И Лия чувствовала себя почти мучительницей, так как являлась причиной этих слез. Теперь от нее зависело: останутся они в театре и вообще в городе или побредут, как калики перехожие, перекинув на спину котомочку и взяв за руки двух маленьких детей.
Лия выписалась из больницы. Вызвала меня из Москвы. И вот мы решаем вопрос вопросов. Я замечаю, что Лия бледна, с обширными синяками под глазами. Нравственные и физические мучения соединились воедино.
- Что делать? - спросила Лия, проникая в меня глазами.
- Ничего не делать. Твое великодушие достанет их больше, чем твоя злобность.
- Их ничего не достанет. Знаешь, что такое бессовестные люди? Это люди, у которых нет совести. Вот у них ее и нет.
- У них нет, а у тебя есть.
- Но если я спущу, другой спустит, они же разрастутся, как пенициллиновые грибы.
Я чувствую, как змея мстительности поднимает голову и затыкает мне горло. Но я усилием воли надавливаю на эту голову.
Не надо мстить, ни уходить из жизни, что тоже месть. Не надо кончать с собой и с ними. Они сами с собой покончат.
Умереть не умрут, но будут носить пустое тело, без души.
- Переориентируйся, - сказала я. - Месть - плохая советчица в делах.
- А помнишь: "Но сохранил я третий клад, последний клад, святую месть. Ее готовлюсь богу снесть".
- Вот богу и снеси. Сама этим не занимайся.
Во дворе залаял Карай, но не по поводу кошки, а в связи со своими прямыми обязанностями: не пускать чужого.
Это пришел гид Игорь, которого Лия специально вызвала в мою честь.
Игорь - наполовину поляк, наполовину узбек. Такое впечатление, что разные крови не смешались в нем, а дали нечто вроде сыворотки.
- Какая программа? - спросила Лия.
- Регистан, Гур Эмир, Биби Ханым, обсерватория Улугбека, - перечислил Игорь.
- Надо взять такси, - предложила Лия. - А то мы за день не уложимся.
- Не резон, - возразил Игорь. - Мы будем торопиться и не сможем сосредоточиться.
- А можно я никуда не пойду? - попросила я.
- Как это такое?.. - оторопела Лия. - А зачем же ты приехала?
- К тебе.
Игорь ушел. Я слышала, как они пререкались во дворе.
Лия совала ему деньги, а он не брал. Так и не взял.
Лия вернулась.
- А, может, зря не пошли? - засомневалась она.
- Я бы все равно ничего не увидела, - созналась я.
Я была перегружена предыдущими впечатлениями своей жизни.
- А ты как? - спохватилась Лия. До этого мы говорили только о ней. Хорошо, наверное. У тебя не может быть плохо.
- Почему?
- Потому что ты самая красивая и самая умная. Все остальные - стебли в сравненье с тобой.
- Может быть, кому-то кажется иначе...
- Дуракам, - с уверенностью сказала Лия.
Я промолчала. Я-то знала, что я - не самая красивая и не самая умная, а одинокая и стареющая пастушка. Но ее уверенность была мне необходима.
За окном стемнело резко, без перехода. Было светло, вдруг стало темно. А, может быть, я редко смотрела в окно. Первый раз - днем. Второй раз - вечером.
Но так или иначе, день близился к концу.
Что было в этом дне?
Дом на земле, весна, подснежник, дети: Диана и Денис; звери: кошка, собака; плов; Дузе - все это как ведро чистой до хрустальности колодезной воды, которое залили в мою шизофрению, и она стала пожиже, пополам с чистотой.
Но главное, конечно, это не плов, и невеста, и не отказ от мести. Главное - Лия. Случайная Настоящая Подруга. Завтра утром я улечу обратно, и мы снова не увидимся пять лет. Но Лия - есть, ее звонок раздастся вовремя, не раньше и не позже, и я приеду к ней вовремя. Не опоздаю ни на час.
Как можно выбрасываться в окно, когда на земле, пусть на другом ее конце, живет человек с идентичной душой. Даже если выбросишься в горячке, то надо одуматься в пути, за что-то уцепиться, за дерево или за балконные перила, приостановить движение и влезть обратно тем же путем. Как в обратной киносъемке.
Перед сном мы выходим во двор. Со двора - на улицу.
Посреди улицы густо стоят высокие чинары. Свет фонарей делает их кроны дымными. Луна в небе - как среднеазиатская дыня.
Мы идем вдоль длинной сплошной высокой стены, а навстречу нам медленно, тоже прогуливаясь, - два молодых узбека в халатах. И мне кажется, что я гуляю по территории сумасшедшего дома.
К нам осторожно приблизилась собака, рыжая, как лиса. Ее уши были срезаны до основания, и собака выглядела так, будто на нее надели купальную шапку.
Я догадываюсь: уши срезают для того, чтобы собака лучше слышала приближающегося вора. Она была до того худая, что можно пересчитать все ребра. Я достала из кармана баранку и бросила собаке. Она поймала ее на лету, сразу заглотнула и, видимо, подавилась. Пошла от меня, осторожно и недоуменно неся свое невесомое тело. Наклонила голову, вернула на землю баранку, после этого уже с толком съела и снова подошла ко мне.
Меня вдруг пробил озноб, и я затряслась так, как будто я только что вылезла из осенней речки на берег.
- Ты замерзла? - удивилась Лия.
Я куталась в чопан. У меня зуб на зуб не попадал. А собака стояла и смотрела, чуть склонив свою круглую голову.
Это был не холод. Просто сострадание и нежность возвращались в меня. Так, наверное, возвращается душа в заброшенное тело, как хозяин в пустующий дом.
Вторник
- Папа звонил, - сказала Машка Кудрявцева, глядя на меня исподлобья.
Я увидела по ее лицу, что она знает ВСЕ, но не знает - знаю ли я, и боится нанести мне душевную травму.
Врать она, бедная, не умеет, и на ее детском личике столько всего, что я не могу смотреть. Наклоняюсь и расстегиваю дорожную сумку. Достаю подарки: чопан, тюбетейку, казан для плова и кумган - кувшин для омовения.
В Москве это все неприменимо, включая казан, так как он без крышки и не лезет в духовку.
- Кому звонил, тебе или мне? - спрашиваю я.
- Разве это не одно и то же?
- Конечно, нет. Ты - это ты. А я - это я.
Я даю ей право на самоопределение, вплоть до отделения. Право на автономность. Но она отвергает это право.
- Глупости. Я - это ты. А ты - это я.
Мне тяжело существовать на корточках, и я сажусь на пол.
- Мама, у меня к тебе очень, очень важное дело. Я хочу поехать с Костей на каникулы к ним на дачу.
- Хочешь, так поезжай, - отвечаю я.
Машка не ожидала такого поворота событий. Она приготовилась к моему сопротивлению, а сопротивления не последовало. И было похоже, как если бы она разбежалась, чтобы вышибить дверь, а дверь оказалась открытой. Машка мысленно поднялась, мысленно отряхнулась.
- К тебе хочет зайти Костина мама. Выразить ответстенность.
- Какую еще ответственность? - насторожилась я.
- За меня. Вообще...
- А зачем?
Хотя глупый вопрос. Это, пожалуй, самое главное в жизни - ответственность друг за друга.
Я поднимаюсь. Подхожу к окну. Смотрю, как метет мелкая колкая метель.
Из моего окна виднеется посольство Ливии, обнесенное забором.
То, что внутри забора, - их территория. Вокруг зимняя Москва, а в середине - Ливия, с ее кушаньями и традициями.
- Что отец говорил?
- Говорил, что я уже большая.
Значит, взывал к пониманию: "Ты уже большая и все должна понимать". А если Машка отказывалась понимать, то утешал себя: "Вырастешь, поймешь".
- Маша...
- Что?
- Если ты выйдешь замуж, возьмешь меня к себе?
- Само собой...
- Я не буду занудствовать. Я буду покладистая старушка.
Машка помолчала у меня за спиной. Потом спросила:
- А ты видела мои белые сапоги?
- Хочешь, возьми мои.
- А ты? - оторопела Машка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161