— А вот представь себе, Дима, человека, который руководит, командует, решает всякие вопросы, и, наверно, правильно решает — там он большой человек. А есть у него уголок, где он человек маленький: повеличаться любит, лишнее урвать, согрешить втихомолочку. Самому-то неловко, а этот готов к услугам — и познакомит, и достанет, и свяжет, и прикроет, грех на себя возьмет. Ты знаешь, — она тихонько засмеялась, — я у него книжечку видела телефонную, ну точь-в-точь как твоя, только записаны в нее одни нужные люди. И около каждой фамилии этак меленько: чем заведует, что может дать, в чем сам нуждается.
— Нет, ты врешь, — сказал Митя с ужасом.
Тамара продолжала смеяться.
— Не беспокойся, тебя там нет, ты начальство небольшое, даже без телефона. А впрочем, как знать, может, и тебя теперь записал, бывает, и лейтенант на что-нибудь сгодится.
Это было жестоко.
— А ты поумнела, — сказал Митя, мстительно усмехаясь. — Это что же — Семен Владимирович научил уму-разуму?
— Жизнь, — спокойно сказала Тамара. — Ну и он, конечно…
— А насчет покровителей — это все твои догадки?
— Нет, зачем же догадки. — Тамара нахмурилась. — На днях он привез ко мне одного своего… Нестарый еще дядька, в штатском; простое такое лицо, но видать, что умный. Только скованный очень, не знает, как держаться, — то ли я дама, то ли шлюха. Потом решил, что дама… все-таки.
— А Селянин перед ним петушком?
— На равных. Еще задирает.
— Значит, не холуй?
— Холуи разные бывают. Есть, что дерзят.
— А тот что?
— Доволен. Он же демократ. Услышал, что у мен» день рождения, и спрашивает: «Скажите, Тамара Александровна, есть что-нибудь такое, чего вам очень хочется?» Я обозлилась и говорю: «Есть. Прорыв блокады». — «Вот этого, — говорит он, — я вам к завтрему не обещаю, задайте пока что-нибудь попроще». — «Ладно, говорю, хочу торт-пралине, как в довоенном „Норде“. На том разговор и кончился.
— Здорово ты его… Ну а дальше что?
— Дальше? — Тамара явно колебалась. — Ну ладно, иди сюда…
Она встала и взяла со стола коптилку. Митя тоже встал. В темном углу рядом с дверью стоял знакомый низенький столик, накрытый газетой, газета была старая, бумага просалилась и почернела. Тамара передала Мите коптилку, а сама осторожно, двумя руками приподняла бумагу, и Митя увидел большой квадратный торт, залитый шоколадной глазурью и украшенный завитушками и розочками из масла. На блестящей, как полированный гранит, поверхности чья-то умелая рука вывела Тамарин вензель. Он перевел глаза на Тамару. На ее лице была мучительная гримаса.
— Что делать, Димка? — сказала Тамара шепотом. — Я не могу до него дотронуться. А выбросить — рука не поднимается.
— Зачем же ты взяла?
— Я не брала, что ты… Приехал Соколов и привез. Мне вообще не до того было… Уж потом-то я поняла.
— Что поняла?
— Господи, да ты совсем глупый. Поняла, что Семка меня продал.
— Что значит продал?
— Ну, уступил. Дошло?
— Дошло, — сказал Митя растерянно. Он совсем не был убежден, что до него действительно дошло. — Но я все-таки не понимаю, почему…
— Почему продал? Надоела. Много хлопот. А может быть, — Тамара понизила голос, — чувствует, что сильная поддержка понадобится, вот он и пошел с козыря. Может, он и не отдал бы меня так, да уж очень под ним земля горит.
— Почем ты знаешь?
— Кто тебе сказал, что знаю? Я чувствую. Хорохорится, а сам трусит чего-то. Да ну тебя, я с тобой о деле советуюсь, а ты с глупостями. Что делать, Димка? Ведь это крем — он прокиснет…
Митя нагнулся и понюхал. Сквозь полузабытые пленительные запахи какао и ванили явственно пробивался кисловатый запах брожения. Он задумался. А Тамара держала газету за уголки и ждала ответа.
— Хоть убей, не знаю, — пробормотал Митя, подавленный не столько рассказом, сколько зрелищем: в центре осажденного Ленинграда сверкал глазурью и благоухал ванилью настоящий довоенный торт.
— Как видно, толку от тебя немного, — сказала Тамара с грустной насмешкой. Она прикрыла торт. Вдруг глаза ее вспыхнули: — Хочешь кусочек?
— Что ты, что ты, — забормотал Митя, не на шутку испугавшись.
Тамара беззвучно смеялась.
— А я знаю, что с ним сделаю, — сказала она с несколько наигранной беспечностью. — Снесу тете Юле. Она распорядится.
— А что ты ей объяснишь?
— Ничего не буду объяснять. Врать? Ей врать бесполезно.
— Хорошая она женщина. Только меня не любит.
— За что ей тебя любить?
— А ты рассказала ей, как я стоял вот тут под дверью, а ты в это время (он поискал слово не слишком грубое) заперлась со своим?..
Старая обида наконец просочилась. Он уже раскаивался, что затронул запретную тему, но, когда Тамара вместо ответа засмеялась, ему захотелось ее ударить.
— Можешь не отвечать, — сказал он со злостью.
— Конечно, могу. Знаешь что, Дима, иди-ка домой. Ты же, наверно, ушел без спроса, как бы тебя не хватились.
— Пожалуйста, не беспокойся.
— Иди, иди. Я устала. Скоро люди встанут за кипятком. Разговоры пойдут. — Она сунула ему в руки фуражку и отобрала коптилку. — Спасибо, что зашел.
— Больше не приходить?
— Нет, почему же, приходи, если хочешь. Только днем.
— А ты мне все-таки не ответила, — хмуро съязвил Митя уже на пороге.
Тамара опять тихонько засмеялась.
— Отвечу. — Она мягким усилием вытолкнула Митю в коридор. — Когда ты царапался тут, под дверью, я действительно была не одна. У меня была тетя Юля.
Дверь захлопнулась. Митя налег на ручку, но опоздал. Крючок упал.
Глава двадцать седьмая
Туровцев отсутствовал не больше получаса, через пять минут после своего возвращения он уже крепко спал, а проснувшись, увидел: кабинет пуст, койки прибраны, сквозь щели в заколоченных окнах пробивается дневной свет. Он вскочил как по тревоге. И только надев шинель, заметил пришпиленный к одеялу клочок бумаги. «Можешь дрыхнуть вволю, — писал Гриша. — Имеешь полный выходной день, утвержденный В.И. Используй его для душеспасительных размышлений. Чай в термосе, не разбей — чужой. 11.45 — перевязка. Тебя все приветствуют и поздравляют…»
Записка успокоила Митю лишь наполовину. С одной стороны — приятно знать, что твое безделье узаконено и, таким образом, ты не совершаешь проступка. С другой — было что-то тревожное и даже оскорбительное в легкости, с какой без него обходились.
В поисках воды для умывания он обошел жилище начальницы объекта. Квартирка оказалась крохотной — кабинет, спальня, кухня. Тесная спаленка заставлена вынутыми из рам холстами, кухонный пол завален корнями и луковицами. В старинном умывальнике с мраморной доской нашлось несколько капель воды. Митя намочил платок и протер лицо, платок сразу стал коричневым. Затем вернулся в кабинет и пил чай в обществе капитана первого ранга Кречетова. Выборный командир гидрографического судна «Нарва» был совсем не красив и не представителен, но взгляд его притягивал. Митя вспомнил: «Я есть, а тебя нет».
«В отличие от меня, этот человек был очень уверен в себе, — подумал Митя. — Не самоуверен, а именно уверен в себе. В чем разница? Самоуверенный человек уверен, что он очень хорош. Уверенный в себе… уверен только в том, что в любой решающий момент поступит как надо…»
Вот тут бы и предаться душеспасительным размышлениям, но ничего не вышло — не успел Туровцев допить свой первый стакан, как заглянул боцман, следом за ним явился Савин, затем две старушки из соседней квартиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140