Когда Массинг увидела Зорге в 1935 году в первый раз после 1929 года, она нашла, что он заметно изменился за годы пребывания в Китае и Японии. Хотя он по-прежнему обладал «чрезвычайно привлекательной внешностью» и был преданным коммунистом, «мало что осталось от обаяния романтического и идеалистически настроенного ученого». Один японский журналист отзывался о Зорге как о «типичном задиристом и высокомерном нацисте… вспыльчивом и много пьющем». Этот образ помог Зорге заработать доверие у сотрудников немецкого посольства. Его ближайшими знакомыми из числа работавших в посольстве были полковник Эйген Отт, занимавший пост военного атташе с марта 1934 года, и г-жа Отт, с которой у Зорге был один из его многочисленных романов. Зорге получил доступ к значительной части информации о японских вооруженных силах и военном планировании, которую Отт отправлял в Берлин, равно как и ко многим другим документам по вопросам дальневосточной политики Германии, присылаемым в посольство. Когда в апреле 1938 года Отт получил повышение и стал послом, Зорге стал ежедневно завтракать с ним, снабжая его свежей информацией о событиях в Японии и редактируя некоторые из его донесений в Берлин. Тем временем главное звено шпионской сети Зорге, Хоцуми Озаки, получал все больший доступ к процессу принятия решений в японской внешней политике, будучи членом мозгового треста ведущего государственного деятеля, принца Коноэ. В конце 1935 года Озаки удалось сфотографировать документ, относившийся к процессу государственного планирования на будущий год и указывающий на отсутствие вероятности скорого нападения Японии на Советский Союз. Зорге правильно предсказал вторжение в Китай в июле 1937 года, в очередной раз предоставив заверения, что у Японии нет планов вторжения в Сибирь.
Во всех советских официальных панегириках Рихарду Зорге содержится по крайней мере одно преднамеренное искажение, по сей день не обнаруженное Западом. Донесения Зорге обычно используются для того, чтобы скрыть успехи советской службы перехвата, формы сбора разведданных, которая даже в эпоху гласности официально не упоминается в Советском Союзе. Вполне возможно, что перехват был более важным источником разведывательной информации о Японии, чем донесения самого Зорге. Так, перехваченная и расшифрованная телеграмма, направленная японским военным атташе в Москве, подполковником Юкио Касахарой, сторонником группировки Кодо-ха, в Генеральный штаб в марте 1931 года, за полгода до «маньчжурского инцидента» и за два с лишним года до прибытия Зорге в Токио, вполне возможно, сделала больше, чем какие-либо другие сообщения в деле раздувания опасений относительно нападения Японии на Советский Союз. В телеграмме говорилось:
«Рано или поздно (Японии) неизбежно придется столкнуться с СССР… Чем скорее начнется советско-японская война, тем лучше для нас. Мы должны понимать, что с каждым днем ситуация становится все белее выгодной для СССР. Если говорить коротко, я надеюсь, что власти примут решение о проведении быстрой войны с Советским Союзом и начнут проводить соответствующую политику».
Неудивительно, что в Москве опасались, как бы «маньчжурский инцидент» не стал прелюдией к нападению на Советский Союз, к которому призывал Касахара. Еще большую тревогу вызвали слова Хироты, посла Японии в СССР, сказанные им в беседе с находившимся с визитом в Москве японским генералом и процитированные в другой перехваченной и расшифрованной японской телеграмме:
«Отложив в сторону вопрос, стоит или нет Японии воевать с Советским Союзом, можно сказать, что имеется необходимость проводить жесткую политику по отношению к Советскому Союзу с намерением начать войну с СССР в любой момент. Целью, однако, должна быть не защита от коммунизма, а скорее оккупация Восточной Сибири.»
Весной 1931–32 гг. Москва пережила еще один приступ страха перед войной с Японией. Секретариат Коминтерна сурово отчитал иностранных товарищей за то, что те не сумели уловить «глубокую связь между нападением Японии на Маньчжурию и подготовкой к великой антисоветской войне». В феврале 1932 года секретариат Коминтерна потребовал от входящих в организацию партий немедленных действий по организации саботажа производства и отправки оружия для Японии:
«Требуется немедленная мобилизация масс, главным образом для того, чтобы помешать транспортировке оружия и военных грузов, направляемых в Японию по рельсам всех капиталистических железных дорог и из портов всех капиталистических стран».
Москва встревожилась настолько, что в марте 1932 года сделала весьма примечательное заявление: «В наших руках находятся документы, написанные официальными лицами, представляющими самые верхние слои военных кругов Японии и содержащие планы нападения на СССР и захвата его территории». Что было еще более примечательно, «Известия» поместили дешифрованные места из перехваченных японских телеграмм, где содержалось предложение Касахары провести «быструю войну» и призыв Хироты к оккупации Сибири.
Готовность Москвы опубликовать это драматическое свидетельство японской угрозы объяснялась, по крайней мере частично, получением ею сведений, согласно которым в Японии стало известно, что японские дипломатические коды и шифры были рассекречены советской службой перехвата. В 1931 году уволенный дешифровщик кодов американец Герберт Ярдли опубликовал сенсационные мемуары, в которых рассказывал, что «Черная камера» Соединенных Штатов нашла ключ к японской дипломатической почте. Немедленно начался дипломатический скандал. Министр иностранных дел Японии публично обвинил Соединенные Штаты в «супружеской измене», заключавшейся в перехвате японских сообщений на конференции в Вашингтоне десятью годами раньше.
Весной 1932 года Касахара, чей призыв к «быстрой войне» так встревожил Москву годом ранее, был назначен руководителем русской секции Второго управления японского Генерального штаба. Его преемник в должности военного атташе посольства в Москве, Торасиро Кавабе, сообщал в Токио, что русско-японская война стала «неизбежна». Касахара ответил, что военные приготовления закончены: «Война с Россией необходима Японии для укрепления Маньчжурии». В течение нескольких последующих лет главной задачей для советских дешифровщиков, так же как и для агентов Зорге, стало наблюдение за опасностью нападения со стороны Японии, опасностью, которая так и не материализовалась в реальные действия.
Возможно, главным успехом радиоразведки в середине тридцатых годов было подслушивание продолжительных переговоров, проведенных в Берлине бароном Иоахимом фон Риббентропом и японским военным атташе (впоследствии послом Японии) генералом Хироси Осимой и закончившихся подписанием немецко-японского антикоминтерновского пакта, о чем было официально объявлено 25 ноября 1936 года. Немецкое посольство в Токио, посвящавшее Зорге в большую часть своих секретов, имело лишь отдаленные сведения о ходе переговоров. Благодаря радиоразведке Москва получала более оперативную информацию. Весной 1936 года агент советской разведки в Берлине, которого курировал резидент НКВД в Нидерландах Вальтер Кривицкий, получил доступ к кодовой книге японского посольства и к содержащимся в ней шифрам по немецко-японским переговорам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235