Еще более серьезный скандал произошел несколько лет спустя, когда один из каноников Экзетера убил главного сторонника епископа на территории кафедрального собора. В последовавшей за этими событиями монастырской вендетте была сожжена приходская церковь и убиты два человека.
В религиозной горячности архиепископ бросил вызов короне, выступая против совмещения нескольких церковных должностей и запретительных приказов. Одновременно он заказал копии шестидесятилетней давности легендарной Хартии вольностей, с ее гарантиями церковных «свобод», чтобы прибить их к дверям каждого собора и коллегиальной Церкви. Противостоя такому вызову, Эдуард знал, что его поддержат бароны, и не только они. Власть Церкви в подчинении мирян зависела от готовности светской власти поддерживать это подчинение. И было бы только справедливо, что Корона, сторонник и партнер Церкви, имела право определять границы церковной юрисдикции. Высокомерие консистории и судов архидьяконов, мелочный и часто низкий шантаж, который церковнослужители применяли для вытягивания средств из мирян за моральные преступления, сделали их непопулярными среди всех слоев общества. Мягкость наказаний, выносимых ими тем, кто был неподсуден светскому суду, также возмущала растущее национальное чувство порядка. В таких делах интересы Короны и народа были едины.
В парламенте, который состоялся в ноябре, король искал одобрения у своих «главных людей» для ответных мер. Он приказал архиепископу предстать перед советом и заставил того отменить свой приказ о расклеивании копий Великой хартии вольностей и аннулировать, «как если бы это никогда не происходило», угрозы отлучения тех, кто совмещал государственную и церковную службы, и тех, кто обращался за запретительными приказами. Он также послал извещение прелатам, предостерегая их, «если они любят своих баронов, не вмешиваться в его полномочия».
Но на этом Эдуард не остановился. С одобрения магнатов он издал статут, изначально известный по вступительным словам как «О религии» (de Religiosis),запрещающий передачу земель церкви или любой религиозной ассоциации без разрешения Короны или иного феодального владельца этой земли. Тайно сговорившись о передаче во владение мертвой руки или «mortmain»какой-либо церковной корпорации, которая, поскольку не является смертной, избежала обычных «обязанностей» или поборов, связанных с феодальным держанием, держатели второй руки некоторое время надували короля и крупных магнатов, обходя выплаты обычных рельефов на смерть, брак, посвящение в рыцари, а также увиливая от опеки, превращения своих земель в выморочные имущества, конфискаций, которые являлись частью феодального договора и фискальной структуры государства. Эдуард использовал нападки архиепископа на его привилегии не только чтобы напомнить тому, кто хозяин королевства, но чтобы остановить злоупотребления церковной властью, которая отнимала у короны и ее главных держателей доходы. Статут о Мертвой руке, как его позднее окрестили, не положил конец доходам Церкви и религиозных организаций от пожертвований частных лиц, которые продолжали поступать в соответствии с королевским разрешением и выплатами, как и раньше. Но он позволил Короне контролировать этот процесс.
Но Эдуард старался не перегибать палку. В его намерения не входила ссора с Церковью, он просто хотел, чтобы ее власть распространялась в рамках, которые он и его подчиненные считали законными. Более того, он намеревался обложить налогом церковное имущество, что могло бы стать подспорьем в ведении валлийской войны, но это было возможно только с согласия духовенства. Король уже собрал щитовые деньги с каждого рыцаря, непосредственно не участвовавшего в военных действиях, штраф со всех зажиточных фригольдеров, отказавшихся от посвящения в рыцари, и парламентскую субсидию, состоящую из налога на десятую часть собственности каждого мирянина. Он также провел денежную реформу, назначив суровые наказания фальшивомонетчикам и тем, кто обрезает края монет, – мера, особенно сильно коснувшаяся евреев, которые, уже подвергшись сокрушительным налогам и забыв свое наследственное ремесло ростовщичества, прибегали к чеканке монет и, по бытовавшему в то время мнению, обрезке монет.
Но даже эти дополнительные поборы не могли помочь Эдуарду оплатить все расходы своего королевства, не прибегая к помощи такой международной организации, как Церковь, которая владела большой частью достояния страны. Тогда король попросил архиепископов созвать представителей их епархий, чтобы рассмотреть его финансовые нужды, – шаг, который предпринимался только перед крестовым походом. В то же время он дал понять, что, защищая своих министров и судей, он, однако, в целом поддерживает церковную реформу. Также он отметил, что не возражает против привилегий для духовенства, если они не наносят ущерба государству. Король не делал никаких попыток ущемить право Церкви – не вызывающее сомнений со времен Бекета – определять наказание клирикам, совершившим преступление. Он признал, или сделал вид, что признал, требование церковных судов распоряжаться пожертвованиями, подношениями и похоронными пошлинами, а также церковными десятинами, в случае, когда права мирских покровителей не ставятся под сомнение. Эдуард пообещал, что скот и повозки, принадлежащие духовенству, будут свободны от реквизиций для нужд королевского двора, и что преступники, которым церковь гарантирует убежище, не будут арестовываться на пути в место высылки. И дабы не уронить достоинства примаса, король согласился представить на рассмотрение комиссии королевских служащих печально знаменитые запретительные приказы, сообщив, что вынесенное ими решение будет окончательным.
Хотя большинство требований редингского совета были отложены или отклонены, лобового столкновения между королем и архиепископом, какое имело место веком ранее, не произошло. Эдуард оказался мудрее Генриха II, а Печем – менее фанатичным, чем Бекет. С тех пор как Церковь перестала подрывать авторитет государства и претендовать на абсолютную власть, король мог позволить себе быть великодушным. После предупреждения, что любое обсуждение прелатами дел, касающихся личности короля или его имущества, могло подвергать опасности их церковные владения и доходы, он проигнорировал дальнейшие угрозы Печема отлучить от Церкви нарушителей свобод духовенства. Архиепископ, не встретивший попыток заставить его отказаться от своих слов, принял status quoи не выразил негодования по поводу своего венценосного правителя. «Его превосходительство», – так он продолжал называть короля.
Слабость позиции Печема заключалась в том, что его собратья-клирики не поддерживали его. Больше всего реформами были недовольны именно церковнослужители – члены монашеских орденов, чьи привилегии оказались под угрозой, или аристократы, одновременно возглавляющие несколько приходов, как, например, Бого де Клэр, брат графа Глостера, который занимал выгодные посты в тринадцати епархиях и, получая доходы почти с тридцати церковных должностей, не исполнял ни одной из своих обязанностей. Епископ Батский, королевский канцлер, был главным противником церковных судов и крупнейшим обладателем должностей, жаловавшим бенефиции своим бастардам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191
В религиозной горячности архиепископ бросил вызов короне, выступая против совмещения нескольких церковных должностей и запретительных приказов. Одновременно он заказал копии шестидесятилетней давности легендарной Хартии вольностей, с ее гарантиями церковных «свобод», чтобы прибить их к дверям каждого собора и коллегиальной Церкви. Противостоя такому вызову, Эдуард знал, что его поддержат бароны, и не только они. Власть Церкви в подчинении мирян зависела от готовности светской власти поддерживать это подчинение. И было бы только справедливо, что Корона, сторонник и партнер Церкви, имела право определять границы церковной юрисдикции. Высокомерие консистории и судов архидьяконов, мелочный и часто низкий шантаж, который церковнослужители применяли для вытягивания средств из мирян за моральные преступления, сделали их непопулярными среди всех слоев общества. Мягкость наказаний, выносимых ими тем, кто был неподсуден светскому суду, также возмущала растущее национальное чувство порядка. В таких делах интересы Короны и народа были едины.
В парламенте, который состоялся в ноябре, король искал одобрения у своих «главных людей» для ответных мер. Он приказал архиепископу предстать перед советом и заставил того отменить свой приказ о расклеивании копий Великой хартии вольностей и аннулировать, «как если бы это никогда не происходило», угрозы отлучения тех, кто совмещал государственную и церковную службы, и тех, кто обращался за запретительными приказами. Он также послал извещение прелатам, предостерегая их, «если они любят своих баронов, не вмешиваться в его полномочия».
Но на этом Эдуард не остановился. С одобрения магнатов он издал статут, изначально известный по вступительным словам как «О религии» (de Religiosis),запрещающий передачу земель церкви или любой религиозной ассоциации без разрешения Короны или иного феодального владельца этой земли. Тайно сговорившись о передаче во владение мертвой руки или «mortmain»какой-либо церковной корпорации, которая, поскольку не является смертной, избежала обычных «обязанностей» или поборов, связанных с феодальным держанием, держатели второй руки некоторое время надували короля и крупных магнатов, обходя выплаты обычных рельефов на смерть, брак, посвящение в рыцари, а также увиливая от опеки, превращения своих земель в выморочные имущества, конфискаций, которые являлись частью феодального договора и фискальной структуры государства. Эдуард использовал нападки архиепископа на его привилегии не только чтобы напомнить тому, кто хозяин королевства, но чтобы остановить злоупотребления церковной властью, которая отнимала у короны и ее главных держателей доходы. Статут о Мертвой руке, как его позднее окрестили, не положил конец доходам Церкви и религиозных организаций от пожертвований частных лиц, которые продолжали поступать в соответствии с королевским разрешением и выплатами, как и раньше. Но он позволил Короне контролировать этот процесс.
Но Эдуард старался не перегибать палку. В его намерения не входила ссора с Церковью, он просто хотел, чтобы ее власть распространялась в рамках, которые он и его подчиненные считали законными. Более того, он намеревался обложить налогом церковное имущество, что могло бы стать подспорьем в ведении валлийской войны, но это было возможно только с согласия духовенства. Король уже собрал щитовые деньги с каждого рыцаря, непосредственно не участвовавшего в военных действиях, штраф со всех зажиточных фригольдеров, отказавшихся от посвящения в рыцари, и парламентскую субсидию, состоящую из налога на десятую часть собственности каждого мирянина. Он также провел денежную реформу, назначив суровые наказания фальшивомонетчикам и тем, кто обрезает края монет, – мера, особенно сильно коснувшаяся евреев, которые, уже подвергшись сокрушительным налогам и забыв свое наследственное ремесло ростовщичества, прибегали к чеканке монет и, по бытовавшему в то время мнению, обрезке монет.
Но даже эти дополнительные поборы не могли помочь Эдуарду оплатить все расходы своего королевства, не прибегая к помощи такой международной организации, как Церковь, которая владела большой частью достояния страны. Тогда король попросил архиепископов созвать представителей их епархий, чтобы рассмотреть его финансовые нужды, – шаг, который предпринимался только перед крестовым походом. В то же время он дал понять, что, защищая своих министров и судей, он, однако, в целом поддерживает церковную реформу. Также он отметил, что не возражает против привилегий для духовенства, если они не наносят ущерба государству. Король не делал никаких попыток ущемить право Церкви – не вызывающее сомнений со времен Бекета – определять наказание клирикам, совершившим преступление. Он признал, или сделал вид, что признал, требование церковных судов распоряжаться пожертвованиями, подношениями и похоронными пошлинами, а также церковными десятинами, в случае, когда права мирских покровителей не ставятся под сомнение. Эдуард пообещал, что скот и повозки, принадлежащие духовенству, будут свободны от реквизиций для нужд королевского двора, и что преступники, которым церковь гарантирует убежище, не будут арестовываться на пути в место высылки. И дабы не уронить достоинства примаса, король согласился представить на рассмотрение комиссии королевских служащих печально знаменитые запретительные приказы, сообщив, что вынесенное ими решение будет окончательным.
Хотя большинство требований редингского совета были отложены или отклонены, лобового столкновения между королем и архиепископом, какое имело место веком ранее, не произошло. Эдуард оказался мудрее Генриха II, а Печем – менее фанатичным, чем Бекет. С тех пор как Церковь перестала подрывать авторитет государства и претендовать на абсолютную власть, король мог позволить себе быть великодушным. После предупреждения, что любое обсуждение прелатами дел, касающихся личности короля или его имущества, могло подвергать опасности их церковные владения и доходы, он проигнорировал дальнейшие угрозы Печема отлучить от Церкви нарушителей свобод духовенства. Архиепископ, не встретивший попыток заставить его отказаться от своих слов, принял status quoи не выразил негодования по поводу своего венценосного правителя. «Его превосходительство», – так он продолжал называть короля.
Слабость позиции Печема заключалась в том, что его собратья-клирики не поддерживали его. Больше всего реформами были недовольны именно церковнослужители – члены монашеских орденов, чьи привилегии оказались под угрозой, или аристократы, одновременно возглавляющие несколько приходов, как, например, Бого де Клэр, брат графа Глостера, который занимал выгодные посты в тринадцати епархиях и, получая доходы почти с тридцати церковных должностей, не исполнял ни одной из своих обязанностей. Епископ Батский, королевский канцлер, был главным противником церковных судов и крупнейшим обладателем должностей, жаловавшим бенефиции своим бастардам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191