..
Она тайком списала отцовское расписание и еще pas послала Ахима на разведку.
Тот незаметно проследил за отцом и его пассией, установил, что они вошли в дом возле кладбища св. Павла, и, вернувшись домой, гордо объявил:
— Я знаю, где живет Луковка и как ее зовут.
К счастью, мать была еще на работе; я опасался, как бы она чего-нибудь не натворила, застав отца у чужой женщины.
— Пока ты будешь держать язык за зубами,— приказал я брату.— Или тебе охота, чтобы они развелись?
Наутро я до занятий сам пошел к кладбищу и дождался там отца. Он, как всегда аккуратный, в отутюженной форме, вовремя отправился на работу.
— Значит, все-таки шпионите за мной,— сказал он, увидев меня.
Я немного проводил его, но так и не придумал, что сказать, только попросил:
— Останься с нами, вернись опять домой.
Да и что, собственно, мне было ему сказать? Отец торопился, утро как-никак, не до разговоров, и задолго до депо распрощался со мной, неприязненно бросив:
— Оставь меня в покое!
Вечером он подошел к моему письменному столу в спальне и сказал:
— Знаю, ты надо мной смеешься. Начитался книжек, умных мыслей набрался. Когда ты говоришь, я ничего толком не понимаю. Ты думаешь, глупый трамвайщик, даже вагоновожатым не стал. А тебе все легко дается, да и вашей матери тоже. И незачем меня обманывать, я вам просто в тягость.
Я прямо остолбенел, глядя, как он вытаскивает из шкафа свою перину, костюмы, пальто и рубашки.
— Папочка, не надо! — Я кинулся за ним и увидел, что перед домом стоит тележка, на которую он грузит свое имущество.
— Молчи!— прикрикнул он, отодвигая меня в сторону. Сложил в тележку белье, пуловеры и джемпера, а также кровать и комод.— Я взял только свое. И оставьте меня в покое, а я оставлю в покое вас и не буду вам больше докучать.
Не говоря ни слова, лишь закусив губы, мать сидела в комнате у стола, склонясь над своими счетами.
— Ступай, ступай к своей Луковице! — кричал брат.— Убирайся!
А я еще раз сказал отцу у двери:
— Пожалуйста, не уходи!
Но он пошел к тележке, постоял некоторое время, кивком подозвал меня, вытащил из кармана связку ключей и передал мне. Потом взялся за тележку и, опустив голову, потащил ее прочь.
Возможно, он пытался бежать от воспоминаний и хотел начать здесь новую жизнь, но большой город не принял его. Теперешнее существование казалось ему пустым, ничего не стоящим, лишь прошлое еще что-то значило, Шютценхофберг, новая скамейка под деревьями, поставленная его заботами. Несколько раз я заходил туда к нему, брат бывал чаще; позднее он сидел там в одиночестве, порой грыз яблоки, поджидая нас. Время от времени мы видели его под окном, в свете нашего уличного фонаря, но к двери он не подходил. Память, как видно, мучила его, он закрыл глаза и улыбнулся. Право, ему не стоило обманывать меня, я-то чувствовал, каково ему на самом деле. Трамвай вдруг снова помчался куда-то, и отец, именно отец, словно бы тащил сейчас за собой тяжкое, смертельное безмолвие, разочарованность матери, ее отчаяние в тот миг, когда она подбежала к окну и уставилась на его тележку с барахлом, которая медленно, рывками выехала из-под нашего фонаря. Он видел, как мать выскочила из дома и побежала было за ним. Он еще раз остановился, обернулся и промолчал, вместо того чтобы сказать: «Не могу я без тебя жить, без тебя и без детей». Будто трамвай по рельсам, который останавливается лишь на миг и тотчас едет дальше,— так и он уехал, укатил, исчез. Никаких планов v него не было, ничего не было, ни лучика надежды, который, может, и остановил бы его в последнюю минуту. Брат вдруг бросился за ним, как бешеный помчался с собакой за тележкой. Отец встретил его криком: «Оставьте меня, оставьте меня в покое!» Собака перебегала от одного к другому, лаяла, скулила, металась чуть не под колесами тележки, ехавшей к кладбищу, за стеной которого отцу хотелось быть похороненным.
— Зачем? — спросил я.— Зачем ты это сделал?
Он сидел рядом со мной, понурив голову, мрачно глядя перед собой, и молчал.
И еще раз я привел отца обратно домой.
— Давай,— сказала мать, когда я взял у угольщика тележку и привязал к ней Михеля, который все время сновал между кладбищем и нашей квартирой. Пес визжал, лаял, теребил меня и путался под ногами — ему не терпелось вновь собрать нас под одной крышей. Тележка катила через Барбарафельд и людные улицы. Народ качал головами, расступался.
— Отец! Отец! — позвал я, стуча в дверь.
Луковка стояла у него за спиной, когда он вышел, подтянутый, в форме, и увидел тележку. Он надел фуражку, вытащил свои вещи, разобрал кровать и комод, попросил меня помочь с погрузкой.
— Ты должна понять, Эрна,— сказал он, отнес все в тележку, обвязал веревкой, спокойно и невозмутимо, а не судорожно, как в тот день, когда переезжал сюда.
— Я знал, что ты придешь,— проговорил он, когда мы тронулись в путь.
Его ничуть не смущало, что было светло и он сгружал свой скарб на глазах у прилипших к окнам соседей, внес вещи в дом и обнял мать, которая его поцеловала. Три дня спустя он опять съехал.
Мы с Урсулой лежали на траве в лесу недалеко от Шютценхофберга, и она шептала:
— Я рожу ребенка.
Голос у нее был хриплый, она курила и кашляла, обнимала меня, рассказывала о книге «Пелле-завоеватель» , которую только что прочитала и принесла мне.
— Если будет мальчик,— сказала она,— назову его Пелле. Только так.
Я кивнул, держа ее сигарету, пока она говорила о Пелле, Пелле из книги и нашем Пелле, каким он должен стать: борцом, потому что мир невыносим без борьбы против нищеты, глупости, войны.
— Ты меня любишь? — спрашивала она.— Хочешь ребенка?
Я любил ее, желал того же, что и она, курил, тушил сигарету, падал с ней в траву, обнимал, целовал.
— Да,— сказал я, когда уже был в состоянии размышлять,— и ребенка хочу.
— Так нельзя.— Мать изумленно смотрела на меня.— Нет, это неправда.
Урсула пришла вместе со мной в магазин, и, пока они шептались, я стоял поодаль. Мать закурила сигарету, и дым обволакивал заднюю дверь, у которой они горячо спорили о чем-то.
— Нет,— несколько раз повторила мать,— невозможно.
Потом Зеленая убежала.
1 Роман известного датского писателя Мартина Андерсена-Нек-се (1869—1954).
— Я не допущу, чтобы ты испортил себе жизнь! — крикнула мне мать.— Хватит и того, что моя вконец испорчена, так же все начиналось.
Она вернулась за прилавок, где суетились еще две продавщицы и стояло человек пять покупателей. Возле дверей затормозил грузовой фургон, развернулся, из кабины выскочил мужичонка с лисьей физиономией и завопил:
— Ты где прячешься? Это я, кое-что тебе привез, Гер-ди, милочка!
Я хотел было уйти, но мать подозвала меня к себе и предупредила:
— Смотри, чтоб без глупостей! Я сегодня же вечером пойду к ее родителям, а ты помалкивай.
В дверях появился мужичонка с улыбкой на лице и ящиком красных яблок в руках.
— Специально для тебя,— сказал он.— И, конечно, для твоих сыновей.
Приближались выпускные экзамены, но Сэр и другие все не возвращались. Я не раз встречал отца Сэра, он поседел как лунь.
— Ты что-нибудь слышал? — спрашивал он, заверяя, что его сын ни в чем не виноват. И запальчиво ругал меня, друзей Сэра и учителей: мол, сидят сложа руки, палец о палец не ударят, в то время как молодые ребята— за решеткой, может, погибают. Он-то сам где только пороги не обивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Она тайком списала отцовское расписание и еще pas послала Ахима на разведку.
Тот незаметно проследил за отцом и его пассией, установил, что они вошли в дом возле кладбища св. Павла, и, вернувшись домой, гордо объявил:
— Я знаю, где живет Луковка и как ее зовут.
К счастью, мать была еще на работе; я опасался, как бы она чего-нибудь не натворила, застав отца у чужой женщины.
— Пока ты будешь держать язык за зубами,— приказал я брату.— Или тебе охота, чтобы они развелись?
Наутро я до занятий сам пошел к кладбищу и дождался там отца. Он, как всегда аккуратный, в отутюженной форме, вовремя отправился на работу.
— Значит, все-таки шпионите за мной,— сказал он, увидев меня.
Я немного проводил его, но так и не придумал, что сказать, только попросил:
— Останься с нами, вернись опять домой.
Да и что, собственно, мне было ему сказать? Отец торопился, утро как-никак, не до разговоров, и задолго до депо распрощался со мной, неприязненно бросив:
— Оставь меня в покое!
Вечером он подошел к моему письменному столу в спальне и сказал:
— Знаю, ты надо мной смеешься. Начитался книжек, умных мыслей набрался. Когда ты говоришь, я ничего толком не понимаю. Ты думаешь, глупый трамвайщик, даже вагоновожатым не стал. А тебе все легко дается, да и вашей матери тоже. И незачем меня обманывать, я вам просто в тягость.
Я прямо остолбенел, глядя, как он вытаскивает из шкафа свою перину, костюмы, пальто и рубашки.
— Папочка, не надо! — Я кинулся за ним и увидел, что перед домом стоит тележка, на которую он грузит свое имущество.
— Молчи!— прикрикнул он, отодвигая меня в сторону. Сложил в тележку белье, пуловеры и джемпера, а также кровать и комод.— Я взял только свое. И оставьте меня в покое, а я оставлю в покое вас и не буду вам больше докучать.
Не говоря ни слова, лишь закусив губы, мать сидела в комнате у стола, склонясь над своими счетами.
— Ступай, ступай к своей Луковице! — кричал брат.— Убирайся!
А я еще раз сказал отцу у двери:
— Пожалуйста, не уходи!
Но он пошел к тележке, постоял некоторое время, кивком подозвал меня, вытащил из кармана связку ключей и передал мне. Потом взялся за тележку и, опустив голову, потащил ее прочь.
Возможно, он пытался бежать от воспоминаний и хотел начать здесь новую жизнь, но большой город не принял его. Теперешнее существование казалось ему пустым, ничего не стоящим, лишь прошлое еще что-то значило, Шютценхофберг, новая скамейка под деревьями, поставленная его заботами. Несколько раз я заходил туда к нему, брат бывал чаще; позднее он сидел там в одиночестве, порой грыз яблоки, поджидая нас. Время от времени мы видели его под окном, в свете нашего уличного фонаря, но к двери он не подходил. Память, как видно, мучила его, он закрыл глаза и улыбнулся. Право, ему не стоило обманывать меня, я-то чувствовал, каково ему на самом деле. Трамвай вдруг снова помчался куда-то, и отец, именно отец, словно бы тащил сейчас за собой тяжкое, смертельное безмолвие, разочарованность матери, ее отчаяние в тот миг, когда она подбежала к окну и уставилась на его тележку с барахлом, которая медленно, рывками выехала из-под нашего фонаря. Он видел, как мать выскочила из дома и побежала было за ним. Он еще раз остановился, обернулся и промолчал, вместо того чтобы сказать: «Не могу я без тебя жить, без тебя и без детей». Будто трамвай по рельсам, который останавливается лишь на миг и тотчас едет дальше,— так и он уехал, укатил, исчез. Никаких планов v него не было, ничего не было, ни лучика надежды, который, может, и остановил бы его в последнюю минуту. Брат вдруг бросился за ним, как бешеный помчался с собакой за тележкой. Отец встретил его криком: «Оставьте меня, оставьте меня в покое!» Собака перебегала от одного к другому, лаяла, скулила, металась чуть не под колесами тележки, ехавшей к кладбищу, за стеной которого отцу хотелось быть похороненным.
— Зачем? — спросил я.— Зачем ты это сделал?
Он сидел рядом со мной, понурив голову, мрачно глядя перед собой, и молчал.
И еще раз я привел отца обратно домой.
— Давай,— сказала мать, когда я взял у угольщика тележку и привязал к ней Михеля, который все время сновал между кладбищем и нашей квартирой. Пес визжал, лаял, теребил меня и путался под ногами — ему не терпелось вновь собрать нас под одной крышей. Тележка катила через Барбарафельд и людные улицы. Народ качал головами, расступался.
— Отец! Отец! — позвал я, стуча в дверь.
Луковка стояла у него за спиной, когда он вышел, подтянутый, в форме, и увидел тележку. Он надел фуражку, вытащил свои вещи, разобрал кровать и комод, попросил меня помочь с погрузкой.
— Ты должна понять, Эрна,— сказал он, отнес все в тележку, обвязал веревкой, спокойно и невозмутимо, а не судорожно, как в тот день, когда переезжал сюда.
— Я знал, что ты придешь,— проговорил он, когда мы тронулись в путь.
Его ничуть не смущало, что было светло и он сгружал свой скарб на глазах у прилипших к окнам соседей, внес вещи в дом и обнял мать, которая его поцеловала. Три дня спустя он опять съехал.
Мы с Урсулой лежали на траве в лесу недалеко от Шютценхофберга, и она шептала:
— Я рожу ребенка.
Голос у нее был хриплый, она курила и кашляла, обнимала меня, рассказывала о книге «Пелле-завоеватель» , которую только что прочитала и принесла мне.
— Если будет мальчик,— сказала она,— назову его Пелле. Только так.
Я кивнул, держа ее сигарету, пока она говорила о Пелле, Пелле из книги и нашем Пелле, каким он должен стать: борцом, потому что мир невыносим без борьбы против нищеты, глупости, войны.
— Ты меня любишь? — спрашивала она.— Хочешь ребенка?
Я любил ее, желал того же, что и она, курил, тушил сигарету, падал с ней в траву, обнимал, целовал.
— Да,— сказал я, когда уже был в состоянии размышлять,— и ребенка хочу.
— Так нельзя.— Мать изумленно смотрела на меня.— Нет, это неправда.
Урсула пришла вместе со мной в магазин, и, пока они шептались, я стоял поодаль. Мать закурила сигарету, и дым обволакивал заднюю дверь, у которой они горячо спорили о чем-то.
— Нет,— несколько раз повторила мать,— невозможно.
Потом Зеленая убежала.
1 Роман известного датского писателя Мартина Андерсена-Нек-се (1869—1954).
— Я не допущу, чтобы ты испортил себе жизнь! — крикнула мне мать.— Хватит и того, что моя вконец испорчена, так же все начиналось.
Она вернулась за прилавок, где суетились еще две продавщицы и стояло человек пять покупателей. Возле дверей затормозил грузовой фургон, развернулся, из кабины выскочил мужичонка с лисьей физиономией и завопил:
— Ты где прячешься? Это я, кое-что тебе привез, Гер-ди, милочка!
Я хотел было уйти, но мать подозвала меня к себе и предупредила:
— Смотри, чтоб без глупостей! Я сегодня же вечером пойду к ее родителям, а ты помалкивай.
В дверях появился мужичонка с улыбкой на лице и ящиком красных яблок в руках.
— Специально для тебя,— сказал он.— И, конечно, для твоих сыновей.
Приближались выпускные экзамены, но Сэр и другие все не возвращались. Я не раз встречал отца Сэра, он поседел как лунь.
— Ты что-нибудь слышал? — спрашивал он, заверяя, что его сын ни в чем не виноват. И запальчиво ругал меня, друзей Сэра и учителей: мол, сидят сложа руки, палец о палец не ударят, в то время как молодые ребята— за решеткой, может, погибают. Он-то сам где только пороги не обивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36