любви? Кто будет стеречь твой сон? Кто исцелит твои раны?..»
Он отодвинул опустевшее блюдо с лепешками и сухим тоном произнес:
– Желает ли тари послушать новости и подтвердить мои распоряжения?
Чолла мгновенно приняла самый величественный вид, властно махнула рукой девушкам, чтоб раздвинули створки, и вымолвила:
– Желает!
Впрочем, в дела флотилии и корабельных команд она не вмешивалась и приказы Дженнака пока не оспаривали. Ему казалось, что для Чоллы гораздо важнее сидеть рядом с ним на возвышении, словно на вершине холма, на виду у всех людей «Тофала», одиссарцев и кейтабцев. Так, чтобы все могли лицезреть их и думать: вот двое светлорожденных держат совет, решая нашу судьбу, или беседуют с Кино Раа, заботясь о нашем благе. Или размышляют о том, кому даровать сладкий плод ананаса, кого бросить под палки, кого – и за борт, к акулам.
Возможно, Дженнак ошибался, но Чолла не интересовалась тем, какая часть соколиного полета пройдена за день, кто кому наставил ссадин и синяков и сколько серебряных чейни проиграли бесхитростные одиссарцы вороватым кейтабцам. Услышав о падении Цина Очу, она лишь приподняла брови да усмехнулась, когда было сказано, что Дженнак велел привязывать его веревкой, дабы жрец от усердия не вывалился за борт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126