Идеи тоже имеют свою судьбу наравне с книгами, и сжигающему их на площади – Омару, Феофилу или Савонароле – безразлично которые жечь, лишь бы исправно превращалась в золу потенциально инакомыслящая бумага. Мое поколение стало свидетелем странных превращений, когда гуманнейший тезис о справедливости, если не любви к ближнему, причем разом во всех своих транскрипциях, оборачивается своей суровой и комической изнанкой. Итак, воплощается наконец заповедь Христова о населяющих землю малых сих, кротких сердцем... Но скажите, милейший Лоскутов, отчего на другой же день после прихода к власти, только что раскованные мыслью от оков, они уж с такой ревнивой неприязнью присматриваются к ее сиянью в чужом зрачке? И как быстро открылось им, что раскрепощенный-то разум социально куда вреднее всякого безумия! Бесхитростные, откуда они постигли в беспросветной мгле, что разнородные элементы знания способны вступать в бесконтрольные, почти не познаваемые химические связи... И вот уже нечто новое вскипает в черепной коробке гения, клокочет, огненно переливаясь через край, и вдруг взрывной волной разносит к чертовой бабушке на скале воздвигнутое общежитье! Смотрите, как последовательно пропускают они сквозь свои фильтры всю духовную наличность мира, стремясь обезвредить ее в грядущем. Спрашивается, не потому ли у кротких-то сердцем мудрость такая, что, скинув тысячелетнее иго безоговорочного послушания старшим, разгадали первоисточник своих извечных бедствий?..
– Так в чем же, в чем же он? – как за истиной потянулся к нему Вадим.
– Только время ответит вам, не в меру любознательный Лоскутов... В моих устах формула выглядела бы кощунственной формулой крутолобых. Вон жена мне глазами показывает, что за подобное красноречие запросто можно и пострадать! Но если черт не слопает вас со мною заодно, вы еще застанете внушительный фейерверк апофеоза... чего и следовало ожидать по наблюдающимся перебоям прогресса! Конечно, на тяговой силе его мотора сказалась не одна только очевидная в новейших условиях нехватка октанового числа в христианской идее или упраздненье мифа о некой небесной прародине, рухнувшего вместе с достоинством царственного происхождения, нравственной диетой, ответственностью перед запредельным началом... Заметьте, не начальством я сказал, хотя пользу последнего в переживаемый период совсем не отрицаю! – вызывающе, куда-то в стенку справа, подчеркнул Филуметьев, с декларативной громкостью выделив фразу из контекста. – Вовсе не в том горе, что ядом для народа становятся блага цивилизации без одухотворяющей идеи, равновесной калорийному харчу и материальному могуществу... Не в том даже, что своей универсальной отмычкой к любым тайнам на свете наделали уйму непоправимых ошибок, потому что в том и фокус русского парадокса, как и совершенного ими великого открытия, что и более роковые – все равно не отвратили бы повторения всего цикла сначала. Трагическая суть в том, что замену мотора они производят на всем разгоне звездного полета, без предварительной инженерной прикидки главных, отрицаемых ими показателей, не поддающихся цифровому учету, вроде тяговой силы нового горючего, опорной площади несущего крыла, духовных параметров пилота... да еще при необозримых обозах исторической памяти, христианского гуманизма до разврата разросшихся потребностей. Мне понятны их старанья оторваться от настигающих обломков взорванной старины... Меж тем мы проходим как раз над Марианской впадиной биологической пучины, откуда изошли когда-то и которая все нетерпеливей поджидает нас внизу, расставив далеко не материнские объятья. Не отрицаю, интеллектуальное притупленье работает не хуже анестезии, но все же выгляньте за борт, молодой человек... Как, не поташнивает вас слегка? Надо мужественно мириться с возрастными печалями, подстерегающими жизнь на рубежах превращений, когда вещество наше устает от нас. По пути в могилу человечество заболевает недугом старости с малых лет. Оно, конечно, полагалось бы поаккуратнее обращаться с царями-то природы, пинком в зад выдворяемыми из бытия.
Далеко не полностью приводимая здесь декларация настолько чужда была тогдашним, еще боевым умонастроеньям Вадима Лоскутова, что истинное содержанье ее временами как бы заслонялось подробностями физического состоянья, в каком произносилась так бесповоротно и страстно. Звучали местами горечь отреченья, боль прощанья, что казалось, сейчас на выходе и помрет. Вовсе не было крайнего физического изнеможенья, и лишь в паузах рука начинала машинально шарить по пледу на коленях в поисках чего-то – ухватиться и тем поотсрочить приблизившийся момент. Впервые Вадиму доводилось своими глазами и в таких подробностях, вплоть до последних содроганий мысли, наблюдать акт перехода в мир иной, что могло совершиться не сегодня, даже не послезавтра, так как в лице Филуметьева целое поколенье, сдавшееся и обреченное, нисходило в смертную сень. Оттого-то его речь и напоминала завещанье... Правда, вряд ли стоило делиться подобными раздумьями со случайным юнцом, но обычно не думают о получателе письма в бутылке, кидаемой в убегающую волну за кормой. Но по характеру признанья бесстрастный тон старика подчеркивал значительность переживаемой им минуты. Простительное при подведении итогов упрощение человеческого маршрута помогало Вадиму чужими глазами утолить детскую прихоть отыскания, безразлично – на карте, глобусе, в небе над головой, заветной точки: здесь жил, живу, буду жить я.
– По-вашему, были совершены непоправимые ошибки где-то позади? – поинтересовался Вадим.
– С моей горы видны становятся некоторые из них. Как и в отношениях с матерью, нельзя хитрить в общении с природой. Боюсь, дурными замашками, чрезмерными капризами мы осточертели ей, наверно, уже имеются у старухи другие фавориты на примете, полюбезней нас... Не удивился бы, если даже крысы. По заведенному у ней порядку при отбытии постояльцу полагается подмести сор за собою, да и некорректно было бы оставлять кому-то в наследство смрад и тлен агонии нашей. Вообще то ее служанки навострились растворять кости и панцири всяких чудовищ, но по слепоте им трудно начисто удалить с планеты всякий след человеческий, в особенности создания ума и рук людских, которые именно по трагической хрупкости своей прочнее меди и выше пирамид. Не надо падать духом, у нас еще есть время впереди, а судя по все крепнущей воле к гибели, мы вполне управимся к сроку. Творец стольких чудесных диковинок, homo sapiens изыщет и благородный предлог, и достаточно радикальные средства для самоудаления из мира. Последнее время мне так и чудится позади, будто новоселы уже поглядывают из щелей, знакомятся с помещением, что ли, но чуть обернешься с холодком содроганья...
– Думаете, не поспеем до той полночи прорваться, попасть в наш, назовем условно, золотой век? – не дослушав стариковской метафоры, спросил Вадим и вдруг вспомнил, что тот же вопрос задавал ему отец года полтора назад.
– Нет, почему же?.. Если только не проскочим мимо на достигнутом разгоне. Другое дело, длительность пребыванья нашего там, – пожал плечами Филуметьев. – Не исключено даже, что предполагаемое, не менее как тысячелетней протяженности и в окружении блистающих вершин, райское плато золотого века окажется нежилым горным пиком и негде раскинуться биваком на месячишко… Разве только испытать благодарное стеснение в груди перед лицом клубящейся под ногами вечности и снова марш-марш в дорогу, на ночлег в нижележащую долину, откуда и поднимались когда-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191