— подтверждает Жадовский.
— Татар надобно упредить, вота цьто! Пущай его встретят на Каме! — говорит Рассохин и замирает, настороженно следя за Жадовским (донесет — не минуешь петли). Но Жадовский не за тем бежал из Нова Города, чтобы якшаться со вшивою рванью да, рискуя головой, ходить в походы на вогуличей. Служба великому князю влечет и его тоже, боле всего.
— И како мыслишь? — решась на предательство, вопрошает он.
— Како мыслю! Казанского князька упредить нать! Мнеста отселе отлучатьце не след, заметят! Тебя и пошлю! Выдюжишь? Вот кошель с серебром, вот и грамота. Поймают — сожги или съешь, не то нам двоим головы не сносить! Сам Анфал пойдет Камою… Ну, не дураки и они! А за караулы я тебя сам выведу. Коня возьмешь моего. В случае — скажешь — украл. И, коли решил, не жди ни дня, ни часу!
Два предателя крепко обнимаются.
— Люблю я тебя, Семен! — говорит Рассохин. — И посылаю — любя. Молить Бога буду, чтоб уцелел! А только… Земля великими князьями стоит, а не ворьем! Анфал умрет, тут в тот же час и Господа Бога забудут! Остановить его надобно сейчас, пока не поздно, покуда не осильнел! Пока он нас самих не остановит! — прибавляет он с нехорошей улыбкой.
Разговор этот остается в тайне, и новогородский беглец под покровом ночи невредимым покидает стан. И потому история идет так, как идет, а не иначе. Ибо историю делают люди, а человек смертен и подвержен случайностям, хотя и мыслит себя иногда бессмертным и неподвластным никоторой беде.
И не надо думать, что правда всегда одна. Правд, к сожалению, много!
***
…Насады плывут стройною вереницей по стрежню реки. В лад подымаются и ударяют по воде весла. Насады смолили, волокли волоком, дорогою разбивая татарские станы и рядки, и теперь, скоро, встреча с сотоварищами, идущими Волгою, в охват, а там, совокупными силами — на булгар! Так было задумано.
Рассчитана встреча день в день. Татары должны растеряться, разъединить силы. Да так бы и случилось, ежели бы не посольство Семена Жадовского, которому сперва было не поверили даже в татарском стане: как это свой предает своих!
И вот теперь татарская рать, впятеро превосходящая дружину Анфала, ждет, и по берегу, и в лодьях, сцепленных железными скрепами поперек всей реки, и в дощаниках, что до поры грудятся под берегом, когда вятичи попадут в их капкан.
Бой начался нежданно и нелепо. Передовые насады, не сумев вовремя ни повернуть, ни прорвать железную цепь, стеснились, разворачиваясь боком к стрежню, опруживаясь на стремительной волне.
Началась резня на хлипкой качающейся посуде, и тут засадные кинулись со сторон: крики, туча стрел, затмившая свет. Селиван Ноздря, герой многих походов, был убит сразу. Дружина его, потеряв атамана, пополошилась.
Блеснул огонь. Татары палили из самопалов, огненные, обернутые паклей стрелы впивались в борта дощаников.
— Причаливай! — пронесся крик от насада к насаду. Ратники спрыгивали в воду, выбирались на кручу, где их тоже ждала вражеская засада. Бой шел по всему берегу, и Анфал, едва ли не впервые, не мог собрать и разоставить по-годному людей. И все же собрал! И все же сумел устроить острог!
Осталось дожидать волжан, а там с ними был старый подельщик Михайло Рассохин, и неужели он не сообразит беды? Вся и надея была теперь на Мишку Рассохина!
Они продержались и день, и другой, и третий, неся страшные потери.
Помощи не было. В конце концов, Анфал велел уходить в леса и пробиваться домой, кто как может. Из гордости ли он остался с горстью своих прикрывать тыл? Ему удалось даже несколько потеснить татар. Миг был, когда те побежали, и Ванька Крутец первым кинулся в сугон. Скатывались с урыва к берегу, рубились, резались, аж, в обхват, засапожниками. Раненые ползли, кидались к воде, пили взахлеб, тут же и умирая. «Отбить насады и уйти, хотя на тот берег!» — думал Анфал, отчаянно прорубаясь сквозь мятущуюся и истошно орущую толпу. «Алла, Алла!» — Пот заливал глаза, дышалось с хрипом. Он уже не чуял своих одеревеневших рук, но продолжал рубить и рубить, взявши по сабле в каждую руку. Но кабы не новая волна татарвы у самого берега, кабы не Алаяр-бек! Один дощаник они-таки отбили и отпихнули от берега, набив своими людьми. Анфал, зло отмахнув шеломом, пробивался ко второму. Кровь и пот. Ноги скользят по траве, политой кровью… «Убили Паленого! Тимоху убили! Седого!» — Отмечал разум, а перед глазами шла круговерть сабель и тел, мисюрок и панцирей, и он уже сломал одну саблю, схватил пустой рукой кем-то поданный топор и тем топором с хрустом повалил уже четверых, прорубаясь к Алаяр-беку, когда споткнулся, и его тотчас опутала сеть. Где друзья, где сотоварищи? Последние, кто был рядом, пали под ударами татарских сабель, пали, пронзенные стрелами… До второго дощаника так никто и не добрался.
Анфал сидел связанный в татарском шатре, и одно полыхало в мозгу:
— «Кто?!» То, что его предали, было ясно, поскольку волжская рать так и не подошла… «Неужели Рассохин?» — подумалось скользом, но не зацепило сознание. Не может того быть!
В шатер затаскивали вятских полоняников, повязанных, мокрых и жалких, растерявших удаль. Взошел Алаяр-бек, посмеиваясь, вопросил о чем-то Анфала. Тот не ответил, но поглядел столь свирепо, что победителя невольно шатнуло посторонь. Перестав смеяться, он вдруг достал чару, наполнил ее кумысом и поднес Анфалу ко рту: «На, пей!» Анфал, продолжая ненавистно глядеть ему в глаза, потянулся губами, вытягивая кумыс в один глоток, и отвалившись назад, выговорив хрипло: «Еще!»
И снова Алаяр-бек поит пленника, бережась, чтобы тот не плюнул ему в лицо.
— Я на тебе большие пенязи возьму! — говорит Алаяр-бек. — Мно-о-о-го серебра!
— Убей лучше! — хрипло отвечает Анфал. — Я дорого стою, пока на коне, а за полоненного за меня тебе ни медного пула не дадут! Лучше убей! — повторяет он грозно. И Алаян-бек робеет, отступает и отступает, глядя на Анфала и боясь повернуться к нему спиной.
— Людей напои! — кричит ему вслед Анфал. Тяжелое грязное ругательство падает в пустоту. Алаяр-бек исчез.
Впрочем, невдолге — рабыня-удмуртка вносит кувшин с водой, поит по очереди связанных. Кого из здесь сущих продадут на рынке Кафы? Кому судьба — грести тяжелым веслом на генуэзской каракке? Кому — пасти скот? Кому — служить какому-то степному беку в охране? Разорять свои же русские деревни, рязанские или северские — все одно! Русские деревни!
Они так и не узнали, почему не поспел волжский караван, что задержало полтораста волжских насадов, которые могли бы прийти им на помочь. И почему не пришли позже, не пытались отбить русский полон?
«И избиша их в Каме татарове, а Анфала яша и ведоша в Орду, а волжские насады не поспели» — вот все, что о том сообщает летопись. Нет тут ни гниющих, перевязанных грязным тряпьем ран, ни голода, ни невольничьего рынка в Кафе и Сарае, нет хлыновских споров, почти до драк, взаимных покоров и обвинений. Нет Алаяр-бека, что хлопотал сначала о том, чтобы получить выкуп с Анфала, а когда не замог, передал, то ли продал знатного пленника ордынскому хану. А ханы в Орде в ту пору менялись один за другим со сказочной быстротой, и мы не знаем, сколько времени провел Анфал в татарском плену, и как он освободился оттуда, и какова была его судьба в последующие девять лет, пока его имя еще раз (и последний) вынырнуло на страницах летописи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
— Татар надобно упредить, вота цьто! Пущай его встретят на Каме! — говорит Рассохин и замирает, настороженно следя за Жадовским (донесет — не минуешь петли). Но Жадовский не за тем бежал из Нова Города, чтобы якшаться со вшивою рванью да, рискуя головой, ходить в походы на вогуличей. Служба великому князю влечет и его тоже, боле всего.
— И како мыслишь? — решась на предательство, вопрошает он.
— Како мыслю! Казанского князька упредить нать! Мнеста отселе отлучатьце не след, заметят! Тебя и пошлю! Выдюжишь? Вот кошель с серебром, вот и грамота. Поймают — сожги или съешь, не то нам двоим головы не сносить! Сам Анфал пойдет Камою… Ну, не дураки и они! А за караулы я тебя сам выведу. Коня возьмешь моего. В случае — скажешь — украл. И, коли решил, не жди ни дня, ни часу!
Два предателя крепко обнимаются.
— Люблю я тебя, Семен! — говорит Рассохин. — И посылаю — любя. Молить Бога буду, чтоб уцелел! А только… Земля великими князьями стоит, а не ворьем! Анфал умрет, тут в тот же час и Господа Бога забудут! Остановить его надобно сейчас, пока не поздно, покуда не осильнел! Пока он нас самих не остановит! — прибавляет он с нехорошей улыбкой.
Разговор этот остается в тайне, и новогородский беглец под покровом ночи невредимым покидает стан. И потому история идет так, как идет, а не иначе. Ибо историю делают люди, а человек смертен и подвержен случайностям, хотя и мыслит себя иногда бессмертным и неподвластным никоторой беде.
И не надо думать, что правда всегда одна. Правд, к сожалению, много!
***
…Насады плывут стройною вереницей по стрежню реки. В лад подымаются и ударяют по воде весла. Насады смолили, волокли волоком, дорогою разбивая татарские станы и рядки, и теперь, скоро, встреча с сотоварищами, идущими Волгою, в охват, а там, совокупными силами — на булгар! Так было задумано.
Рассчитана встреча день в день. Татары должны растеряться, разъединить силы. Да так бы и случилось, ежели бы не посольство Семена Жадовского, которому сперва было не поверили даже в татарском стане: как это свой предает своих!
И вот теперь татарская рать, впятеро превосходящая дружину Анфала, ждет, и по берегу, и в лодьях, сцепленных железными скрепами поперек всей реки, и в дощаниках, что до поры грудятся под берегом, когда вятичи попадут в их капкан.
Бой начался нежданно и нелепо. Передовые насады, не сумев вовремя ни повернуть, ни прорвать железную цепь, стеснились, разворачиваясь боком к стрежню, опруживаясь на стремительной волне.
Началась резня на хлипкой качающейся посуде, и тут засадные кинулись со сторон: крики, туча стрел, затмившая свет. Селиван Ноздря, герой многих походов, был убит сразу. Дружина его, потеряв атамана, пополошилась.
Блеснул огонь. Татары палили из самопалов, огненные, обернутые паклей стрелы впивались в борта дощаников.
— Причаливай! — пронесся крик от насада к насаду. Ратники спрыгивали в воду, выбирались на кручу, где их тоже ждала вражеская засада. Бой шел по всему берегу, и Анфал, едва ли не впервые, не мог собрать и разоставить по-годному людей. И все же собрал! И все же сумел устроить острог!
Осталось дожидать волжан, а там с ними был старый подельщик Михайло Рассохин, и неужели он не сообразит беды? Вся и надея была теперь на Мишку Рассохина!
Они продержались и день, и другой, и третий, неся страшные потери.
Помощи не было. В конце концов, Анфал велел уходить в леса и пробиваться домой, кто как может. Из гордости ли он остался с горстью своих прикрывать тыл? Ему удалось даже несколько потеснить татар. Миг был, когда те побежали, и Ванька Крутец первым кинулся в сугон. Скатывались с урыва к берегу, рубились, резались, аж, в обхват, засапожниками. Раненые ползли, кидались к воде, пили взахлеб, тут же и умирая. «Отбить насады и уйти, хотя на тот берег!» — думал Анфал, отчаянно прорубаясь сквозь мятущуюся и истошно орущую толпу. «Алла, Алла!» — Пот заливал глаза, дышалось с хрипом. Он уже не чуял своих одеревеневших рук, но продолжал рубить и рубить, взявши по сабле в каждую руку. Но кабы не новая волна татарвы у самого берега, кабы не Алаяр-бек! Один дощаник они-таки отбили и отпихнули от берега, набив своими людьми. Анфал, зло отмахнув шеломом, пробивался ко второму. Кровь и пот. Ноги скользят по траве, политой кровью… «Убили Паленого! Тимоху убили! Седого!» — Отмечал разум, а перед глазами шла круговерть сабель и тел, мисюрок и панцирей, и он уже сломал одну саблю, схватил пустой рукой кем-то поданный топор и тем топором с хрустом повалил уже четверых, прорубаясь к Алаяр-беку, когда споткнулся, и его тотчас опутала сеть. Где друзья, где сотоварищи? Последние, кто был рядом, пали под ударами татарских сабель, пали, пронзенные стрелами… До второго дощаника так никто и не добрался.
Анфал сидел связанный в татарском шатре, и одно полыхало в мозгу:
— «Кто?!» То, что его предали, было ясно, поскольку волжская рать так и не подошла… «Неужели Рассохин?» — подумалось скользом, но не зацепило сознание. Не может того быть!
В шатер затаскивали вятских полоняников, повязанных, мокрых и жалких, растерявших удаль. Взошел Алаяр-бек, посмеиваясь, вопросил о чем-то Анфала. Тот не ответил, но поглядел столь свирепо, что победителя невольно шатнуло посторонь. Перестав смеяться, он вдруг достал чару, наполнил ее кумысом и поднес Анфалу ко рту: «На, пей!» Анфал, продолжая ненавистно глядеть ему в глаза, потянулся губами, вытягивая кумыс в один глоток, и отвалившись назад, выговорив хрипло: «Еще!»
И снова Алаяр-бек поит пленника, бережась, чтобы тот не плюнул ему в лицо.
— Я на тебе большие пенязи возьму! — говорит Алаяр-бек. — Мно-о-о-го серебра!
— Убей лучше! — хрипло отвечает Анфал. — Я дорого стою, пока на коне, а за полоненного за меня тебе ни медного пула не дадут! Лучше убей! — повторяет он грозно. И Алаян-бек робеет, отступает и отступает, глядя на Анфала и боясь повернуться к нему спиной.
— Людей напои! — кричит ему вслед Анфал. Тяжелое грязное ругательство падает в пустоту. Алаяр-бек исчез.
Впрочем, невдолге — рабыня-удмуртка вносит кувшин с водой, поит по очереди связанных. Кого из здесь сущих продадут на рынке Кафы? Кому судьба — грести тяжелым веслом на генуэзской каракке? Кому — пасти скот? Кому — служить какому-то степному беку в охране? Разорять свои же русские деревни, рязанские или северские — все одно! Русские деревни!
Они так и не узнали, почему не поспел волжский караван, что задержало полтораста волжских насадов, которые могли бы прийти им на помочь. И почему не пришли позже, не пытались отбить русский полон?
«И избиша их в Каме татарове, а Анфала яша и ведоша в Орду, а волжские насады не поспели» — вот все, что о том сообщает летопись. Нет тут ни гниющих, перевязанных грязным тряпьем ран, ни голода, ни невольничьего рынка в Кафе и Сарае, нет хлыновских споров, почти до драк, взаимных покоров и обвинений. Нет Алаяр-бека, что хлопотал сначала о том, чтобы получить выкуп с Анфала, а когда не замог, передал, то ли продал знатного пленника ордынскому хану. А ханы в Орде в ту пору менялись один за другим со сказочной быстротой, и мы не знаем, сколько времени провел Анфал в татарском плену, и как он освободился оттуда, и какова была его судьба в последующие девять лет, пока его имя еще раз (и последний) вынырнуло на страницах летописи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140