Тогда положение дам, вошедших в этот общественный союз, было бы действительно улучшено, потому что они, трудясь столько же, как все прочие, получили 6ы столько же и удобств и сбережений, как все прочие члены союза. Мне кажется, что так это было понято и всеми.
Все молчали.
– Нет, это только говорилось, – произнёс Белоярцев.
– Ну, по крайней мере я пока понимал это так и искал чести принадлежать только к такому союзу, где бы избытки средств, данных мне природою и случайностями воспитания, могли быть разделены со всеми по праву, которое я признаю за обществом, но о таком союзе, каким он выходит, судя по последним словам господина Белоярцева, я такого же мнения, как и господин Кусицын.
– Мен, ну конечно: это комнаты с мебелью и общим столом.
– И только, – подтвердил, садясь, Райнер.
Женщины Дома и гости молчали. Белоярцев находился в замешательстве.
– Господа! – начал он весьма тихо. – Всякое дело сначала должно вести полегоньку. Я очень хорошо понимаю, к совершению чего призвана наша ассоциация, и надеюсь, что при дружных усилиях мы достигнем своей цели, но пока не будьте к нам строги, дайте нам осмотреться; дайте нам, как говорят, на голове поправить.
– Да, об этом надо рассудить, это нельзя так оставить, – возгласила Бертольди.
Заседание считалось конченным. Райнер и несколько других встали и начали ходить по смежной комнате. Через полчаса Дом опустел от всех сторонних посетителей, кроме Райнера, которого Белоярцев упросил ночевать, чтобы посоветоваться.
– Мен, Райнер, вы останетесь здесь? – спросил, вступая из передней в залу, Кусицын.
– Да, я останусь, – отвечал Райнер.
– Мен, ну так дайте же мне денег на извозчика.
Райнер покопался в кармане и сказал:
– Со мною нет денег.
– Ну, а как же завтра на обед? Вы займите у кого-нибудь.
Райнер взял у Прорвича три рубля и отдал их Кусицыну.
– Гм! а туда же о труде для общей пользы толкует, – произнёс, туша лишние свечи, Белоярцев.
– Тс, полноте, – остановил его, покраснев до ушей, Райнер.
Белоярцев уложил Райнера в своей комнате и долго толковал с ним, стараясь всячески держаться перед Райнером покорным учеником, который послушен во всем, но только имеет опыт, обязывающий его принимать теоретические уроки, соображая их с особенными условиями, в которых учитель не компетентен.
Загасив часа в три свечу и завернувшись в одеяло, Белоярцев думал:
«Это, значит, под весь заработок подходит. Ах ты, черт вас возьми! Вот если бы теперь вмешалась в это полиция да разогнала нас! Милое бы дело было. Не знал бы, кажется, которому святителю молиться и которым чудотворцам обещаться».
Глава девятая.
Девятый вал
Со страхом, как мореходец ждёт девятого вала, ждал Белоярцев девятой декады, в которую должно было происходить третье общее собрание граждан.
Трёпка, вынесенная им в первом общем собрании, его ещё не совсем пришибла. Он скоро оправился, просил Райнера не обращать внимания на то, что сначала дело идёт не совсем на полных социальных началах, и все-таки помогать ему словом и содействием. Потом обошёл других с тою же просьбою; со всеми ласково поговорил и успокоился.
Преданный всякому общественному делу, Райнер хотел верить Белоярцеву и нимало не сердился на то, что тот оттёр его от Дома, хотя и хорошо понимал, что весь этот манёвр произведён Белоярцевым единственно для того, чтобы не иметь возле себя никого, кто бы мог помешать ему играть первую роль и ещё вдобавок вносить такие невыгодные для собственного кармана начала, какие упорно держался энтузиаст Райнер.
Ничего этого Райнер не помнил, когда дело касалось до дела.
Как Алексей Сергеевич Богатырёв отыскивал родственников, так он ползком, на дне морском, где только мог, добывал работу для гражданок Дома; которой добыл переводы, которой нашёл музыкальные уроки, которой уступил часть своих уроков, – словом, в течение месяца всем достал занятий, кроме Бертольди, которая, как вышло наповерку, хвастала своими трудами у какого-то известного ей московского пошляка-редактора. Она, за исключением папирос, ничего не умела делать, и чистосердечный Райнер с полнейшею наивностью предлагал ей клеить папиросные гильзы для табачной лавочки, обещаясь сам всегда сбывать их. Бертольди очень оскорбилась этим предложением и с гордостью его отвергнула.
– Ведь все равно труд, – говорил ей Райнер.
– Нет-с, это ещё нужно обсудить, – отвечала Бертольди. – Заготовление предметов роскоши я не признаю трудом, достойным развитого работника. Делать букли, перчатки или кружева, по-моему, значит поощрять человеческую пошлость.
– Но ведь вы говорили, что папиросы потребность.
– Да, но не первая потребность.
– Ну, я не знаю, – отвечал Райнер, опять ломая голову, какую бы работу приноровить этому гражданскому экземпляру.
– Посоветуйте ей давать танцевальные уроки, – сказал шутя Розанов, у которого Райнер при встрече просил, нельзя ли достать Бертольди каких-нибудь занятий.
Райнер при своём взгляде на труд и это принял серьёзно.
– Вот, mademoiselle Бертольди, и для вас нашлось занятие, – сказал он, усаживаясь к чайному столу, за которым сидело общество.
– Что такое? – пискнула Бертольди.
– Не хотите ли давать уроки танцев?
– Что тако-ое?
– Танцевать учить не хотите ли? – повторил Райнер и не мог понять, отчего это не только Белоярцев и Прорвич, но все дамы и случившийся здесь Красин и даже Лиза так и покатились от смеха, глядя на кругленькую фигурку Бертольди.
Райнер несколько смешался и, глядя на всех, не понимал, что случилось, достойное такого смеха. По его понятиям о труде, он с совершенным спокойствием передал бы ни к чему не способной Бертольди предложение даже прыгать в обруч в манеже или показывать фокусы, или, наконец, приготовлять блестящую ваксу, так как она когда-то, по её собственным словам, работала над химией.
– Танцевальные уроки, – объяснял он, – обещался для вас найти Розанов.
– А, так это он! О, этот Розанов всесовершеннейший подлец, – воскликнула Бертольди, раздражаемая нескончаемым смехом граждан.
Райнер, круглый невежда в женской красоте, все-таки не понимал, что дурного или смешного было в переданном им предложении Розанова, но, однако, решился вперёд оставить Бертольди в покое и прекратил неудачные поиски удобных для неё занятий.
Впрочем, кроме Кавериной, все прочие женщины работали плохо. Каверина зарабатывала более всех. Лиза влегла в работу, как горячая лошадь в потный хомут, но работа у ней не спорилась и требовала поправок; другие работали ещё безуспешнее. Райнер помогал каждой, насколько был в силах, и это не могло не отозваться на его собственных занятиях, в которых начали замечаться сильные упущения. К конце месяца Райнеру отказали за неглижировку от нескольких уроков. Он перенёс это весьма спокойно и продолжал ещё усерднее помогать в работах женщинам Дома.
Таким образом, не допущенный в действительные члены союза, он на самом деле был главным и притом совершенно бескорыстным его работником. Белоярцев очень радовался такому обороту дел и оказывал Райнеру все видимые знаки внимания. Белоярцев, впрочем, никогда никого не осаживал в глаза и никому не отказывал в знаках своего благорасположения.
У него была другая метода для расчёта с людьми, которые ему не нравились или которых почему-нибудь просто ему нужно было спрятать в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Все молчали.
– Нет, это только говорилось, – произнёс Белоярцев.
– Ну, по крайней мере я пока понимал это так и искал чести принадлежать только к такому союзу, где бы избытки средств, данных мне природою и случайностями воспитания, могли быть разделены со всеми по праву, которое я признаю за обществом, но о таком союзе, каким он выходит, судя по последним словам господина Белоярцева, я такого же мнения, как и господин Кусицын.
– Мен, ну конечно: это комнаты с мебелью и общим столом.
– И только, – подтвердил, садясь, Райнер.
Женщины Дома и гости молчали. Белоярцев находился в замешательстве.
– Господа! – начал он весьма тихо. – Всякое дело сначала должно вести полегоньку. Я очень хорошо понимаю, к совершению чего призвана наша ассоциация, и надеюсь, что при дружных усилиях мы достигнем своей цели, но пока не будьте к нам строги, дайте нам осмотреться; дайте нам, как говорят, на голове поправить.
– Да, об этом надо рассудить, это нельзя так оставить, – возгласила Бертольди.
Заседание считалось конченным. Райнер и несколько других встали и начали ходить по смежной комнате. Через полчаса Дом опустел от всех сторонних посетителей, кроме Райнера, которого Белоярцев упросил ночевать, чтобы посоветоваться.
– Мен, Райнер, вы останетесь здесь? – спросил, вступая из передней в залу, Кусицын.
– Да, я останусь, – отвечал Райнер.
– Мен, ну так дайте же мне денег на извозчика.
Райнер покопался в кармане и сказал:
– Со мною нет денег.
– Ну, а как же завтра на обед? Вы займите у кого-нибудь.
Райнер взял у Прорвича три рубля и отдал их Кусицыну.
– Гм! а туда же о труде для общей пользы толкует, – произнёс, туша лишние свечи, Белоярцев.
– Тс, полноте, – остановил его, покраснев до ушей, Райнер.
Белоярцев уложил Райнера в своей комнате и долго толковал с ним, стараясь всячески держаться перед Райнером покорным учеником, который послушен во всем, но только имеет опыт, обязывающий его принимать теоретические уроки, соображая их с особенными условиями, в которых учитель не компетентен.
Загасив часа в три свечу и завернувшись в одеяло, Белоярцев думал:
«Это, значит, под весь заработок подходит. Ах ты, черт вас возьми! Вот если бы теперь вмешалась в это полиция да разогнала нас! Милое бы дело было. Не знал бы, кажется, которому святителю молиться и которым чудотворцам обещаться».
Глава девятая.
Девятый вал
Со страхом, как мореходец ждёт девятого вала, ждал Белоярцев девятой декады, в которую должно было происходить третье общее собрание граждан.
Трёпка, вынесенная им в первом общем собрании, его ещё не совсем пришибла. Он скоро оправился, просил Райнера не обращать внимания на то, что сначала дело идёт не совсем на полных социальных началах, и все-таки помогать ему словом и содействием. Потом обошёл других с тою же просьбою; со всеми ласково поговорил и успокоился.
Преданный всякому общественному делу, Райнер хотел верить Белоярцеву и нимало не сердился на то, что тот оттёр его от Дома, хотя и хорошо понимал, что весь этот манёвр произведён Белоярцевым единственно для того, чтобы не иметь возле себя никого, кто бы мог помешать ему играть первую роль и ещё вдобавок вносить такие невыгодные для собственного кармана начала, какие упорно держался энтузиаст Райнер.
Ничего этого Райнер не помнил, когда дело касалось до дела.
Как Алексей Сергеевич Богатырёв отыскивал родственников, так он ползком, на дне морском, где только мог, добывал работу для гражданок Дома; которой добыл переводы, которой нашёл музыкальные уроки, которой уступил часть своих уроков, – словом, в течение месяца всем достал занятий, кроме Бертольди, которая, как вышло наповерку, хвастала своими трудами у какого-то известного ей московского пошляка-редактора. Она, за исключением папирос, ничего не умела делать, и чистосердечный Райнер с полнейшею наивностью предлагал ей клеить папиросные гильзы для табачной лавочки, обещаясь сам всегда сбывать их. Бертольди очень оскорбилась этим предложением и с гордостью его отвергнула.
– Ведь все равно труд, – говорил ей Райнер.
– Нет-с, это ещё нужно обсудить, – отвечала Бертольди. – Заготовление предметов роскоши я не признаю трудом, достойным развитого работника. Делать букли, перчатки или кружева, по-моему, значит поощрять человеческую пошлость.
– Но ведь вы говорили, что папиросы потребность.
– Да, но не первая потребность.
– Ну, я не знаю, – отвечал Райнер, опять ломая голову, какую бы работу приноровить этому гражданскому экземпляру.
– Посоветуйте ей давать танцевальные уроки, – сказал шутя Розанов, у которого Райнер при встрече просил, нельзя ли достать Бертольди каких-нибудь занятий.
Райнер при своём взгляде на труд и это принял серьёзно.
– Вот, mademoiselle Бертольди, и для вас нашлось занятие, – сказал он, усаживаясь к чайному столу, за которым сидело общество.
– Что такое? – пискнула Бертольди.
– Не хотите ли давать уроки танцев?
– Что тако-ое?
– Танцевать учить не хотите ли? – повторил Райнер и не мог понять, отчего это не только Белоярцев и Прорвич, но все дамы и случившийся здесь Красин и даже Лиза так и покатились от смеха, глядя на кругленькую фигурку Бертольди.
Райнер несколько смешался и, глядя на всех, не понимал, что случилось, достойное такого смеха. По его понятиям о труде, он с совершенным спокойствием передал бы ни к чему не способной Бертольди предложение даже прыгать в обруч в манеже или показывать фокусы, или, наконец, приготовлять блестящую ваксу, так как она когда-то, по её собственным словам, работала над химией.
– Танцевальные уроки, – объяснял он, – обещался для вас найти Розанов.
– А, так это он! О, этот Розанов всесовершеннейший подлец, – воскликнула Бертольди, раздражаемая нескончаемым смехом граждан.
Райнер, круглый невежда в женской красоте, все-таки не понимал, что дурного или смешного было в переданном им предложении Розанова, но, однако, решился вперёд оставить Бертольди в покое и прекратил неудачные поиски удобных для неё занятий.
Впрочем, кроме Кавериной, все прочие женщины работали плохо. Каверина зарабатывала более всех. Лиза влегла в работу, как горячая лошадь в потный хомут, но работа у ней не спорилась и требовала поправок; другие работали ещё безуспешнее. Райнер помогал каждой, насколько был в силах, и это не могло не отозваться на его собственных занятиях, в которых начали замечаться сильные упущения. К конце месяца Райнеру отказали за неглижировку от нескольких уроков. Он перенёс это весьма спокойно и продолжал ещё усерднее помогать в работах женщинам Дома.
Таким образом, не допущенный в действительные члены союза, он на самом деле был главным и притом совершенно бескорыстным его работником. Белоярцев очень радовался такому обороту дел и оказывал Райнеру все видимые знаки внимания. Белоярцев, впрочем, никогда никого не осаживал в глаза и никому не отказывал в знаках своего благорасположения.
У него была другая метода для расчёта с людьми, которые ему не нравились или которых почему-нибудь просто ему нужно было спрятать в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171