Своих сестер, младше его на 4 и 6
лет, он не любил, несмотря на то, что они старались быть к
нему <милыми>, изводил их так, что они с плачем бежали
к матери.
Его окружала чувственная пустота. <Своих родителей.
как отца, так и мать, очень уважал и почитал, однако люб-
ви такой, какую следует иметь к родителям и какую по-
знал позже, не чувствовал никогда>. С безразличием так-
же отнесся к смерти отца (ему было тогда 14 лет) и смер-
ти матери; потом отправился на фронт, в 16 лет.
Эта сухость и пустота веет со всех страниц мемуаров.
придает им серый колорит и делает их чтение утомитель-
ным. Единственными более светлыми фрагментами явля-
ются описания первых боев на иракском фронте в 1917 г.,
особенно образ ротмистра, <военного отца> 17-летнего
Гесса. (<Меня связывало с ним отношение более сердеч-
ное, чем с моим отцом. Он также всегда присматривал за
мной, и хотя ни в чем не потакал, был очень доброжелате-
лен и заботился обо мне, как если бы я был его сыном>.)
Довольно лаконичное описание первой любви (в том же
самом году, в Палестине: <Сначала меня смущало, когда
медсестра деликатно ласкала меня или поддерживала
дольше, чем это было необходимо, так как с самых ранних
лет я избегал любых проявлений нежности. Но и я впал в
зачарованный круг любви...>) и, наконец, прощальное
письмо к жене и детям, написанное в польской тюрьме.
В детстве у него не было товарищей по играм:
<Все соседские дети были намного старше меня. По-
этому я был ограничен в общении исключительно кругом
взрослых>. Его приятелями были животные, особенно
любимый пони Ганс. -
<Моим единственным поверенным был мой Ганс, и
он, как я считал, понимал меня>. [...] <Я был и остался
одиночкой, больше всего любил играть или заниматься
чем-либо, когда меня никто не видел>.
61
Возможно, что Гессу были присущи некоторые анан-
кастические черты.
<Я все время должен был умываться и купаться.
Я мыл и купал в ванне или в ручье, протекавшем через
наш огород, все, что только было можно. В результате я
испортил много вещей, как одежды, так и игрушек>.
Это пристрастие к чистоте сохранилось у него до кон-
ца жизни; в лагере, по-видимому, больше всего его раздра-
жали грязь и беспорядок.
Также до конца жизни он не сумел выработать адек-
ватного отношения к близким. Это всегда была установка
<начеку> в отношении к приказам вышестоящих или при
отдаче приказаний подчиненным. Он не мог выработать
установки в горизонтальной плоскости: равного к равно-
му. Его не хватало даже на обычное человеческое отноше-
ние человека к человеку.
Его мир делился на вождей, солдат, врагов и узников.
Это был мир колесиков в машине, роботов, а не людей.
Здесь не было места чувствам, собственному суждению;
все было сверху запланировано, рассчитано, точно, науч-
но, ясно.
В своем прощальном письме к старшему сыну Клаусу
Гесс пишет: <Наибольшей ошибкой моей жизни было то,
что всему, что исходило сверху, я слепо доверял и не ос-
меливался иметь ни малейшего сомнения в правильности
того, что провозглашалось. Иди через жизнь с открыты-
ми глазами, не будь односторонним, взвешивай <за> и
<против> во всех вопросах. Во всем, чем будешь зани-
маться, руководствуйся не только разумом, но особенно
прислушивайся к голосу сердца... [...] Будь человеком,
который, прежде всего, в первую очередь руководствует-
ся глубоким чувством человечности>. И к жене: <Только
здесь, в польских тюрьмах, я понял, что такое человеч-
ность. Ко мне, который как комендант Освенцима, причи-
нил польскому народу столько боли и нанес столько вре-
да, хотя не лично и не по собственной инициативе, про-
явили человеческую снисходительность, что наполнило
меня глубоким стыдом>.
62
Возможно, что Гесс писал эти строчки, питая слабую
надежду на смягчение своей участи, но, тем не менее, реша-
ющим является то внезапное озарение, которое он испы-
тал здесь, перед смертью, что существует нечто такое, как
человечность.
Стоит еще обратить внимание на оговорку: <хотя не
лично и не по собственной вине>. Правда, Гесс считал себя
ответственным за то, что происходило в Освенциме и так
и представил дело в польском суде, но эта ответственность
вытекала из буквы лагерного устава: <Комендант лагеря
полностью ответственен за все, что происходит в лагере>.
Гесс хорошо знал этот устав и считал себя ответственным
за Освенцим, ибо так учил устав. Но не имел чувства от-
ветственности. В глубине сердца, вероятно, он чувствовал
себя вполне невинным, так как он ведь только выполнял
свои обязанности.
<Не лично и не по собственной инициативе> - эти
слова высказывали, пожалуй, все без исключения, военные
преступники, в определенном смысле справедливы, пото-
му что в тоталитарной системе ничего нельзя делать <лич-
но и по собственной инициативе>. Такая система не по-
зволяет человеку вырабатывать чувство ответственности,
которое является столь существенным компонентом зре-
лой личности. Такая система тормозит развитие личности,
черпает свою силу из людей, психически измельчавших,
недозрелых, потому что такие лучше всего слушают и вы-
полняют приказы; для них важен только авторитет.
<Я стал, бессознательно, - пишет Гесс в прощальном
письме к жене, - одним из колес в огромной немецкой
машине уничтожения. [...] Как же это трагично: я, от при-
роды спокойный, добродушный и всегда отзывчивый, стал
величайшим убийцей, который с холодным сердцем и со-
вершенно последовательно выполнял каждый приказ к
уничтожению. В результате многолетнего железного вос-
питания в СС, которое имело целью превращение каждого
эсэсовца в безвольное орудие исполнения всех планов
рейхсфюрера СС, и я также стал автоматом, слепо выпол-
няющим каждый приказ>.
63
В приведенном высказывании использован общий язы-
ковой оборот: <слепо слушать приказ>. Как известно, в та-
ких устоявшихся оборотах часто содержится глубокая
мудрость многих поколений. <Слепо исполнять при-
каз> - означает четкую ориентацию на достижение цели:
исполнение команды так, как выполнял бы ее робот или
какая-нибудь электронная машина соответственно встро-
енной в нее taping (программе). Здесь нет возможности
выбора, так как человек ничего, кроме своей цели -
приказа - не видит, не может усмотреть <обратной сторо-
ны медали>, не видит также вещей по сторонам ведущего к
цели пути.
Гесс часто в своих воспоминаниях защищается, говоря,
что о многих ужасах, происходивших в Освенциме, не от-
давал отчета, не видел их; перекладывает вину на подчи-
ненных, которые не придерживались лагерного устава, не
выполняли его приказы. В цитированном уже неодно-
кратно письме к жене он пишет: <Лишь во время след-
ствия и процесса я узнал о большинстве ужасов и безоб-
разий, которые там [в Освенциме] происходили>.
Каждому читателю подобного рода объяснение пред-
ставляется детски наивной ложью. Как представляется,
однако, это не есть ложь, возникшая из рефлекса само-
обороны. Люди-роботы действительно многих вещей не
видят, ибо цель закрывает у них все поле зрения. Они
утрачивают способность смотреть на вещи с различных
точек зрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
лет, он не любил, несмотря на то, что они старались быть к
нему <милыми>, изводил их так, что они с плачем бежали
к матери.
Его окружала чувственная пустота. <Своих родителей.
как отца, так и мать, очень уважал и почитал, однако люб-
ви такой, какую следует иметь к родителям и какую по-
знал позже, не чувствовал никогда>. С безразличием так-
же отнесся к смерти отца (ему было тогда 14 лет) и смер-
ти матери; потом отправился на фронт, в 16 лет.
Эта сухость и пустота веет со всех страниц мемуаров.
придает им серый колорит и делает их чтение утомитель-
ным. Единственными более светлыми фрагментами явля-
ются описания первых боев на иракском фронте в 1917 г.,
особенно образ ротмистра, <военного отца> 17-летнего
Гесса. (<Меня связывало с ним отношение более сердеч-
ное, чем с моим отцом. Он также всегда присматривал за
мной, и хотя ни в чем не потакал, был очень доброжелате-
лен и заботился обо мне, как если бы я был его сыном>.)
Довольно лаконичное описание первой любви (в том же
самом году, в Палестине: <Сначала меня смущало, когда
медсестра деликатно ласкала меня или поддерживала
дольше, чем это было необходимо, так как с самых ранних
лет я избегал любых проявлений нежности. Но и я впал в
зачарованный круг любви...>) и, наконец, прощальное
письмо к жене и детям, написанное в польской тюрьме.
В детстве у него не было товарищей по играм:
<Все соседские дети были намного старше меня. По-
этому я был ограничен в общении исключительно кругом
взрослых>. Его приятелями были животные, особенно
любимый пони Ганс. -
<Моим единственным поверенным был мой Ганс, и
он, как я считал, понимал меня>. [...] <Я был и остался
одиночкой, больше всего любил играть или заниматься
чем-либо, когда меня никто не видел>.
61
Возможно, что Гессу были присущи некоторые анан-
кастические черты.
<Я все время должен был умываться и купаться.
Я мыл и купал в ванне или в ручье, протекавшем через
наш огород, все, что только было можно. В результате я
испортил много вещей, как одежды, так и игрушек>.
Это пристрастие к чистоте сохранилось у него до кон-
ца жизни; в лагере, по-видимому, больше всего его раздра-
жали грязь и беспорядок.
Также до конца жизни он не сумел выработать адек-
ватного отношения к близким. Это всегда была установка
<начеку> в отношении к приказам вышестоящих или при
отдаче приказаний подчиненным. Он не мог выработать
установки в горизонтальной плоскости: равного к равно-
му. Его не хватало даже на обычное человеческое отноше-
ние человека к человеку.
Его мир делился на вождей, солдат, врагов и узников.
Это был мир колесиков в машине, роботов, а не людей.
Здесь не было места чувствам, собственному суждению;
все было сверху запланировано, рассчитано, точно, науч-
но, ясно.
В своем прощальном письме к старшему сыну Клаусу
Гесс пишет: <Наибольшей ошибкой моей жизни было то,
что всему, что исходило сверху, я слепо доверял и не ос-
меливался иметь ни малейшего сомнения в правильности
того, что провозглашалось. Иди через жизнь с открыты-
ми глазами, не будь односторонним, взвешивай <за> и
<против> во всех вопросах. Во всем, чем будешь зани-
маться, руководствуйся не только разумом, но особенно
прислушивайся к голосу сердца... [...] Будь человеком,
который, прежде всего, в первую очередь руководствует-
ся глубоким чувством человечности>. И к жене: <Только
здесь, в польских тюрьмах, я понял, что такое человеч-
ность. Ко мне, который как комендант Освенцима, причи-
нил польскому народу столько боли и нанес столько вре-
да, хотя не лично и не по собственной инициативе, про-
явили человеческую снисходительность, что наполнило
меня глубоким стыдом>.
62
Возможно, что Гесс писал эти строчки, питая слабую
надежду на смягчение своей участи, но, тем не менее, реша-
ющим является то внезапное озарение, которое он испы-
тал здесь, перед смертью, что существует нечто такое, как
человечность.
Стоит еще обратить внимание на оговорку: <хотя не
лично и не по собственной вине>. Правда, Гесс считал себя
ответственным за то, что происходило в Освенциме и так
и представил дело в польском суде, но эта ответственность
вытекала из буквы лагерного устава: <Комендант лагеря
полностью ответственен за все, что происходит в лагере>.
Гесс хорошо знал этот устав и считал себя ответственным
за Освенцим, ибо так учил устав. Но не имел чувства от-
ветственности. В глубине сердца, вероятно, он чувствовал
себя вполне невинным, так как он ведь только выполнял
свои обязанности.
<Не лично и не по собственной инициативе> - эти
слова высказывали, пожалуй, все без исключения, военные
преступники, в определенном смысле справедливы, пото-
му что в тоталитарной системе ничего нельзя делать <лич-
но и по собственной инициативе>. Такая система не по-
зволяет человеку вырабатывать чувство ответственности,
которое является столь существенным компонентом зре-
лой личности. Такая система тормозит развитие личности,
черпает свою силу из людей, психически измельчавших,
недозрелых, потому что такие лучше всего слушают и вы-
полняют приказы; для них важен только авторитет.
<Я стал, бессознательно, - пишет Гесс в прощальном
письме к жене, - одним из колес в огромной немецкой
машине уничтожения. [...] Как же это трагично: я, от при-
роды спокойный, добродушный и всегда отзывчивый, стал
величайшим убийцей, который с холодным сердцем и со-
вершенно последовательно выполнял каждый приказ к
уничтожению. В результате многолетнего железного вос-
питания в СС, которое имело целью превращение каждого
эсэсовца в безвольное орудие исполнения всех планов
рейхсфюрера СС, и я также стал автоматом, слепо выпол-
няющим каждый приказ>.
63
В приведенном высказывании использован общий язы-
ковой оборот: <слепо слушать приказ>. Как известно, в та-
ких устоявшихся оборотах часто содержится глубокая
мудрость многих поколений. <Слепо исполнять при-
каз> - означает четкую ориентацию на достижение цели:
исполнение команды так, как выполнял бы ее робот или
какая-нибудь электронная машина соответственно встро-
енной в нее taping (программе). Здесь нет возможности
выбора, так как человек ничего, кроме своей цели -
приказа - не видит, не может усмотреть <обратной сторо-
ны медали>, не видит также вещей по сторонам ведущего к
цели пути.
Гесс часто в своих воспоминаниях защищается, говоря,
что о многих ужасах, происходивших в Освенциме, не от-
давал отчета, не видел их; перекладывает вину на подчи-
ненных, которые не придерживались лагерного устава, не
выполняли его приказы. В цитированном уже неодно-
кратно письме к жене он пишет: <Лишь во время след-
ствия и процесса я узнал о большинстве ужасов и безоб-
разий, которые там [в Освенциме] происходили>.
Каждому читателю подобного рода объяснение пред-
ставляется детски наивной ложью. Как представляется,
однако, это не есть ложь, возникшая из рефлекса само-
обороны. Люди-роботы действительно многих вещей не
видят, ибо цель закрывает у них все поле зрения. Они
утрачивают способность смотреть на вещи с различных
точек зрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87