«Это и есть конец людей на земле?»
«О, не так просто, они еще подымутся, – сказал бесстрастно ангел и приоткрыл спутнице своей, что и после генерального срыва они еще век-другой наподобие крыс будут ютиться в развалинах своих же городов, после чего начнется крутой, но планомерный спуск к заслуженному счастью. – Мы еще застанем их на последней ступеньке внизу».
Как ни важно было для меня продолжение дымковского диалога, я поднялся, сославшись на опасенье опоздать куда-то. Хотелось оставить немножко тайны на затравку в будущем, чтоб избежать вошедшей у нас в практику, всякий раз от нуля, томительной раскачки. Маневр снова оправдал себя, и так как криминальная секретность предстоящих сообщений заставляла искать особо укромный уголок, то мы и назначили очередное свиданье в субботу, в домике со ставнями, попозже вечерком. Метеорологическая сводка сулила полную конспирацию мероприятия. Дикая сушь без единой дождинки стояла весь предшествующий месяц. Ничто не изменилось в облике старо-федосеевской обители – только и было со времени моего памятного здесь приключенья, что местное ребятье сокрушило из рогатки фонарь на столбе. Тем злее сияла оголенная вольфрамовая жилка в стеклянной бахроме разбитого колпака, тем чернее по щебенке тень моя прошмыгнула в ворота. Я вступал на знакомую тропку со смешанным чувством удовлетворения и тревоги. Но в отличие от начального моего визита, устрашающий Никанор дружественно спешил мне навстречу.
Обещанная к ночи затяжная гроза успела сбрызнуть нас начерно на ступеньках крыльца.
– Где бы нам устроиться с комфортом? – вслух рассуждал он, пропуская меня в темные сени. – Папаша мой почивают, освежимшись с утра, так что не помеха. Чудный старец, но спит по ночам с ужасным звуком: посуда сползает с полок... – Оказалось, накануне Финогеич удачливо съездил по грибы к себе в Заможайщину и ныне, после распродажи, по крайней мере на двое суток погрузился в беспробудное блаженство.
Больше всего подходила нам пустовавшая аблаевская квартира, так и не заселенная в предвиденье неминуемого общефедосеевского сноса. Видимо, по той же причине хозяйственный Егор заблаговременно раскулачил помещение от выключателей и проводов, также прочего пригодного оборудования. Резануло по душе от визгнувших гвоздей, когда мы отрывали пару досок, запиравших входную дверь неизвестно от чьего вторженья. Затхлым нежилым теплом повеяло из перегретых за день потемок. Из непонятного стесненья я не решался переступить порог, пока с крохотной, аварийного назначенья лампешкой не воротился хозяин мой. В закопченном стеклянном пузыре сидел красный, непроспавшийся огонь. Медленным движеньем глаз я ознакомился с этим святилищем горя. Низкий потолок подтверждал скорбную Никанорову хохму, будто покойный дьякон размещался тут лишь в наклонном положении, по диагонали. Видать, комнаты не прибирались после съезда жильцов, осколки разбитого в спешке белели из-под настежь распахнутого буфетика. Валявшаяся посреди в откровенном бесстыдстве расстрелянных лоскутная, до глянца заласканная матрешка позволяла судить о смятении ее маленькой мамы... И, Боже, как заискивающе улыбался мне ее линялый рот, расплющенный явно мужским каблуком в суматошной беготне отъезда. Я начерно обмахнул с нее сохлые ошметки грязи, оправил задравшиеся юбчонки детского шитва в намерении поподробнее допросить замарашку дома, на досуге.
– Чего ей тут тосковать одной... – неловко пошутилось мне под испытующим, искоса, взглядом Никанора Шамина. – Придется удочерить сиротку.
Для начала он притворил дверь в бывшую аблаевскую спальню, чтоб не рассеиваться чуть ли не поминутными, снаружи, порывами непогоды. Как только очередной ее шквал обрушивался на домик со ставнями, то сквозь дырявое окно, забитое ободранным пружинным матрацем, прорывавшиеся вихри обегали обе комнаты, влажно холодя лицо и душу, шурша свисавшими лохмотьями обоев. Собеседник мой ловко устроился на бывшем, без крышки, сундучке старинной работы, мне же достался перевернутый днищем вверх кипятильный бак из аблаевского тоже скарба. Когда же на табуретке между нами появилась едва початая, из резервов Финогеича, бутылка очищенной, к ней угощение в составе краюшки черного хлеба с намелко изрезанным на бумажке каноническим русским огурцом домашнего засола, то и совсем стало хорошо. Так что в отмену давешних сожалений, вряд ли и нашелся бы поуютней уголок потолковать по душам о возможных судьбах человечества, чем аблаевское побоище. Беседа наша возобновилась с незаконченного в прошлый раз, именно вопросом моим – какого рода исторические противоречия обусловили применение столь высокоубойного, хотя и человечного по своей безболезненности, способа умерщвления? Ответ Никанора заключался в довольно пристальном рассмотрении того периода, по счастью удаленного от нас на многие столетия. Всецело придерживаясь мировоззрения, единственно допущенного правительством к повсеместному употреблению, я не могу утаить доверенное мне от огласки – однако не столько из боязни быть обвиненным в укрывательстве услышанного, как из стремления предупредить ближайших потомков о возможном варианте грядущего, чтобы поведением своим не дали ему осуществиться в еще худшей редакции.
Впрочем, Никанор Васильевич решительно предостерег меня от какого-либо сближения его Псевдо-Апокалипсиса с переживаемой эпохой, хотя и не лишенной тоже некоторых исторических излишеств. Тем более, сказал он, что суть участившихся кровотечений нашей цивилизации вряд ли объясняется только изъянами промышленного производства и распределения или чрезмерной перегрузкой потребностями и положенными к ним обязанностями, так что тело не поспевает за собственной волей и мечтой, возможно также и положенным всему живому возрастным нейроистиранием наиболее ходовых частей или засорением окружающей среды отходами своего существованья, как жуки в яблоке – собственным навозом, или, что то же самое, возведенным в гуманитарный догмат обычаем тащить за собой в обозе, наравне с трофеями, весь свой биологический брак с прямыми следами вырожденья и даже не пресловутым, бесконтрольно возрастающим умножением численности людской наконец. Избавленное от стеснений естественного отбора, почти одержавшее победу над зверством, смертью и тьмой, устоявшее против стольких бурь, орд и язв моровых, человечество уж, верно, не попятилось бы и перед атакой безоружных младенцев. Вероятно, еще более роковая причина, вроде атрофии крыльев, мешает ему сохранять прежнюю устойчивость в полете. Видимо, из боязни утратить свое госстипендиатство хитрейший Никанор даже мне, даже под грохотание грозы повоздержался уточнять – какая.
По его словам, старинный раскол человечества на два непримиримых лагеря, происшедший века назад из-за различия начертанного на их скрижалях, еще более углубился с переходом по наследству к потомкам. Подобно тому, как геологические смещенья земной коры влияют на взаиморасположение материков, не менее глубинного происхождения трещины, в разных направлениях дробившие человечество – расовые, религиозные и другие, накладывали свой отпечаток на длительные периоды истории. Из них самая грозная и последняя по счету заключалась в экономическом антагонизме классов, но с течением времени возраставшая уплотненность населения обостряла борьбу за существованье, и она стала приобретать чисто биологическое истолкование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191