Глава четвёртая.
Свои люди
Наступил вечер великого дня, в который Арапов должен был ввести Розанова к своим людям и при этом случае показать чужого человека.
Это был тяжёлый, серый день, без утреннего рассвета и вечерних сумерек; день, непосредственно сменяющий замешкавшуюся ночь и торопливо сгоняемый другою ночью.
Арапов был не в духе. Его что-то расстроило с самого утра, и к тому же он, как человек очень нервный, был весьма чувствителен к атмосферным влияниям.
– Идёмте, – сухо сказал он Розанову, взойдя к нему в семь часов вечера.
И они пошли.
Выйдя за ворота, Розанов хотел взять извозчика, но Арапов сказал, что не надо. Они держали путь прямо к старому казённому зданию.
– Здесь нам надо повидать одного человека, – говорил Арапов, входя под тёмную арку старого здания.
«Юлия, или подземелья замка Мадзини» и все картинные ужасы эффектных романов лэди Редклиф вставали в памяти Розанова, когда они шли по тёмным коридорам оригинального дворца. Взошли в какую-то круглую комнату, ощупью добрались до одной двери – и опять коридор, опять шаги раздаются как-то страшно и торжественно, а навстречу никого не попадается. Потом пошли какие-то завороты, лесенки и опять снова коридор. В темноте, да для человека непривычного – точные катакомбы. Наконец впереди мелькнуло серое пятно: это была выходная дверь на какой-то дворик.
Приближаясь к этому выходу, Розанов стал примечать, что по сторонам коридора есть тоже двери, и у одной из них Арапов остановился и стукнул три раза палкой. В ответ на этот стук послышались вначале очень глухие шаги, потом они раздались близко, и, наконец, дверь отворилась.
Перед посетителями стоял солдат с сальною свечою в руках.
– Дома? – спросил Арапов, бесцеремонно проходя мимо солдата.
– Никак нет, ваше благородие, – ответил денщик.
Ну, все равно: дай мне, Трошка, огня, я напишу ему записочку.
Солдатик пошёл на цыпочках, освещая сальною свечкою длиннейшую комнату, в окна которой светил огонь изпротивоположного флигеля. За первою комнатою начиналась вторая, немного меньшая и, наконец, опять большая, в которой были растянуты длинные ширмы, оклеенные обойною бумагою. Везде было очень пусто, даже почти совсем пусто, и только поразительнейший беспорядок последнего покоя придавал ему несколько жилой вид.
– Господин Райнер был у вас нынче? – спросил Арапов.
– Это француз?
– Француз.
– Были-с.
– А черт дома? – спросил ещё Арапов, садясь за стол, который столько же мог называться письменным, сколько игорным, обеденным и даже швальным.
Здесь в беспорядке валялись книги, бумага, недошитый сапог, разбитые игорные карты и тут же стояла тарелка с сухарями и кровяной колбасой, бутылки с пивом и чернильница. Арапов велел позвать к себе «черта» и оторвал кусок бумаги от какой-то тетради; а Розанов присел было на придвинутое к столу кресло, но тотчас же вместе с ним полетел на пол.
– Садитесь на диван; оно без ножки, – проговорил, засмеявшись, Арапов и опять стал писать.
Из двери, в которую исчез денщик, сопя и покачиваясь, выступила тяжёлая, массивная фигура в замасленном дублёном полушубке.
– Это ты, черт? – спросил, не оборачиваясь, Арапов.
– Я-с, – произнесла сиплым голосом фигура.
– Отыщи ты сейчас капитана.
– Слушаю-с.
– Ты знаешь, где он?
– Нет, не знаю-с.
– Ну, разыщи.
Арапов стал складывать записку, а доктор рассматривал стоящего у двери «черта». Бог знает, что это было такое: роста огромного, ручищи длинные, ниже колен, голова как малый пивной котёл, говорит сиплым басом, рот до ушей и такой неприятный, и подлый, и чувственный, и холодно-жестокий.
– На, и иди, – сказал Арапов, подавая «черту» записку, после чего тот сейчас же исчез за дверью.
– У кого это мы были? – спрашивал Арапова Розанов, выходя из-под тёмной арки на улицу.
– Узнаете, – нехотя ответил Арапов.
– А что это за черт?
– А это, батюшка, артист: иконописанием занимался и бурлаком был, и черт его знает, чем он не был.
– А теперь что он тут делает?
– Ничего, – папиросы нам делает, да паспорта себе ожидает с того света, – отвечал, улыбнувшись, Арапов.
Розанов видел, что «черт» одна из тех многочисленных личностей, которые обитают в Москве, целый век таясь и пресмыкаясь, и понимал, что этому созданию с вероятностью можно ожидать паспорта только на тот свет; но как могли эти ручищи свёртывать и подклеивать тонкую папиросную гильзу – Розанов никак не мог себе вообразить, однако же ничего не сказал угрюмому Арапову.
По трехпогибельному тротуару одной из недальних улиц Розанов вместе с Араповым дошли до парадного подъезда одного очень опрятного домика и по чистенькой лесенке, освещённой медною лампочкою, вошли в тёпленькую и опрятную квартиру.
Пока человек брал их верхнее платье, в довольно ярко освещённом зальце показался весьма миловидный молодой офицер в несколько длинноватом сюртуке. В то время некоторое удлинение пол против форменного покроя в известных военных кружках считалось признаком благовоспитанности, солидного либерализма и порядочности.
– Хозяин дома, Казимир Викентьевич Рациборский, – сказал Розанову Арапов, – имею честь рекомендовать Дмитрия Петровича Розанова, – добавил он, обращаясь к хозяину.
Рациборский очень любезно пожал руку Розанова и поблагодарил его за знакомство.
– Что ж, никого ещё нет? – спросил Арапов, когда они перешли из маленького зальца в столь же маленькую и уютную гостиную.
– Нет, кое-кто есть, – отвечал Рациборский.
– До «швахов» ещё долго?
– Да, теперь в начале восьмой; раньше восьми никто не будет, – отвечал скромно хозяин.
Вообще все его слова и манеры были как нельзя более под стать его сюртуку, красноречиво говорили о его благовоспитанности и с первого же раза располагали в его пользу.
– Так время дорого, – заметил Арапов.
– Да, – произнёс, улыбаясь, Рациборский, – оно всегда дорого, – и не спеша добавил: – Позвольте попросить вас, господин Розанов, в мою рабочую комнату.
Все втроём они перешли по мягкому ковру в третью комнатку, где стояла кровать хозяина и хорошенькая спальная мебель. Рациборский подошёл к приставленному у стены шкафу красного дерева и не повернул, а подавил внутрь вложенный в двери ключ. Шкаф открылся и показал другую дверь, которую Рациборский отпер, потянув ключ на себя. За второю дверью висело толстое зеленое сукно. Рациборский отдёрнул за шнурок эту плотную занавеску, и они вошли в большую, ярко освещённую комнату, застланную во весь пол толстым плетёным ковром и с окнами, закрытыми тяжёлыми шерстяными занавесками.
Убранство этой комнаты было также весьма мило и изящно, но придавало покою какой-то двойственный характер. Вдоль всей стены, под окнами, стоял длинный некрашеный стол, в котором были в ряд четыре выдвижные ящика с медными ручками. На этом столе помещалось несколько картонных коробок для бумаг, небольшая гальваническая батарея, две модели нарезных пушек, две чертёжные доски с натянутыми на них листами ватманской бумаги, доска с закрытым чертежом, роскошная чернильница, портрет Лелевеля, портрет Герцена и художественно исполненная свинцовым карандашом женская головка с подписью:
To Litwinka dziewica bohater,Wodz Powstancow: Emilia Plater..
Над столом висел ещё портретик прекрасной молодой женщины, под которым из того же поэта можно было бы написать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171