Но Сидри будто бы забыл об этом – и о скромном своем звании, и о том, что он, жрец второй ступени, явился к господину в поздний час, без зова и без приглашения.
Текло время; Чоч-Сидри сидел неподвижно, уставившись в пол, и глаз его Дженнак не видел. Похоже, жрец погрузился в неприятные раздумья или прикидывал, как начать разговор, столь же неприятный и тяжелый, как его мысли. Дженнак его задачу облегчать не собирался, а потому тоже молчал, взирая в распахнутый проем шатра. Небо нынешней ночью было ясным, луна висела над морем, как серебряный круглый щит, а звезды казались наконечниками огненных стрел, запущенных в тьму Чак Мооль рукой самого Арсолана. Или, быть может, Коатля, пожелавшего сменить свою грозную секиру на легкий арбалет и развлечься стрельбой.
Наконец жрец решился нарушить молчание и, не глядя на Дженнака, произнес:
– Она не хочет возвращаться? И ты согласен с ее желанием?
– Да.
Ответ был кратким и сухим, ибо Чоч-Сидри так и не удалось припомнить слов почтения; не назвал он Дженнака светлорожденным, милостивым господином или хотя бы накомом. Подобная рассеянность была совсем не свойственна жрецу, и Дженнак решил, что его и в самом деле гнетет какое-то тяжкое предчувствие. Из-за Чоллы? Не исключено, хоть и странно: положение Сидри, слишком незначительное, не позволяло ему вмешиваться в дела владык. А союз или разрыв с Чоллой являлся именно таким делом, касавшимся не двух сердец, нашедших или потерявших путь друг к другу, но двух Великих Очагов. Кто мог вмешаться в него, повлиять, уговорить, приказать? Че Чантар, Сын Солнца, властитель Арсоланы… Джеданна, Ахау Юга, повелитель одиссарского Удела… наконец, мудрый Унгир-Брен, его советник… Но все они были далеко, а значит, тяжесть решения ложилась на плечи Дженнака; здесь, за Бескрайними Водами, он являлся и высшей властью, и реальной силой, и гласом самих богов.
– Ты говорил с ней? – произнес Чоч-Сидри, все еще не поднимая глаз. – Ты пытался заставить ее возвратиться с нами?
– Не вижу в том нужды, – сказал Дженнак. – Она избрала свой путь, она равна мне по рождению, и в воле ее распорядиться собственной судьбой.
– Значит… значит… – морщина на переносье Сидри сделалась еще глубже, – между вами все кончено? Из-за Ута, дикаря, коему посчастливилось сорвать звезду с небес?
Дженнак нахмурился. Этот Сидри слишком любопытен; сует руку в чан с едким зельем – так стоит ли удивляться, коль рука отсохнет?
Однако вопрос требовал ответа, и он сказал:
– Изумруд зелен, рубин ал, и этого не изменить даже богам. Плохое сочетание цветов, Сидри, так что я полагаю, что винить Ута в случившемся не нужно. И потом… Не столь уж ему повезло, этому Уту из Лоурана. Звезды горячи и жгут ладонь.
– Но ты не должен оставлять ее здесь! Не должен! Ваши отцы обменялись посланиями, заключив союз. И теперь…
– Остановись, жрец! – Дженнак повелительно вскинул руку. – Откуда ты знаешь об этом? О посланиях, о союзе, о том, почему Очаг Арсоланы послал кейтабцам не светлорожденного воина, а девушку? Не думаю, чтоб Унгир-Брен откровенничал с тобой и говорил о вещах, неведомых даже мне, наследнику!
– Молодой глупец просто глуп, старый – глуп вдвойне, – пробормотал Чоч-Сидри, хлопнув себя по губам. – Забудь о моих словах, господин, и вернемся к тому, с чего мы начали. А начали мы с того, что ты не должен расставаться с этой девушкой! Поверь, не должен! Вспомни: истина отбрасывает длинную тень, но лишь умеющий видеть узрит ее… Так постарайся же узреть! И понять, что рубин с изумрудом неплохо смотрятся в одном ожерелье!
Этого не будет, – твердо произнес Дженнак. – Хайя!
И тут с Чоч-Сидри свершилось странное. Не поднимаясь с колен, он отодвинулся подальше – так, чтобы свет не падал в лицо; затем его спина выпрямилась, руки скрестились в жесте власти, а голова приподнялась вверх, точно был он не жрецом второй ступени посвящения, а самим Ахау Юга, великим сагамором, увенчанным белыми перьями. Но еще большие чудеса случились с его голосом, ставшим вдруг глубже и чуть хрипловатее, будто в глотке у Сидри пересохло, и лишь чаша розового одиссарского вина могла вернуть ему прежний глас. Глас же этот показался Дженнаку столь знакомым, что он вздрогнул.
– Повелеваю тебе, – молвил жрец, – не оставляй ее! Не оставляй! Твоя сетанна…
– Я сам позабочусь о моей сетанне! – резко оборвал его Дженнак. – И запомни: лишь один человек в Одиссаре может мной повелевать. Сагамор! Чак! Отец мой!
– Или твой родич… твой старший родич… Конечно, ты можешь не выполнить мое повеление: ты уже не мой ученик, не юноша, но муж… Наследник! Но прими хотя бы совет…
– Кто ты?!
Дженнак приподнял свечу, и ее пламя выхватило из полутьмы сухощавое лицо с зелеными глазами, смотревшими на него совсем не с властным выражением, а скорей с сочувствием и печалью. Что-то изменилось в знакомом облике Чоч-Сидри: нос как бы заострился, скулы сделались не столь плоскими, виски запали, подбородок сузился, лоб стал на половину пальца выше, губы – слегка пухлей. Немного здесь, чуть-чуть тут, едва заметно там… И вот уже не Сидри, молодой жрец, перед Дженнаком, а некто еще более знакомый; некто, могущий повелевать им – или, во всяком случае, давать советы.
Он не удивился; вероятно, инстинкт, предвидение или подсознание подсказывали ему, что такая метаморфоза когда-нибудь произойдет. Теперь многое становилось на свои места: и мудрые речи – слишком мудрые для Принявшего Обет! – и переменчивость обличья, и отблеск нефритовой зелени в зрачках. Древняя магия, волшебство, коим владели в Эйпонне еще до Пришествия Шестерых; чародейное знание, хранившееся не в книгах кинара, но в памяти людской…
– Тустла? – спросил Дженнак.
– Тустла, – подтвердил Унгир-Брен. Веки его опустились, уголок рта дрогнул. – Не осуждай меня, родич, не осуждай… Скоро шагну я на тропу, ведущую в Чак Мооль, и уйду туда, откуда нет возврата. Но воспоминания об увиденном и услышанном будут со мной… Конечно, если в тех краях, – он потянулся рукой к звездному небу, – людям дозволяется помнить былое. Надеюсь, что так! А потому решил я вкусить последнюю радость: отправиться в странствие вслед за черепахой Сеннама, одолевшей когда-то Бескрайние Воды. – Аххаль грустно усмехнулся и покачал головой. – Но времена изменились, родич, времена изменились… Сеннам, великий бог, скитался где угодно и плавал на черепашьей спине, а я, жалкий старый жрец, не рискнул бы взойти на драммар кейтабцев, дабы не уронить свою сетанну. Чоч-Сидри – другое дело!
Рот Дженнака в изумлении приоткрылся.
– Но где же, отец мой… – начал он.
– Где настоящий Чоч-Сидри, правнук моих внуков? Сидит в моем хогане, в Храме Записей, изображая Унгир-Брена, затворившегося для медитации и размышлений, как случалось не раз за долгую его жизнь. И будет сидеть, пока я не вернусь!
– Кто же знает об этом?
– Чоч-Сидри, разумеется. Ну, еще наш ахау, твой отец… и ты, сын мой… теперь знаешь и ты. Но забудешь, как только мы разберемся с нашим маленьким делом. Так не приступить ли к нему? Ты говорил с Чоч-Сидри и не согласился с ним; поговори же теперь со мной. Быть может, для старого Унгир-Брена у тебя найдется другой ответ?
У меня одна тень и один язык; он не раздвоен, как лезвие копья. И я говорю: девушка, избранная моим отцом и тобой, не сядет на циновку власти в Одиссаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Текло время; Чоч-Сидри сидел неподвижно, уставившись в пол, и глаз его Дженнак не видел. Похоже, жрец погрузился в неприятные раздумья или прикидывал, как начать разговор, столь же неприятный и тяжелый, как его мысли. Дженнак его задачу облегчать не собирался, а потому тоже молчал, взирая в распахнутый проем шатра. Небо нынешней ночью было ясным, луна висела над морем, как серебряный круглый щит, а звезды казались наконечниками огненных стрел, запущенных в тьму Чак Мооль рукой самого Арсолана. Или, быть может, Коатля, пожелавшего сменить свою грозную секиру на легкий арбалет и развлечься стрельбой.
Наконец жрец решился нарушить молчание и, не глядя на Дженнака, произнес:
– Она не хочет возвращаться? И ты согласен с ее желанием?
– Да.
Ответ был кратким и сухим, ибо Чоч-Сидри так и не удалось припомнить слов почтения; не назвал он Дженнака светлорожденным, милостивым господином или хотя бы накомом. Подобная рассеянность была совсем не свойственна жрецу, и Дженнак решил, что его и в самом деле гнетет какое-то тяжкое предчувствие. Из-за Чоллы? Не исключено, хоть и странно: положение Сидри, слишком незначительное, не позволяло ему вмешиваться в дела владык. А союз или разрыв с Чоллой являлся именно таким делом, касавшимся не двух сердец, нашедших или потерявших путь друг к другу, но двух Великих Очагов. Кто мог вмешаться в него, повлиять, уговорить, приказать? Че Чантар, Сын Солнца, властитель Арсоланы… Джеданна, Ахау Юга, повелитель одиссарского Удела… наконец, мудрый Унгир-Брен, его советник… Но все они были далеко, а значит, тяжесть решения ложилась на плечи Дженнака; здесь, за Бескрайними Водами, он являлся и высшей властью, и реальной силой, и гласом самих богов.
– Ты говорил с ней? – произнес Чоч-Сидри, все еще не поднимая глаз. – Ты пытался заставить ее возвратиться с нами?
– Не вижу в том нужды, – сказал Дженнак. – Она избрала свой путь, она равна мне по рождению, и в воле ее распорядиться собственной судьбой.
– Значит… значит… – морщина на переносье Сидри сделалась еще глубже, – между вами все кончено? Из-за Ута, дикаря, коему посчастливилось сорвать звезду с небес?
Дженнак нахмурился. Этот Сидри слишком любопытен; сует руку в чан с едким зельем – так стоит ли удивляться, коль рука отсохнет?
Однако вопрос требовал ответа, и он сказал:
– Изумруд зелен, рубин ал, и этого не изменить даже богам. Плохое сочетание цветов, Сидри, так что я полагаю, что винить Ута в случившемся не нужно. И потом… Не столь уж ему повезло, этому Уту из Лоурана. Звезды горячи и жгут ладонь.
– Но ты не должен оставлять ее здесь! Не должен! Ваши отцы обменялись посланиями, заключив союз. И теперь…
– Остановись, жрец! – Дженнак повелительно вскинул руку. – Откуда ты знаешь об этом? О посланиях, о союзе, о том, почему Очаг Арсоланы послал кейтабцам не светлорожденного воина, а девушку? Не думаю, чтоб Унгир-Брен откровенничал с тобой и говорил о вещах, неведомых даже мне, наследнику!
– Молодой глупец просто глуп, старый – глуп вдвойне, – пробормотал Чоч-Сидри, хлопнув себя по губам. – Забудь о моих словах, господин, и вернемся к тому, с чего мы начали. А начали мы с того, что ты не должен расставаться с этой девушкой! Поверь, не должен! Вспомни: истина отбрасывает длинную тень, но лишь умеющий видеть узрит ее… Так постарайся же узреть! И понять, что рубин с изумрудом неплохо смотрятся в одном ожерелье!
Этого не будет, – твердо произнес Дженнак. – Хайя!
И тут с Чоч-Сидри свершилось странное. Не поднимаясь с колен, он отодвинулся подальше – так, чтобы свет не падал в лицо; затем его спина выпрямилась, руки скрестились в жесте власти, а голова приподнялась вверх, точно был он не жрецом второй ступени посвящения, а самим Ахау Юга, великим сагамором, увенчанным белыми перьями. Но еще большие чудеса случились с его голосом, ставшим вдруг глубже и чуть хрипловатее, будто в глотке у Сидри пересохло, и лишь чаша розового одиссарского вина могла вернуть ему прежний глас. Глас же этот показался Дженнаку столь знакомым, что он вздрогнул.
– Повелеваю тебе, – молвил жрец, – не оставляй ее! Не оставляй! Твоя сетанна…
– Я сам позабочусь о моей сетанне! – резко оборвал его Дженнак. – И запомни: лишь один человек в Одиссаре может мной повелевать. Сагамор! Чак! Отец мой!
– Или твой родич… твой старший родич… Конечно, ты можешь не выполнить мое повеление: ты уже не мой ученик, не юноша, но муж… Наследник! Но прими хотя бы совет…
– Кто ты?!
Дженнак приподнял свечу, и ее пламя выхватило из полутьмы сухощавое лицо с зелеными глазами, смотревшими на него совсем не с властным выражением, а скорей с сочувствием и печалью. Что-то изменилось в знакомом облике Чоч-Сидри: нос как бы заострился, скулы сделались не столь плоскими, виски запали, подбородок сузился, лоб стал на половину пальца выше, губы – слегка пухлей. Немного здесь, чуть-чуть тут, едва заметно там… И вот уже не Сидри, молодой жрец, перед Дженнаком, а некто еще более знакомый; некто, могущий повелевать им – или, во всяком случае, давать советы.
Он не удивился; вероятно, инстинкт, предвидение или подсознание подсказывали ему, что такая метаморфоза когда-нибудь произойдет. Теперь многое становилось на свои места: и мудрые речи – слишком мудрые для Принявшего Обет! – и переменчивость обличья, и отблеск нефритовой зелени в зрачках. Древняя магия, волшебство, коим владели в Эйпонне еще до Пришествия Шестерых; чародейное знание, хранившееся не в книгах кинара, но в памяти людской…
– Тустла? – спросил Дженнак.
– Тустла, – подтвердил Унгир-Брен. Веки его опустились, уголок рта дрогнул. – Не осуждай меня, родич, не осуждай… Скоро шагну я на тропу, ведущую в Чак Мооль, и уйду туда, откуда нет возврата. Но воспоминания об увиденном и услышанном будут со мной… Конечно, если в тех краях, – он потянулся рукой к звездному небу, – людям дозволяется помнить былое. Надеюсь, что так! А потому решил я вкусить последнюю радость: отправиться в странствие вслед за черепахой Сеннама, одолевшей когда-то Бескрайние Воды. – Аххаль грустно усмехнулся и покачал головой. – Но времена изменились, родич, времена изменились… Сеннам, великий бог, скитался где угодно и плавал на черепашьей спине, а я, жалкий старый жрец, не рискнул бы взойти на драммар кейтабцев, дабы не уронить свою сетанну. Чоч-Сидри – другое дело!
Рот Дженнака в изумлении приоткрылся.
– Но где же, отец мой… – начал он.
– Где настоящий Чоч-Сидри, правнук моих внуков? Сидит в моем хогане, в Храме Записей, изображая Унгир-Брена, затворившегося для медитации и размышлений, как случалось не раз за долгую его жизнь. И будет сидеть, пока я не вернусь!
– Кто же знает об этом?
– Чоч-Сидри, разумеется. Ну, еще наш ахау, твой отец… и ты, сын мой… теперь знаешь и ты. Но забудешь, как только мы разберемся с нашим маленьким делом. Так не приступить ли к нему? Ты говорил с Чоч-Сидри и не согласился с ним; поговори же теперь со мной. Быть может, для старого Унгир-Брена у тебя найдется другой ответ?
У меня одна тень и один язык; он не раздвоен, как лезвие копья. И я говорю: девушка, избранная моим отцом и тобой, не сядет на циновку власти в Одиссаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126