Ни один человек, как указывалось в акте, не должен был страдать от наказания за измену, сильно отличающуюся от уголовного преступления или другого правонарушения, или просто за «открытое или тайное выступление на коне во главе вооруженных людей против какого-либо другого человека, чтобы убить, ограбить или захватить его в плен и держать до тех пор, пока тот не уплатит выкуп». Также не должен быть вынесен обвинительный приговор по какому-либо обвинению в измене, если такая измена не оговорена в акте, кроме как по объявлению ее таковой актом парламента.
Однако казалось, что в Англии не может быть каких-либо изменников, поскольку она при своем «милостивом короле» наслаждалась долгим периодом внутреннего спокойствия, как никогда в своей истории. «Провозвестник мира в своем народе», вот как эпитафия описывает Эдуарда в Вестминстерском аббатстве, и именно таким его подданные и видели его. Были времена, когда самая большая угроза власти суверена в Англии и миру его королевства исходила от его собственных сыновей; первый Плантагенет был изведен ими до смерти. Сыновья Эдуарда были преданны ему. Существенной частью его политики государственного умиротворения являлось женить их на наследницах крупных феодальных фамилий. Из четырех выживших младших сыновей старший Лайонел Антверпенский был помолвлен с единственным ребенком графа Ольстера, Уильяма де Бурга, который также представлял по женской линии крупный дом маркграфов – дом Клэров. Вскоре после заключения договора в Бретиньи молодого принца послали управлять Ирландией, поставив перед ним двоякую цель: защитить доходы с огромных, но больше иллюзорных в наследственном отношении, поместий его собственной жены, а также восстановить порядок в этой неспокойной стране, которая с той поры, как она была захвачена Брюсами после Бэннокберна, находилась в состоянии анархии, но большей, чем обычно. Его младший брат, Джон Гонтский, заключил еще более блестящий брак со своей кузиной Бланкой, дочерью и сонаследницей Генриха Ланкастерского. После смерти последнего, а вскоре после него и второй сонаследницы, он получил все наследство Ланкастеров, включая графства Ланкастера, Дерби, Линкольна и Лестера. Спустя годы на свое пятидесятилетие Эдуард сделал его герцогом Ланкастера, а его брата Лайонела – герцогом Кларенса. В то же время он возвел своего четвертого сына Эдмунда Ленглийского в достоинство графа Кембриджа. Самый младший сын, Томас Вудстокский, которому было тогда еще восемь лет, женился позднее на старшей сонаследнице состояния последнего из рода Боэнов графов Херефорда.
При этом в своей матримониальной политике король претерпел одно, но очень больше разочарование. Старший сын, принц Уэльский, которому теперь было тридцать – герой Пуатье и любимец народа – оставался холостяком. Желание Эдуарда, женив его на наследнице графа Фландрии и Бургундии, гарантировать в пользу корону наследование двух богатейших французских провинций, не отвечало идеям самого принца. Подобно многим другим он долгое время был поклонником своей кузины Джоанны Кентской, в честь чьей голубой ленты, оброненной на балу, был назван Орден Подвязки, и которая являлась героиней такого скандала двенадцатилетней давности, когда ее брак с графом Солсбери был объявлен недействительным и она вышла замуж за лорда Холланда. Смерть Холланда в ноябре 1360 года оставила ее тридцатидвухлетней вдовой с двумя детьми. Спустя шесть месяцев, к ужасу своих родителей, принц объявил о своей помолвке с ней. Их поженили той же осенью в церкви Св. Георга в Виндзоре, благодаря папскому разрешению – ибо они были двоюродными братом и сестрой – так как папе дали понять, какой ожидается скандал в случае его отказа.
Осень 1361 года принесла Англии и ее королю еще большие проблем, чем брак наследника. В августе вернулась чума. До того как прекратиться в следующем мае, она унесла весь цвет другого поколения. На этот раз она была менее разборчивой, забрав трех героев – «доброго герцога» Ланкастера, графа Херефорда и Лорда Кобема – и четырех епископов, включая епископа Лондонского. В этот раз особенно беспощадной чума была к детям; ее стали называть «детская смерть», чтобы отличить от предыдущей. Пока она свирепствовала, 15 января 1362 года страшная буря обрушилась на страну. «Ужасная, беспощадная и жестокая», – написал неизвестный автор на стене Эшуэлской церкви, – «несчастные люди выжили, чтобы засвидетельствовать это, а в конце наступил жестокий ветер с May русскими грозами во всем свете».
Наступившие так быстро после больших побед, эти катастрофы казались думающим умам знаком Божественного недовольства. В ранней версии своей поэмы, «Видение о Петре Пахаре», возможно, написанной в следующем году, Уильям Ленгленд приписал их семи смертным грехам – гордыне, роскоши, зависти, гневу, алчности, чревоугодию и праздности – в которые, пресыщенные награбленным за время французских войн, впали его соотечественники. В особенности досталось греху скаредности и наживы – леди Мид, аллегорично представленной соблазнительной, но злой девой:
«Наряженную в меха, самые красивые на земле,
увенчанную короной, лучше которой нет и у короля.
Ее пальцы были изящно украшены золотой проволокой,
А на ней красные рубины, красные, как горящий уголь...
Она неустойчива в своей верности, вероломна ее речь,
И многое множество раз заставляет людей творить неправду:
Ибо она – распутница сама по себе, невоздержанная на язык,
Общедоступная, как дорога, для каждого проходящего слуги.
Из всякого сорта людей простых и богатых, – провозглашает Ленгленд, –
Выдавать замуж эту девицу собралось много людей,
Кто из рыцарей и из клириков и другого, простого народа,
Так и из судебных заседателей и судебных приставов, шерифов и их клерков,
Судебных курьеров и бейлифов и торговых маклеров,
Закупщиков провианта и продавцов съестных продуктов и адвокатов из суда под арками...
И Герцогство Зависти и вместе с ней Гнева,
С небольшим замком раздора и бестолковой болтовни.
Графство жадности и все окружающие его области,
То есть лихоимство и скупость...
В торговле и маклерстве, за полным ручательством воровства;
И все поместье разврата в длину и ширину».
И когда Мид была привлечена к суду и найдена виновной в развращении королевства, Ленгленд заставил Разум произнести проповедь с крестом перед королем:
«Он доказывал, что эти моровые язвы были посланы исключительно за грехи,
А юго-западный ветер в субботу вечером –
Очевидно, за гордость, а не за что другое.
Груши и сливы были пригнуты к земле
В назидание вам, людям, чтобы вы поступали лучше.
Буки и толстые дубы были согнуты до земли,
А корни их выворочены кверху в ознаменование ужаса,
Что смертный грех в день суда погубит их всех».
Хотя поэт заклеймил как двор, так и город и, на самом деле, весь народ, он ни разу не позволил себе поносить или даже критиковать короля. Для Ленгленда, как и для большинства англичан того времени, Эдуард был выше всяких упреков. Он изобразил его в своей поэме как куртуазного, милосердного и справедливого правителя, досконально честного в выслушивании обвинений против леди Мид и только порицающего ее и наказывающего изгнанием из королевства, тогда как обвинение против нее было полностью доказано и находилось вне всяких сомнений со слов ее обвинителя Совести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191
Однако казалось, что в Англии не может быть каких-либо изменников, поскольку она при своем «милостивом короле» наслаждалась долгим периодом внутреннего спокойствия, как никогда в своей истории. «Провозвестник мира в своем народе», вот как эпитафия описывает Эдуарда в Вестминстерском аббатстве, и именно таким его подданные и видели его. Были времена, когда самая большая угроза власти суверена в Англии и миру его королевства исходила от его собственных сыновей; первый Плантагенет был изведен ими до смерти. Сыновья Эдуарда были преданны ему. Существенной частью его политики государственного умиротворения являлось женить их на наследницах крупных феодальных фамилий. Из четырех выживших младших сыновей старший Лайонел Антверпенский был помолвлен с единственным ребенком графа Ольстера, Уильяма де Бурга, который также представлял по женской линии крупный дом маркграфов – дом Клэров. Вскоре после заключения договора в Бретиньи молодого принца послали управлять Ирландией, поставив перед ним двоякую цель: защитить доходы с огромных, но больше иллюзорных в наследственном отношении, поместий его собственной жены, а также восстановить порядок в этой неспокойной стране, которая с той поры, как она была захвачена Брюсами после Бэннокберна, находилась в состоянии анархии, но большей, чем обычно. Его младший брат, Джон Гонтский, заключил еще более блестящий брак со своей кузиной Бланкой, дочерью и сонаследницей Генриха Ланкастерского. После смерти последнего, а вскоре после него и второй сонаследницы, он получил все наследство Ланкастеров, включая графства Ланкастера, Дерби, Линкольна и Лестера. Спустя годы на свое пятидесятилетие Эдуард сделал его герцогом Ланкастера, а его брата Лайонела – герцогом Кларенса. В то же время он возвел своего четвертого сына Эдмунда Ленглийского в достоинство графа Кембриджа. Самый младший сын, Томас Вудстокский, которому было тогда еще восемь лет, женился позднее на старшей сонаследнице состояния последнего из рода Боэнов графов Херефорда.
При этом в своей матримониальной политике король претерпел одно, но очень больше разочарование. Старший сын, принц Уэльский, которому теперь было тридцать – герой Пуатье и любимец народа – оставался холостяком. Желание Эдуарда, женив его на наследнице графа Фландрии и Бургундии, гарантировать в пользу корону наследование двух богатейших французских провинций, не отвечало идеям самого принца. Подобно многим другим он долгое время был поклонником своей кузины Джоанны Кентской, в честь чьей голубой ленты, оброненной на балу, был назван Орден Подвязки, и которая являлась героиней такого скандала двенадцатилетней давности, когда ее брак с графом Солсбери был объявлен недействительным и она вышла замуж за лорда Холланда. Смерть Холланда в ноябре 1360 года оставила ее тридцатидвухлетней вдовой с двумя детьми. Спустя шесть месяцев, к ужасу своих родителей, принц объявил о своей помолвке с ней. Их поженили той же осенью в церкви Св. Георга в Виндзоре, благодаря папскому разрешению – ибо они были двоюродными братом и сестрой – так как папе дали понять, какой ожидается скандал в случае его отказа.
Осень 1361 года принесла Англии и ее королю еще большие проблем, чем брак наследника. В августе вернулась чума. До того как прекратиться в следующем мае, она унесла весь цвет другого поколения. На этот раз она была менее разборчивой, забрав трех героев – «доброго герцога» Ланкастера, графа Херефорда и Лорда Кобема – и четырех епископов, включая епископа Лондонского. В этот раз особенно беспощадной чума была к детям; ее стали называть «детская смерть», чтобы отличить от предыдущей. Пока она свирепствовала, 15 января 1362 года страшная буря обрушилась на страну. «Ужасная, беспощадная и жестокая», – написал неизвестный автор на стене Эшуэлской церкви, – «несчастные люди выжили, чтобы засвидетельствовать это, а в конце наступил жестокий ветер с May русскими грозами во всем свете».
Наступившие так быстро после больших побед, эти катастрофы казались думающим умам знаком Божественного недовольства. В ранней версии своей поэмы, «Видение о Петре Пахаре», возможно, написанной в следующем году, Уильям Ленгленд приписал их семи смертным грехам – гордыне, роскоши, зависти, гневу, алчности, чревоугодию и праздности – в которые, пресыщенные награбленным за время французских войн, впали его соотечественники. В особенности досталось греху скаредности и наживы – леди Мид, аллегорично представленной соблазнительной, но злой девой:
«Наряженную в меха, самые красивые на земле,
увенчанную короной, лучше которой нет и у короля.
Ее пальцы были изящно украшены золотой проволокой,
А на ней красные рубины, красные, как горящий уголь...
Она неустойчива в своей верности, вероломна ее речь,
И многое множество раз заставляет людей творить неправду:
Ибо она – распутница сама по себе, невоздержанная на язык,
Общедоступная, как дорога, для каждого проходящего слуги.
Из всякого сорта людей простых и богатых, – провозглашает Ленгленд, –
Выдавать замуж эту девицу собралось много людей,
Кто из рыцарей и из клириков и другого, простого народа,
Так и из судебных заседателей и судебных приставов, шерифов и их клерков,
Судебных курьеров и бейлифов и торговых маклеров,
Закупщиков провианта и продавцов съестных продуктов и адвокатов из суда под арками...
И Герцогство Зависти и вместе с ней Гнева,
С небольшим замком раздора и бестолковой болтовни.
Графство жадности и все окружающие его области,
То есть лихоимство и скупость...
В торговле и маклерстве, за полным ручательством воровства;
И все поместье разврата в длину и ширину».
И когда Мид была привлечена к суду и найдена виновной в развращении королевства, Ленгленд заставил Разум произнести проповедь с крестом перед королем:
«Он доказывал, что эти моровые язвы были посланы исключительно за грехи,
А юго-западный ветер в субботу вечером –
Очевидно, за гордость, а не за что другое.
Груши и сливы были пригнуты к земле
В назидание вам, людям, чтобы вы поступали лучше.
Буки и толстые дубы были согнуты до земли,
А корни их выворочены кверху в ознаменование ужаса,
Что смертный грех в день суда погубит их всех».
Хотя поэт заклеймил как двор, так и город и, на самом деле, весь народ, он ни разу не позволил себе поносить или даже критиковать короля. Для Ленгленда, как и для большинства англичан того времени, Эдуард был выше всяких упреков. Он изобразил его в своей поэме как куртуазного, милосердного и справедливого правителя, досконально честного в выслушивании обвинений против леди Мид и только порицающего ее и наказывающего изгнанием из королевства, тогда как обвинение против нее было полностью доказано и находилось вне всяких сомнений со слов ее обвинителя Совести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191