Такую прическу носили перед самой войной, и дама осталась верна этой моде. О ней нельзя было сказать: бабушка. Именно - дама. Брови у нее были подрисованы черным карандашом. Причем линии - естественная и искусственная - имели разное направление. Своя бровь шла вниз, а рисованная вверх.
Дама подозрительно оглядела Ларису, ее брюки, подпоясанные ремнем, дремучую челку до середины зрачков. Потом посмотрела на детей - тоже в брюках и с челками, и в ее глазах выразилось беспокойство за современную молодежь и за будущее всей планеты, которую придется передавать в руки таких вот. Так же, наверное, чувствовал себя Леонардо да Винчи в глубокой старости, когда не видел вокруг себя ни одного достойного ученика, кому можно было бы передать свои кисти.
По законам времени, по биологическим законам, Лариса с детьми должна была жить после нее и вместо нее и от этого не нравилась еще больше. Дама с брезгливым недоверием посмотрела на Ларису, а потом на гардеробщицу, как бы делясь с ней своими сомнениями.
Лариса тоже покосилась на даму и приказала детям подвинуться, чтобы не загромождать собой пространство. Все было вполне вежливо и пристойно, но извечный конфликт поколений серой тенью пролетел над гардеробом.
Лариса еще раз пересчитала копейки и протянула гардеробщице тяжелую горсть. Этот жест последовал сразу после обмена взглядами, и гардеробщице было неловко принять деньги из неуважаемой руки.
- Не возьму я твои деньги, - строго сказала гардеробщица.
- Почему? - растерялась Лариса, держа протянутую руку на весу.
- А зачем они мне? Мне номерок нужен, а не деньги.
Дама тем временем оделась и ушла, но гардеробщице было уже неудобно отменять принятое решение.
- А кому же мне их отдать? - спросила Лариса.
- Отнеси сестре-хозяйке...
Лариса сомкнула пальцы, сжала мелочь в ладони и пошла в конец коридора. Дети побрели следом, держась поодаль, как чеховские нахлебники.
На белой двери висела табличка: "Сестра-хозяйка".
Лариса постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.
Сестра-хозяйка в белом халате и белом колпаке, похожая на булочницу, рылась в ящике своего стола, видимо, что-то разыскивая, и была очень сосредоточена на этом занятии.
- Простите, мы потеряли номерок, - сказала Лариса.
- Ну и что? - сестра-хозяйка отвлеклась от своего ящика.
- Вот. - Лариса разжала ладонь и показала монеты - желтые и светлые, большие и маленькие - почти все образцы, имеющиеся в денежном обращении.
- Ну и что? - не поняла сестра-хозяйка.
- Деньги, - объяснила Лариса.
- А я при чем?
- В гардеробе сказали, что я могу вам отдать.
- Почему мне? - неприятно удивилась сестра-хозяйка. В ней была задета щепетильность малооплачиваемого человека.
- А кому?
- Где потеряли, там и отдайте.
Сестра-хозяйка снова стала искать в ящике то, что ей было нужно.
- Извините, - смущенно проговорила Лариса и вышла из кабинета. Закрыла за собой дверь.
- Я кушать хочу, - пожаловалась Даша.
- А я пить... - поддержала Маша.
- Кто держал номерок? - с раздражением спросила Лариса.
- Она. - Даша показала на сестру.
- Не я, - отреклась Маша.
- И это дети... - горько заключила Лариса. - Раззявы. Халды. Почему у других дети никогда не простужаются и ничего не теряют? Вот сдам вас на пятидневку.
Даша и Маша выслушали. Поверили. На их души опустилось горе.
- Не ходите за мной! - приказала Лариса. - Стойте здесь. На этом месте.
Она ускорила шаг и пошла к гардеробу.
Возле барьера уже выстроилась порядочная очередь, и гардеробщица орудовала в поте лица.
- Сестра не взяла, - сказала ей Лариса через головы.
Гардеробщица промолчала. Она тащила охапку пальто, взвалив ее на свой живот.
- Может, все-таки возьмете? - Лариса протянула через головы кулак с мелочью.
- Не лезьте, - попросила женщина. - Тут с детьми стоят.
- Я уже стояла, - объяснила Лариса.
- Ни стыда, ни совести, - отозвалась другая, из середины очереди. Им плюй в глаза, а они скажут: дождь идет.
Гардеробщица продолжала молча выдавать пальто, делая вид, что не знает Ларису. Видит первый раз.
Ларису оттеснили от гардероба.
Она выглянула в коридор. Дети стояли там, где она их оставила, под плакатом о вреде алкоголя. Маша тихо плакала. А Даша рассматривала плакат: у нее была потрясающая способность: моментально приспосабливаться к новым обстоятельствам и ни о чем не сожалеть.
- Что ты ревешь? - спросила Лариса, подходя. - Ну, что ты ревешь?
Маша нырнула головой, вытянула губы и зарыдала еще вдохновеннее, поскольку было кому показать свое горе.
Маша плакала абсолютно так же, как тетя Рита. У них в роду была дальняя родственница, старая дева, окончившая свою жизнь в доме для престарелых. Так вот, когда тетя Рита плакала, у нее складывались губы и дрожали брови - абсолютно так же, как у Маши. Вернее, у Маши так же, как у тети Риты, и было непонятно: через какие тайные пути передались природе эти сочетания хромосом...
- Давай мириться, - предложила Лариса и присела перед Машей. Та навалилась на мать своим тяжелым тельцем и сладко обрыдала ее лицо, горячо дыша в щеку.
- Ну, все, - сказала Лариса, целуя мокрое личико.
- Все?
Маша кивнула, продолжая источать слезы, но не горькие, как прежде, а легкие и просветленные. Брови и щеки были в красных нервных пятнах.
Даша стояла рядом как истукан, с интересом рассматривая нарисованного неаккуратного дядьку с красным носом.
"Вся в Прохоровых, - подумала Лариса. - Прохоровская порода".
Из кабинета вышла сестра-хозяйка.
- Простите... - начала Лариса, но сестра-хозяйка прошла мимо, как проходит генерал мимо новобранца. Потом она вернулась и заперла кабинет, и ее широкая спина как бы говорила: "Ходят тут... еще пропадет что-нибудь..."
- А куда мне обратиться? - спросила Лариса, глядя в недоступную спину.
- Обратитесь к своему лечащему врачу, - ответила сестра-хозяйка заученными интонациями.
Видимо, все мамаши обращались к ней с медицинскими вопросами, и она всех отсылала к своему лечащему врачу.
Виктор Петрович передвигал стетоскоп по детской спинке, говорил: "дыши", "не дыши". Потом вытащил из ушей костяшки стетоскопа и посмотрел на вошедшую Ларису.
- Ну что? - спросила мама мальчика, беря в плен глаза Виктора Петровича.
- То же самое, - ответил Виктор Петрович, осторожно выводя свои глаза из плена ее зрачков. - А что может быть другого?
Женщина промолчала. Надежда в ее сознании не мирилась со здравым смыслом, а Виктор Петрович стоял на стороне здравого смысла.
- А если не делать операцию? - тихо спросила женщина.
- Но ведь мы уже говорили об этом, - мягко напомнил Виктор Петрович. - Что я могу сказать нового? Я могу повторить только то, что уже говорил.
Женщина молчала. Она стояла со спокойным лицом, но Лариса видела, что это спокойствие опустошения, когда все вычерпано изнутри, осталось только оболочка. В кабинете установилась неподвижная душная тишина.
- Вам что? - Виктор Петрович посмотрел на Ларису.
- Ничего...
Лариса вышла в коридор. Вокруг ходили люди, но Лариса не замечала. Она существовала в капсуле чужого несчастья, как косточка в виноградине, и не могла двинуться с места.
Очередь разошлась. В гардеробе было пусто. Гардеробщица сидела на табуретке и вязала на спицах. Сестрахозяйка стояла перед ней, облокотившись о барьер, и смотрела на ее руки.
- Значит, пятьдесят две петли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Дама подозрительно оглядела Ларису, ее брюки, подпоясанные ремнем, дремучую челку до середины зрачков. Потом посмотрела на детей - тоже в брюках и с челками, и в ее глазах выразилось беспокойство за современную молодежь и за будущее всей планеты, которую придется передавать в руки таких вот. Так же, наверное, чувствовал себя Леонардо да Винчи в глубокой старости, когда не видел вокруг себя ни одного достойного ученика, кому можно было бы передать свои кисти.
По законам времени, по биологическим законам, Лариса с детьми должна была жить после нее и вместо нее и от этого не нравилась еще больше. Дама с брезгливым недоверием посмотрела на Ларису, а потом на гардеробщицу, как бы делясь с ней своими сомнениями.
Лариса тоже покосилась на даму и приказала детям подвинуться, чтобы не загромождать собой пространство. Все было вполне вежливо и пристойно, но извечный конфликт поколений серой тенью пролетел над гардеробом.
Лариса еще раз пересчитала копейки и протянула гардеробщице тяжелую горсть. Этот жест последовал сразу после обмена взглядами, и гардеробщице было неловко принять деньги из неуважаемой руки.
- Не возьму я твои деньги, - строго сказала гардеробщица.
- Почему? - растерялась Лариса, держа протянутую руку на весу.
- А зачем они мне? Мне номерок нужен, а не деньги.
Дама тем временем оделась и ушла, но гардеробщице было уже неудобно отменять принятое решение.
- А кому же мне их отдать? - спросила Лариса.
- Отнеси сестре-хозяйке...
Лариса сомкнула пальцы, сжала мелочь в ладони и пошла в конец коридора. Дети побрели следом, держась поодаль, как чеховские нахлебники.
На белой двери висела табличка: "Сестра-хозяйка".
Лариса постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.
Сестра-хозяйка в белом халате и белом колпаке, похожая на булочницу, рылась в ящике своего стола, видимо, что-то разыскивая, и была очень сосредоточена на этом занятии.
- Простите, мы потеряли номерок, - сказала Лариса.
- Ну и что? - сестра-хозяйка отвлеклась от своего ящика.
- Вот. - Лариса разжала ладонь и показала монеты - желтые и светлые, большие и маленькие - почти все образцы, имеющиеся в денежном обращении.
- Ну и что? - не поняла сестра-хозяйка.
- Деньги, - объяснила Лариса.
- А я при чем?
- В гардеробе сказали, что я могу вам отдать.
- Почему мне? - неприятно удивилась сестра-хозяйка. В ней была задета щепетильность малооплачиваемого человека.
- А кому?
- Где потеряли, там и отдайте.
Сестра-хозяйка снова стала искать в ящике то, что ей было нужно.
- Извините, - смущенно проговорила Лариса и вышла из кабинета. Закрыла за собой дверь.
- Я кушать хочу, - пожаловалась Даша.
- А я пить... - поддержала Маша.
- Кто держал номерок? - с раздражением спросила Лариса.
- Она. - Даша показала на сестру.
- Не я, - отреклась Маша.
- И это дети... - горько заключила Лариса. - Раззявы. Халды. Почему у других дети никогда не простужаются и ничего не теряют? Вот сдам вас на пятидневку.
Даша и Маша выслушали. Поверили. На их души опустилось горе.
- Не ходите за мной! - приказала Лариса. - Стойте здесь. На этом месте.
Она ускорила шаг и пошла к гардеробу.
Возле барьера уже выстроилась порядочная очередь, и гардеробщица орудовала в поте лица.
- Сестра не взяла, - сказала ей Лариса через головы.
Гардеробщица промолчала. Она тащила охапку пальто, взвалив ее на свой живот.
- Может, все-таки возьмете? - Лариса протянула через головы кулак с мелочью.
- Не лезьте, - попросила женщина. - Тут с детьми стоят.
- Я уже стояла, - объяснила Лариса.
- Ни стыда, ни совести, - отозвалась другая, из середины очереди. Им плюй в глаза, а они скажут: дождь идет.
Гардеробщица продолжала молча выдавать пальто, делая вид, что не знает Ларису. Видит первый раз.
Ларису оттеснили от гардероба.
Она выглянула в коридор. Дети стояли там, где она их оставила, под плакатом о вреде алкоголя. Маша тихо плакала. А Даша рассматривала плакат: у нее была потрясающая способность: моментально приспосабливаться к новым обстоятельствам и ни о чем не сожалеть.
- Что ты ревешь? - спросила Лариса, подходя. - Ну, что ты ревешь?
Маша нырнула головой, вытянула губы и зарыдала еще вдохновеннее, поскольку было кому показать свое горе.
Маша плакала абсолютно так же, как тетя Рита. У них в роду была дальняя родственница, старая дева, окончившая свою жизнь в доме для престарелых. Так вот, когда тетя Рита плакала, у нее складывались губы и дрожали брови - абсолютно так же, как у Маши. Вернее, у Маши так же, как у тети Риты, и было непонятно: через какие тайные пути передались природе эти сочетания хромосом...
- Давай мириться, - предложила Лариса и присела перед Машей. Та навалилась на мать своим тяжелым тельцем и сладко обрыдала ее лицо, горячо дыша в щеку.
- Ну, все, - сказала Лариса, целуя мокрое личико.
- Все?
Маша кивнула, продолжая источать слезы, но не горькие, как прежде, а легкие и просветленные. Брови и щеки были в красных нервных пятнах.
Даша стояла рядом как истукан, с интересом рассматривая нарисованного неаккуратного дядьку с красным носом.
"Вся в Прохоровых, - подумала Лариса. - Прохоровская порода".
Из кабинета вышла сестра-хозяйка.
- Простите... - начала Лариса, но сестра-хозяйка прошла мимо, как проходит генерал мимо новобранца. Потом она вернулась и заперла кабинет, и ее широкая спина как бы говорила: "Ходят тут... еще пропадет что-нибудь..."
- А куда мне обратиться? - спросила Лариса, глядя в недоступную спину.
- Обратитесь к своему лечащему врачу, - ответила сестра-хозяйка заученными интонациями.
Видимо, все мамаши обращались к ней с медицинскими вопросами, и она всех отсылала к своему лечащему врачу.
Виктор Петрович передвигал стетоскоп по детской спинке, говорил: "дыши", "не дыши". Потом вытащил из ушей костяшки стетоскопа и посмотрел на вошедшую Ларису.
- Ну что? - спросила мама мальчика, беря в плен глаза Виктора Петровича.
- То же самое, - ответил Виктор Петрович, осторожно выводя свои глаза из плена ее зрачков. - А что может быть другого?
Женщина промолчала. Надежда в ее сознании не мирилась со здравым смыслом, а Виктор Петрович стоял на стороне здравого смысла.
- А если не делать операцию? - тихо спросила женщина.
- Но ведь мы уже говорили об этом, - мягко напомнил Виктор Петрович. - Что я могу сказать нового? Я могу повторить только то, что уже говорил.
Женщина молчала. Она стояла со спокойным лицом, но Лариса видела, что это спокойствие опустошения, когда все вычерпано изнутри, осталось только оболочка. В кабинете установилась неподвижная душная тишина.
- Вам что? - Виктор Петрович посмотрел на Ларису.
- Ничего...
Лариса вышла в коридор. Вокруг ходили люди, но Лариса не замечала. Она существовала в капсуле чужого несчастья, как косточка в виноградине, и не могла двинуться с места.
Очередь разошлась. В гардеробе было пусто. Гардеробщица сидела на табуретке и вязала на спицах. Сестрахозяйка стояла перед ней, облокотившись о барьер, и смотрела на ее руки.
- Значит, пятьдесят две петли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161