Какая у него профессия? Учитель? Он ведь учился в педагогическом перед призывом в армию…
Повесть Артамонова оборвана, осталась без конца, и нет в ней послевоенных судеб его товарищей, друзей, знакомых…
Где-то, наверно, если уцелел, дождался завершения войны, живет и Часовщиков. Тогда ему было за тридцать. Значит, сейчас – под шестьдесят. Наверное, сед, мучат старые раны, уже пенсионер… Саранцев остался в лагере, не рискнул присоединиться к товарищам, когда Артамонов сколачивал для побега группу. Потом Артамонов его уже не встречал…
А вот с Петровым ему пришлось встретиться. И как! В разгар боя с немецкими карателями, которые хотели окружить и уничтожить партизан. Фашисты долго к этому готовились, долго накапливали силы. И поначалу взяли над партизанами верх: загнали их в болото, откуда не было выхода, обложили со всех сторон и стали сжимать свое смертельное кольцо. Каратели, вероятно, уже торжествовали победу, но партизаны отчаянным усилием смяли немецкую цепь и вырвались из кольца. Вот тут-то, во главе партизанского клина продираясь сквозь топкий трясинный, лес, под пулями, хлеставшими навстречу, из-за каждого почти дерева, из-за каждого куста, Артамонов натолкнулся на Петрова. Был он в немецкой форме и уже с какими-то нашивками за отличия, выглядел как самый настоящий гитлеровский солдат, обычный фриц, но Артамонов узнал его, ибо расстояние было совсем невелико, шагов десять, не более, и лицо Петрова было совсем ясно видно. И Петров узнал Артамонова. Что-то растерянное мелькнуло в нем, он точно бы струсил и стушевался, но только на миг. В руках его был карабин, он поднял его и выстрелил в Артамонова. Он целился в голову, но от волнения промахнулся, и пуля пробила Артамонову правое плечо. Артамонов выронил автомат. Петров, пятясь, поспешно лязгнул затвором, вскинул карабин снова, но рядом с Артамоновым в руке Уголкова хлопнул пистолет, и Петров, выпустив винтовку, схватился обеими руками за лоб. Пальцы его вмиг покраснели от крови. Повернувшись, он побежал прочь, петляя между деревьями. Уголков послал ему вслед еще одну пулю, но, видно, не попал. Преследовать же было некогда.
Потом, после боя, Артамонов сказал Уголкову:
– Ты разглядел, кто это был? Наш Петров!
– Да ну? Вот гад! – выругался Уголков. – Жалко, что не уложил на месте!
Обомшелые от сырости стволы, навалы гнилых веток, предательская, хлюпающая под ногами, зыбкая, как кисель, почва… Один неверный шаг – и человек в трясинной жиже, откуда уже не выбраться самому, – только если помогут товарищи… Костя поежился, представляя себе этот страшный, исхлестанный, иссеченный пулями лес… Какой леденящей жутью отдавались в сердцах его вечный сумрак, враждующий с солнцем, светом неба, черно-зеленые провалы гнилых зловонных топей, костяное пощелкивание пуль о мшистую кору древесных стволов…
Где он теперь, этот Петров?
Может быть, и выжил. Мерзавцы удачливы. Где-то ходит, каким-то воздухом дышит… Осталось ли у него заикание – то, от контузии миной? Оно могло и пройти. Но вот шрам на лбу, от пули Уголкова, остался наверняка. Как несмываемая, до могилы, мета за предательство, за черную измену…
Вдруг Косте точно закупорило дыхание.
– Вот оно что… – сказал он про себя, тихо, пораженно, и встал, выпрямленный какою-то постороннею силой.
– Вот оно что! – воскликнул он в голос, с расширенными в пространство глазами, судорожным усилием воли пытаясь удержать блеснувшую в мозгу вспышку, короткую и стремительную, как молния, и уже ускользающую, уходящую в темноту, вместе со всем тем, что она на краткий миг высветила.
Тетка, дремавшая на корзинах с фруктами, очнулась от его возгласа, шарахнулась испуганно в сторону, инстинктивно схватясь за корзины руками.
– Учут их, учут, а они одно знай – только бы фулюганничать! – заворчала она осудительно, косясь на Костю.
Девушки, трещавшие орехами, женщина с ребенком на коленях, парни в джинсах, листавшие журналы, прочие люди, находившиеся поблизости – все с любопытством повернули к Косте свои головы.
– Бам-м! – ударил на перроне звучный колокол.
– Га-аждане пассажы-ы! – прохрипело на весь зал из репродуктора. – Скорый поезд Севастополь – Москва прибывает на первый путь. Стоянка поезда – пять минут. Будьте осторожны при посадке в вагоны…
Зал взметнуло на ноги. Парни кинулись к рюкзакам. Тетка, усмотревшая в Косте хулигана, которому не пошло в прок ученье, стала торопливо связывать веревкой корзины, чтобы вскинуть их на плечо.
Тяжкий гул, сотрясая пол, стены, накатился на вокзальное здание; казалось, он сметет его, обратит в груду развалин. Но гул пронесся мимо. В пролетах высоченных окон, выходивших на платформу, замелькали зеленые вагоны, замедляя свой бег под шипение тормозов.
Костю толкали, ударяли по ногам острыми углами чемоданов. В потоке спешащих людей он выбрался сквозь узкие двери на платформу. Номер своего вагона он запомнил неверно и, когда добежал до головы поезда, оказалось, что надо в хвост. Уже на ходу он втиснулся в тамбур битком набитого вагона, ступая по ногам, отыскал свою полку, поставил на нее чемодан.
Сидеть он не мог – все в нем так и ходило от возбуждения. Он поместился в проходе, лицом к открытому окну с мелькающими станционными строениями, будками, семафорами, пирамидальными тополями, сунул в рот сигарету и поперхнулся дымом от слишком глубокой затяжки.
– Вот оно что! Вот оно что! – так и стучало, стучало у него в голове.
Так, значит, не деньги! Не деньги! И не Извалов! Артамонов – вот кто был целью, вот из-за кого пришел убийца в дом!
Колеса вагона ритмично громыхали на стыках рельс, а Косте казалось, что и они, в лад с лихорадочным бегом его мыслей, повторяют, подсказывают ему – всё громче и настойчивее: не деньги! не деньги! Ар-та-мо-нов! Ар-та-мо-нов!
– Гражданин, это ваше место?
Лысоватый, раздобревший на курортных харчах дядя, успевший уже переоблачиться в пижаму, тронув Костю за локоть, указывал на его нижнюю полку.
– Можно мне под нее чемодан положить?
– Хорошо, кладите, – отмахнулся Костя.
Ну, конечно же, конечно, не деньги! Теперь все получает настоящее объяснение! Преступник из «неправильного» становился совершенно «правильным», и все, что? он сделал, ка?к он сделал, приобретает логичный и вполне понятный вид… Недаром, недаром Костю вело чувство, что надо искать, найти истинную побудительную причину…
– А может, вы со мной полками поменяетесь? – опять раздался над ухом голос лысоватого дяди. – Не возражаете? Вам и наверху будет удобно, а я во сне, знаете ли, ворочаюсь…
Костя едва удержал в себе те слова, которые так и просились у него с языка.
– Ладно, располагайтесь.
Чтоб лысый не вздумал приставать к нему еще с какой-нибудь ерундой, Костя ушел в другой конец вагона, в пустой, наполненный громом колес тамбур.
Вот теперь все и связывается!.. Почему вещи в комнатах остались такими нетронутыми? Да потому, что в комнаты никто даже и не входил! Не входил в них преступник! Ему Артамонов был нужен, а не деньги!
«Стоп! Как же – не деньги? – сказал себе Костя, будто со всего разбегу налетев лбом на стену. – Денег-то ведь нет. Деньги – взяты!»
У него даже остановилась на миг кровь – от чувства, что его догадка, такая блестящая, решительно все открывающая, рушится в прах…
«Но почему непременно думать, что деньги взяты убийцей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
Повесть Артамонова оборвана, осталась без конца, и нет в ней послевоенных судеб его товарищей, друзей, знакомых…
Где-то, наверно, если уцелел, дождался завершения войны, живет и Часовщиков. Тогда ему было за тридцать. Значит, сейчас – под шестьдесят. Наверное, сед, мучат старые раны, уже пенсионер… Саранцев остался в лагере, не рискнул присоединиться к товарищам, когда Артамонов сколачивал для побега группу. Потом Артамонов его уже не встречал…
А вот с Петровым ему пришлось встретиться. И как! В разгар боя с немецкими карателями, которые хотели окружить и уничтожить партизан. Фашисты долго к этому готовились, долго накапливали силы. И поначалу взяли над партизанами верх: загнали их в болото, откуда не было выхода, обложили со всех сторон и стали сжимать свое смертельное кольцо. Каратели, вероятно, уже торжествовали победу, но партизаны отчаянным усилием смяли немецкую цепь и вырвались из кольца. Вот тут-то, во главе партизанского клина продираясь сквозь топкий трясинный, лес, под пулями, хлеставшими навстречу, из-за каждого почти дерева, из-за каждого куста, Артамонов натолкнулся на Петрова. Был он в немецкой форме и уже с какими-то нашивками за отличия, выглядел как самый настоящий гитлеровский солдат, обычный фриц, но Артамонов узнал его, ибо расстояние было совсем невелико, шагов десять, не более, и лицо Петрова было совсем ясно видно. И Петров узнал Артамонова. Что-то растерянное мелькнуло в нем, он точно бы струсил и стушевался, но только на миг. В руках его был карабин, он поднял его и выстрелил в Артамонова. Он целился в голову, но от волнения промахнулся, и пуля пробила Артамонову правое плечо. Артамонов выронил автомат. Петров, пятясь, поспешно лязгнул затвором, вскинул карабин снова, но рядом с Артамоновым в руке Уголкова хлопнул пистолет, и Петров, выпустив винтовку, схватился обеими руками за лоб. Пальцы его вмиг покраснели от крови. Повернувшись, он побежал прочь, петляя между деревьями. Уголков послал ему вслед еще одну пулю, но, видно, не попал. Преследовать же было некогда.
Потом, после боя, Артамонов сказал Уголкову:
– Ты разглядел, кто это был? Наш Петров!
– Да ну? Вот гад! – выругался Уголков. – Жалко, что не уложил на месте!
Обомшелые от сырости стволы, навалы гнилых веток, предательская, хлюпающая под ногами, зыбкая, как кисель, почва… Один неверный шаг – и человек в трясинной жиже, откуда уже не выбраться самому, – только если помогут товарищи… Костя поежился, представляя себе этот страшный, исхлестанный, иссеченный пулями лес… Какой леденящей жутью отдавались в сердцах его вечный сумрак, враждующий с солнцем, светом неба, черно-зеленые провалы гнилых зловонных топей, костяное пощелкивание пуль о мшистую кору древесных стволов…
Где он теперь, этот Петров?
Может быть, и выжил. Мерзавцы удачливы. Где-то ходит, каким-то воздухом дышит… Осталось ли у него заикание – то, от контузии миной? Оно могло и пройти. Но вот шрам на лбу, от пули Уголкова, остался наверняка. Как несмываемая, до могилы, мета за предательство, за черную измену…
Вдруг Косте точно закупорило дыхание.
– Вот оно что… – сказал он про себя, тихо, пораженно, и встал, выпрямленный какою-то постороннею силой.
– Вот оно что! – воскликнул он в голос, с расширенными в пространство глазами, судорожным усилием воли пытаясь удержать блеснувшую в мозгу вспышку, короткую и стремительную, как молния, и уже ускользающую, уходящую в темноту, вместе со всем тем, что она на краткий миг высветила.
Тетка, дремавшая на корзинах с фруктами, очнулась от его возгласа, шарахнулась испуганно в сторону, инстинктивно схватясь за корзины руками.
– Учут их, учут, а они одно знай – только бы фулюганничать! – заворчала она осудительно, косясь на Костю.
Девушки, трещавшие орехами, женщина с ребенком на коленях, парни в джинсах, листавшие журналы, прочие люди, находившиеся поблизости – все с любопытством повернули к Косте свои головы.
– Бам-м! – ударил на перроне звучный колокол.
– Га-аждане пассажы-ы! – прохрипело на весь зал из репродуктора. – Скорый поезд Севастополь – Москва прибывает на первый путь. Стоянка поезда – пять минут. Будьте осторожны при посадке в вагоны…
Зал взметнуло на ноги. Парни кинулись к рюкзакам. Тетка, усмотревшая в Косте хулигана, которому не пошло в прок ученье, стала торопливо связывать веревкой корзины, чтобы вскинуть их на плечо.
Тяжкий гул, сотрясая пол, стены, накатился на вокзальное здание; казалось, он сметет его, обратит в груду развалин. Но гул пронесся мимо. В пролетах высоченных окон, выходивших на платформу, замелькали зеленые вагоны, замедляя свой бег под шипение тормозов.
Костю толкали, ударяли по ногам острыми углами чемоданов. В потоке спешащих людей он выбрался сквозь узкие двери на платформу. Номер своего вагона он запомнил неверно и, когда добежал до головы поезда, оказалось, что надо в хвост. Уже на ходу он втиснулся в тамбур битком набитого вагона, ступая по ногам, отыскал свою полку, поставил на нее чемодан.
Сидеть он не мог – все в нем так и ходило от возбуждения. Он поместился в проходе, лицом к открытому окну с мелькающими станционными строениями, будками, семафорами, пирамидальными тополями, сунул в рот сигарету и поперхнулся дымом от слишком глубокой затяжки.
– Вот оно что! Вот оно что! – так и стучало, стучало у него в голове.
Так, значит, не деньги! Не деньги! И не Извалов! Артамонов – вот кто был целью, вот из-за кого пришел убийца в дом!
Колеса вагона ритмично громыхали на стыках рельс, а Косте казалось, что и они, в лад с лихорадочным бегом его мыслей, повторяют, подсказывают ему – всё громче и настойчивее: не деньги! не деньги! Ар-та-мо-нов! Ар-та-мо-нов!
– Гражданин, это ваше место?
Лысоватый, раздобревший на курортных харчах дядя, успевший уже переоблачиться в пижаму, тронув Костю за локоть, указывал на его нижнюю полку.
– Можно мне под нее чемодан положить?
– Хорошо, кладите, – отмахнулся Костя.
Ну, конечно же, конечно, не деньги! Теперь все получает настоящее объяснение! Преступник из «неправильного» становился совершенно «правильным», и все, что? он сделал, ка?к он сделал, приобретает логичный и вполне понятный вид… Недаром, недаром Костю вело чувство, что надо искать, найти истинную побудительную причину…
– А может, вы со мной полками поменяетесь? – опять раздался над ухом голос лысоватого дяди. – Не возражаете? Вам и наверху будет удобно, а я во сне, знаете ли, ворочаюсь…
Костя едва удержал в себе те слова, которые так и просились у него с языка.
– Ладно, располагайтесь.
Чтоб лысый не вздумал приставать к нему еще с какой-нибудь ерундой, Костя ушел в другой конец вагона, в пустой, наполненный громом колес тамбур.
Вот теперь все и связывается!.. Почему вещи в комнатах остались такими нетронутыми? Да потому, что в комнаты никто даже и не входил! Не входил в них преступник! Ему Артамонов был нужен, а не деньги!
«Стоп! Как же – не деньги? – сказал себе Костя, будто со всего разбегу налетев лбом на стену. – Денег-то ведь нет. Деньги – взяты!»
У него даже остановилась на миг кровь – от чувства, что его догадка, такая блестящая, решительно все открывающая, рушится в прах…
«Но почему непременно думать, что деньги взяты убийцей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151