..
Когда я работаю - у меня манера: подпирать лоб ладонью. Эта манера, как и вообще все манеры, входит в невроз навязчивых привычек, и я ее не замечаю. Еще я не выношу, когда моя комната прибрана и проветрена.
Я люблю обстановку разбросанных бумаг, захламленности и тепла. Очень может быть, что мои далекие предки - свиньи.
Входит жена и что-то говорит.
Я поднимаю голову от текста и не сразу понимаю: что она хочет. Я только вижу ее глаза - светло-голубые, почти белые. Без верхних век, они вделаны прямо в лицо, и вид у них просто зловещий. Два зловещих глаза на немолодом лице. Из-под байкового халата видны мои теплые кальсоны - трикотажные, с начесом, которые я давно не ношу. Моя жена все время мерзнет и ходит по дому в мужском белье.
Я долго смотрю на нее, потом переспрашиваю:
- Чего?
Жена говорит, чтобы я убрал руку ото лба, иначе я похож на Илью Муромца, высматривающего из-под ладони татар. Потом открывает форточку и начинает подметать комнату, приговаривая при этом, что она женщина и ее угнетает грязь в ее доме.
Я снимаю руки со стола и гляжу перед собой. Я чувствую себя как жертва, к которой пришел палач и, прежде чем заняться своим прямым делом, решил подмести мою камеру. Я поднимаю голову из аквариума и втягиваю воздух.
Я медленно спускаюсь вниз по лестнице, и захожу в подвал с проросшей картошкой, и различаю во мраке бледные ростки.
- Опять уходишь? - спросила Клава.
- Но ведь я тебя накормил. Скажи, только честно: тебе когда-нибудь сырую курицу давали?
- При чем тут курица... Мне нужно общение. Мне скучно...
- И мне скучно. - Котенок высунул мордочку из коробки. - Я могу одичать. Из меня может получиться рысь.
Я взял котенка и понес его в ванную комнату. Блох мы уже вывели и теперь поддерживаем чистоту.
Я налил в таз теплой воды, насыпал немного стирального порошку, взбил. Над тазом взошла хрупкая нежная пена. Я опустил туда котенка. Стал мыть осторожно, следя, чтобы вода не заливалась в уши.
Заглянула Клава и сказала:
- Не простуди его.
Я набрал в ковш чистой воды. Котенок поднял лапы и положил их на голову, на загнутые ушки. Я окатил его чистой водой. Потом завернул в махровое полотенце. Промокнул. Протер насухо и пустил на пол. Шерстка у него поднялась дыбом.
Котенок зашагал по дому, задрав хвост, а я за ним следом, испытывая радость от проделанного полезного труда.
- Приходишь и уходишь, - сказала Клава. - Зачем ты снял дачу?
Я молчал.
- Ну зачем? Во имя чего? - Клава остановила на моем лице свои красивые глаза.
- Во имя свободы, - сказал я.
- Чего? - переспросила Клава, хотя прекрасно расслышала. Я видел это по ее морде. - Платишь шестьдесят рублей в месяц и ездишь каждый день сорок километров в один конец. Это называется "свобода"?
- Возможность свободы, - поправил я себя. - Должен же я платить за возможность свободы...
- А зачем тебе возможность?
- Я могу быть свободным, как только захочу.
- Так захоти.
- Когда надо, тогда и захочу. Ты еще будешь мне диктовать: что и когда я должен хотеть...
- Я скажу хозяину: пусть он сдаст дачу нормальным людям. А то ты и сам не живешь, и другим не даешь. Носишься, как мышь в уборной.
- Что за сравнение?
- Ты не видел, а я видела.
- Ну, и какой у нее выход? - поинтересовался я.
- У кого?
- У мыши в уборной.
- У нее два выхода: один - потонуть в унитазе. Другой - ко мне в лапы.
Я представил себе настроение мыши и сказал:
- Вот ты меня ругаешь, а сама живодерка порядочная.
- Но это мой долг, - ответила Клава. - У тебя - твой, а у меня мой. Хотя, если бы ты был котом...
- Что бы было?
- Ты бы сначала извинялся перед мышью, а потом перед хозяином и всех бы просил войти в твое положение.
- И что дальше?
- Это зависит от хозяина. На их месте я бы взяла другого кота. Не такого интеллигентного...
Клава повернулась и пошла из комнаты. Ей не хотелось ругаться со мной окончательно: все-таки она от меня зависела. Я ее кормил.
Я сел за деревянный стол.
Котенок разогнулся и прыгнул мне на спину. Со спины перебрался на плечо. Устроился на плече и громко замурлыкал мне в самое ухо. Запел по-кошачьи. Я закрыл глаза, и мне захотелось замурлыкать вместе с ним. Но я не умел.
- Останься, - попросила Клава, входя. - Утром мы выбежим на улицу и сделаем зарядку.
- Ты найдешь гриб... - пообещал котенок.
Я представил себе белый гриб, прикрытый сверху листом, звонкий шелест деревьев. А потом я представил себе жену, которая сидит возле телефона и узнает: не зарегистрирован ли в Москве несчастный случай. Ей отвечают, что в Москве каждый день - сорок несчастных случаев. Тогда она звонит в морг больницы Склифосовского и спрашивает: не привезли ли туда мужчину сорока пяти лет с бородкой, похожего на президента Линкольна.
Я снял котенка с плеча. Он перестал петь.
- Я не могу остаться, - сказал я. - Я не предупредил.
Клава промолчала.
- Почему ты молчишь?
- Если я скажу тебе: "останься", ты же все равно уедешь.
- Хотите, поедем со мной, - предложил я.
- Нет, - отказалась Клава. - Мы дачные кошки. Мы должны ловить здесь мышей.
На улице сильно подморозило. Стекла в машине обледенели. Я не видел, что делается сзади и с боков, и ехал вслепую. Ко всему, у меня испортился поворотник, и если я собирался повернуть, то не мог предупредить машину, идущую за мной следом. Я подвергал себя и других реальной опасности и, как и Клава, справедливо не понимал: во имя чего? И вместе с тем у меня было такое чувство, как будто кто-то, именуемый Судьбой или Совестью, охраняет вверенные мне существа и навязывает свою волю свыше.
Когда я приехал домой, жены не было. Я решил, что она вышла к соседям и скоро вернется. Но прошел час, потом другой. За ним третий.
Я сел к телефону, позвонил в милицию и спросил: не зарегистрирован ли несчастный случай. Мне ответили, что в Москве каждый день сорок несчастных случаев. Я стал звонить в справочное больницы Склифосовского, но в это время в двери повернулся ключ, и в моей душе, как ключ в замке, повернулась радость.
Жена сняла в прихожей пальто и вошла в комнату. На ней было темно-зеленое полудлинное платье - то самое, в каком я увидел ее первый раз двадцать лет назад.
- Что это за платье?
- Модно, - ответила жена. - Не могу же я игнорировать моду.
Я понял: это другое платье. Просто вернулась мода двадцатилетней давности, и жена вошла в комнату будто из своей молодости. Вошла и остановилась.
- Ты перебила мне сон. Я теперь не засну, - упрекнул я.
Мне не хотелось спать. Мне хотелось объяснений.
- Я ненадолго, - объяснила жена. - Я сейчас ухожу.
- Куда?
- В другую жизнь.
Она задвигалась по комнате и стала искать вещи, необходимые ей для другой жизни.
У жены было странное свойство роговицы: блестеть. И сейчас ее большие голубые глаза блестели, будто были подсвечены. Черные волосы блестели, как лакированные. Нарядно поблескивали ногти на руках.
Жена остановилась, обдумывая, чуть закусив нижнюю губу.
- Кальсоны возьми, - напомнил я.
Жена улыбнулась рассеянно. Улыбка у нее была какаято неокончательная. Когда я ее полюбил, то мне кажется - именно за эту застенчивую улыбку и светящиеся глаза.
Жена взяла кальсоны и положила их в красивый целлофановый пакет. Больше ей ничего не понадобилось.
- Не уходи, - попросил я.
- Я устала жить без любви, - сказала жена.
- Передумай, - попросил я.
- А зачем?
Жена посмотрела на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Когда я работаю - у меня манера: подпирать лоб ладонью. Эта манера, как и вообще все манеры, входит в невроз навязчивых привычек, и я ее не замечаю. Еще я не выношу, когда моя комната прибрана и проветрена.
Я люблю обстановку разбросанных бумаг, захламленности и тепла. Очень может быть, что мои далекие предки - свиньи.
Входит жена и что-то говорит.
Я поднимаю голову от текста и не сразу понимаю: что она хочет. Я только вижу ее глаза - светло-голубые, почти белые. Без верхних век, они вделаны прямо в лицо, и вид у них просто зловещий. Два зловещих глаза на немолодом лице. Из-под байкового халата видны мои теплые кальсоны - трикотажные, с начесом, которые я давно не ношу. Моя жена все время мерзнет и ходит по дому в мужском белье.
Я долго смотрю на нее, потом переспрашиваю:
- Чего?
Жена говорит, чтобы я убрал руку ото лба, иначе я похож на Илью Муромца, высматривающего из-под ладони татар. Потом открывает форточку и начинает подметать комнату, приговаривая при этом, что она женщина и ее угнетает грязь в ее доме.
Я снимаю руки со стола и гляжу перед собой. Я чувствую себя как жертва, к которой пришел палач и, прежде чем заняться своим прямым делом, решил подмести мою камеру. Я поднимаю голову из аквариума и втягиваю воздух.
Я медленно спускаюсь вниз по лестнице, и захожу в подвал с проросшей картошкой, и различаю во мраке бледные ростки.
- Опять уходишь? - спросила Клава.
- Но ведь я тебя накормил. Скажи, только честно: тебе когда-нибудь сырую курицу давали?
- При чем тут курица... Мне нужно общение. Мне скучно...
- И мне скучно. - Котенок высунул мордочку из коробки. - Я могу одичать. Из меня может получиться рысь.
Я взял котенка и понес его в ванную комнату. Блох мы уже вывели и теперь поддерживаем чистоту.
Я налил в таз теплой воды, насыпал немного стирального порошку, взбил. Над тазом взошла хрупкая нежная пена. Я опустил туда котенка. Стал мыть осторожно, следя, чтобы вода не заливалась в уши.
Заглянула Клава и сказала:
- Не простуди его.
Я набрал в ковш чистой воды. Котенок поднял лапы и положил их на голову, на загнутые ушки. Я окатил его чистой водой. Потом завернул в махровое полотенце. Промокнул. Протер насухо и пустил на пол. Шерстка у него поднялась дыбом.
Котенок зашагал по дому, задрав хвост, а я за ним следом, испытывая радость от проделанного полезного труда.
- Приходишь и уходишь, - сказала Клава. - Зачем ты снял дачу?
Я молчал.
- Ну зачем? Во имя чего? - Клава остановила на моем лице свои красивые глаза.
- Во имя свободы, - сказал я.
- Чего? - переспросила Клава, хотя прекрасно расслышала. Я видел это по ее морде. - Платишь шестьдесят рублей в месяц и ездишь каждый день сорок километров в один конец. Это называется "свобода"?
- Возможность свободы, - поправил я себя. - Должен же я платить за возможность свободы...
- А зачем тебе возможность?
- Я могу быть свободным, как только захочу.
- Так захоти.
- Когда надо, тогда и захочу. Ты еще будешь мне диктовать: что и когда я должен хотеть...
- Я скажу хозяину: пусть он сдаст дачу нормальным людям. А то ты и сам не живешь, и другим не даешь. Носишься, как мышь в уборной.
- Что за сравнение?
- Ты не видел, а я видела.
- Ну, и какой у нее выход? - поинтересовался я.
- У кого?
- У мыши в уборной.
- У нее два выхода: один - потонуть в унитазе. Другой - ко мне в лапы.
Я представил себе настроение мыши и сказал:
- Вот ты меня ругаешь, а сама живодерка порядочная.
- Но это мой долг, - ответила Клава. - У тебя - твой, а у меня мой. Хотя, если бы ты был котом...
- Что бы было?
- Ты бы сначала извинялся перед мышью, а потом перед хозяином и всех бы просил войти в твое положение.
- И что дальше?
- Это зависит от хозяина. На их месте я бы взяла другого кота. Не такого интеллигентного...
Клава повернулась и пошла из комнаты. Ей не хотелось ругаться со мной окончательно: все-таки она от меня зависела. Я ее кормил.
Я сел за деревянный стол.
Котенок разогнулся и прыгнул мне на спину. Со спины перебрался на плечо. Устроился на плече и громко замурлыкал мне в самое ухо. Запел по-кошачьи. Я закрыл глаза, и мне захотелось замурлыкать вместе с ним. Но я не умел.
- Останься, - попросила Клава, входя. - Утром мы выбежим на улицу и сделаем зарядку.
- Ты найдешь гриб... - пообещал котенок.
Я представил себе белый гриб, прикрытый сверху листом, звонкий шелест деревьев. А потом я представил себе жену, которая сидит возле телефона и узнает: не зарегистрирован ли в Москве несчастный случай. Ей отвечают, что в Москве каждый день - сорок несчастных случаев. Тогда она звонит в морг больницы Склифосовского и спрашивает: не привезли ли туда мужчину сорока пяти лет с бородкой, похожего на президента Линкольна.
Я снял котенка с плеча. Он перестал петь.
- Я не могу остаться, - сказал я. - Я не предупредил.
Клава промолчала.
- Почему ты молчишь?
- Если я скажу тебе: "останься", ты же все равно уедешь.
- Хотите, поедем со мной, - предложил я.
- Нет, - отказалась Клава. - Мы дачные кошки. Мы должны ловить здесь мышей.
На улице сильно подморозило. Стекла в машине обледенели. Я не видел, что делается сзади и с боков, и ехал вслепую. Ко всему, у меня испортился поворотник, и если я собирался повернуть, то не мог предупредить машину, идущую за мной следом. Я подвергал себя и других реальной опасности и, как и Клава, справедливо не понимал: во имя чего? И вместе с тем у меня было такое чувство, как будто кто-то, именуемый Судьбой или Совестью, охраняет вверенные мне существа и навязывает свою волю свыше.
Когда я приехал домой, жены не было. Я решил, что она вышла к соседям и скоро вернется. Но прошел час, потом другой. За ним третий.
Я сел к телефону, позвонил в милицию и спросил: не зарегистрирован ли несчастный случай. Мне ответили, что в Москве каждый день сорок несчастных случаев. Я стал звонить в справочное больницы Склифосовского, но в это время в двери повернулся ключ, и в моей душе, как ключ в замке, повернулась радость.
Жена сняла в прихожей пальто и вошла в комнату. На ней было темно-зеленое полудлинное платье - то самое, в каком я увидел ее первый раз двадцать лет назад.
- Что это за платье?
- Модно, - ответила жена. - Не могу же я игнорировать моду.
Я понял: это другое платье. Просто вернулась мода двадцатилетней давности, и жена вошла в комнату будто из своей молодости. Вошла и остановилась.
- Ты перебила мне сон. Я теперь не засну, - упрекнул я.
Мне не хотелось спать. Мне хотелось объяснений.
- Я ненадолго, - объяснила жена. - Я сейчас ухожу.
- Куда?
- В другую жизнь.
Она задвигалась по комнате и стала искать вещи, необходимые ей для другой жизни.
У жены было странное свойство роговицы: блестеть. И сейчас ее большие голубые глаза блестели, будто были подсвечены. Черные волосы блестели, как лакированные. Нарядно поблескивали ногти на руках.
Жена остановилась, обдумывая, чуть закусив нижнюю губу.
- Кальсоны возьми, - напомнил я.
Жена улыбнулась рассеянно. Улыбка у нее была какаято неокончательная. Когда я ее полюбил, то мне кажется - именно за эту застенчивую улыбку и светящиеся глаза.
Жена взяла кальсоны и положила их в красивый целлофановый пакет. Больше ей ничего не понадобилось.
- Не уходи, - попросил я.
- Я устала жить без любви, - сказала жена.
- Передумай, - попросил я.
- А зачем?
Жена посмотрела на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161