– Раз надо, то хорошо, я охотно пойду вам навстречу, хотя не являюсь в науке такой шишкой, как вы, – не без горечи согласился Дюрсо и после вступительной паузы оговорился разнеженным от преданности голосом, что по лимиту времени воздержится от повторения обязательных и общеизвестных цитат из знаменитой четвертой главы, где любимый мыслитель всех времен и народов разрешил все научные проблемы на много веков вперед, после чего неспешным взором оглядел собрание как бы на предмет административного отсева сомневающихся, каковых не оказалось. – Тут можно немало сказать, но я намекну вкратце, чтобы не перехватила заграница. И плюс к тому договоримся сразу не трепаться на стороне, не так ли?
Заставившая вздрогнуть по своей необычности дерзость обращения лишь свидетельствовала о значительности тайны, ради раскрытия которой истинный ученый должен покорно принимать удары судьбы, поношения вельмож и тернии похуже. Именно предусмотрительность Дюрсо, с самого начала поставившего себя, как в магическом кругу, под защиту священного имени, не позволила и председателю призвать безумного старика к порядку.
– В данном смысле, маэстро, вы имеете от нас твердую гарантию, разумеется... – подавленно отозвался он во исполнение особого пункта в поручении идти для пользы дела на любые уступки.
Исторгшиеся в тот раз из старика Дюрсо фантастические откровенья выглядели пошибче даже тех псевдотеорий, имевших грозное официальное хожденье в академической практике тех лет. К чести науки, никто из находившихся там виднейших представителей не взбунтовался после первых же фраз, хлопнув дверью на уходе, вздохом не выявил своего угнетенного состоянья – не из страха, однако, или по частой, в те времена, необходимости ценой гражданского молчанья оплачивать потребную для мышления лабораторную тишину, а потому что заведомо беспардонной брехне предшествовало звонкое чистопородное чудо, перекрывающее жалкий протестующий писк здравомыслия. А еще вернее, уже прикидывали в умах, куда всунуть новоявленную шестеренку скандального факта в такой еще недавно стройный и без нее идеально работавший механизм естествознанья, которому, кстати, во все века наличных сведений всегда хватало для объяснения всего на свете... Но здесь не обойтись без вводного отступленья.
Творчески относясь к работе, Дюрсо в своих потешных вступительных лекциях почти никогда не повторялся. Исключительную комичность отцовских импровизаций, хоть и приводивших толпу в ликованье, Юлия относила за счет не только его образцово-показательного невежества, но, пожалуй, и грустных возрастных явлений, к сожаленью. Лишь сегодня, с понятным запозданьем, признала и она в них приметы нового, каскадно-эксцентрического, им же изобретенного жанра – цветистой мнимоученой буффонады, в которой дружественная критика, правда, лишь устная, по молчанью газет, давно усмотрела сатирическое жало чуть ли не мольеровской силы: подразумевалась питательная почва для подобного рода шарлатанской флоры. Во всяком случае, нельзя было придумать более равновесного обрамления для слишком уж нахальной, по тому времени, иррациональности. Всегда в маске неподкупного, даже обидчивого глубокомыслия лектор тем не менее и сам поддавался на заразительные взрывы зрителя, разогретого нетерпеливым ожиданьем чуда... и вот уже неизвестно становилось, кто кому вторит, смеется кто над кем... Одно непривычное дополняющее обстоятельство вообще отодвигало ангела с его фортелями на задний план для чего-то основного сейчас и здесь, сугубо человеческого. При ее давно сложившемся скептическом отношении к отцу, Юлии было непривычно видеть его в таком азартном ожесточенье, словно собирался дать бой судьбе. Кровь отлила от осунувшихся щек, и весь нацелился в готовности совершить некий переломный шаг, даже с риском сорваться в обязательную под ногами пропасть, и действительно на исходе было безумное десятилетие мгновенных падений и молниеносных взлетов, – бывшему лишенцу мог и не подвернуться вторично случай – в обход социальных рогаток, сквозь стену здравого смысла прорваться к заветной, хоть на часок, вершине тогдашнего бытия.
Ниже для беспристрастной оценки наблюдателей приводится дословный, даже без знаков препинания, ответ Дюрсо.
– Я далеко не Аристотель в науке но приоткрою кое-что между нами чтобы всем было хорошо, – сказал он тогда настолько догматично и значительно по существу произносимой декларации, что перестал замечаться его неряшливый синтаксис – Не стану в такой солидной компании останавливаться что такое рефлекс хотя у кого плохая память намекну. Никто не отрицает про Павлова и напротив благодарны что вырвал молодежь из оков религии но тут у него извиняюсь больше подходит для собак. Когда стремятся посредством обыкновенной лампочки плюс собачий сок узнать как зарождается Эйнштейн то лично я не верю. Допускаю но вопрос в качестве. Даже есть фанатик будто кота можно перековать в леопарда если кормить до упаду и с этого тоже неплохо живет. В газетах было как профессор Канарильо из Манитобы хотел приоткрыть завесу будущего. Его помощник начал раздражать током сибирскую овчарку она обернулась и скусила ему нос. Тут не так смешно как трагично кому весело на чужой беде но не в этом дело. В лице артиста Бамба мы имеем тот случай как под влиянием центральной нервной системы делается магнитное поле куда не только страус всего можно ожидать. Все равно как возьмите животное мормирус обитающее в мутной воде и станьте его слегка подпитывать электричеством только натощак в нейтральной обстановке и вы увидите что получится. То же самое на рыбах где найдется аквариум плюс к тому же не жалко то будет такая же отдача. В воде ток лучше всего достигает мозговых оболочек. Еще красивей сделать все на себе кому завтра не идти на службу или стремление посвятить себя в пользу человечества. Сопоставьте вместе и будет в самый раз. На чем позвольте кончить наш сеанс. Коллектив Бамба благодарит за оказанное внимание.
Речь произвела на присутствующих неизгладимое впечатление. Если окончательно сраженный генерал с трясущимися руками и скошенным ртом, отмечено было позже в рапортичке особого назначения, находился на пороге апоплексии, то и председатель, при всем его стаже и партийной выдержке, выглядел не менее плачевно – как из-под автобуса. Выждав полминутки, пока Дымков то ли по врожденной доброте, то ли из виноватого сочувствия помогал бедняге сгрести в портфель раскиданные документы обследования, Дюрсо величественно кивнул комиссии, чтоб не падала духом, и вслед за коллегой покинул заседание. В приемной, где на стульях и столах разложены были вороха верхней одежды, Юлия попыталась разведать суть изменившейся обстановки, но так и не пробилась к нему в сознанье. Подобно зарвавшемуся игроку, он буквально искрился весь, шибал током – наглядный показатель, чего ему самому стоила только что сделанная ставка.
Тем временем погода резко испортилась, поневоле пришлось развозить спутников по домам. В ночном обезлюдевшем городе Дымков отлично мог и собственными средствами добраться к себе в Охапково, но Юлии не хотелось отпускать его сразу не из опасенья, что промокнет, схватит насморк по дороге или, скажем, запоздалый прохожий подымет милицейский переполох при виде горизонтального господина со свистом пронесшегося над головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191