Зря вы обижаетесь на меня, дядя, и меня зря обижаете. Обо всем этом мы ведь уже говорили с вами три года назад, вечером того дня, когда я получил аттестат, а с ним и свидетельство тракториста. Помните? Вы послали за мной человека — позвали к себе. За вашим столом я сидел, как на иголках, стеснялся вас всех: и вашей жены (хотя в школе я чувствовал себя на ее уроках свободно), и ваших сыновей. Вы пошутили тогда, посмеялись, и, когда увидели, что я обрел способность слышать и понимать, заговорили о жизни... Тогда- то вы и спросили впервые: «Знаешь, что и дядя имеет права отца?» Тогда вы и заговорили впервые, что я должен оставить мать и ехать учиться. Не поднимая головы, я с трудом отвечал вам: «Год-два поработаю, дядя. Потом... мама стала часто болеть, кроме меня, у нее ведь никого...» — «Ну и что, что болеет? — сердились вы. — Как ты не понимаешь, кто она тебе?
Просто чужая женщина. Ну вырастила тебя — спасибо! До сегодняшнего дня говорили спасибо. Еще скажем. Ты что за странный человек! Девятнадцать лет, а не можешь отличить белого от черного. Завтра твои проклятья или благодарности кому достанутся? Мне да твоему отцу, твоим родственникам, — но не ей, не чужой этой женщине!» — «Ведь я...» — «Ну что «я», «я», что «я»?! Зачем столько якаешь? Знаю, знаю, чем собрался заняться: сын мой Абдурахим, которого отправлю в институт, пришел и сказал, что в совхозе только и ждут тебя, дадут изношенный трактор! Больше будет стоять в борозде, чем работать». Я растерянно молчал. Вы опорожнили несколько пиалок чаю и уже спокойнее распорядились: «Иди и скажи ей, что будешь учиться. Скажи, это совет дяди. Если она хочет увидеть тебя человеком, согласится. Если возразит — ясно, цель ее: держать тебя слугой у своих дверей..» Никто до сих пор не говорил так о моей матери, сердце мое переворачивалось от жалости к ней. Не знаю, откуда во мне взялась смелость, но я сказал вам тогда, что ничего не стану передавать маме, что, как и решил, пойду работать, что мама вовсе не чужая мне... Вы, очевидно, не ожидали от меня возражений, очень рассердились: «Это все, что можешь ответить?» — «Да, все». — «Э... ты, оказывается, чистый дурак! Э... вставай! Я думаю, как этого босоногого в люди вывести, забочусь о нем, а он — слушайте, — что говорит, и это вместо благодарности!» Маме я ничего не сказал об этом разговоре. Но когда через неделю я подошел к директору совхоза, с которым уже раньше договорился о работе, он повел себя странно. Помялся, помолчал, посмотрел в окно... Затем признался: «Я тебе скажу правду, Фируз. Приходил ко мне твой дядя, Аскаров, просил не давать тебе работы. Оказывается, он хочет учить тебя. Сам знаешь, в совхозе рабочих мест мало, людей много. Я от всего сердца хотел тебе помочь... И парень ты работящий, и трактор знаешь. Однако твой дядя человек почтенный, пользуется уважением, я не могу не считаться с ним. Ты еще молод. Если хочет учить тебя, послушайся, не упрямься...» Я не стал спорить, молча ушел. В тот же день обо всем рассказал отцу. Отец спокойно выслушал, ни разу не перебив и не возразив, а потом, недовольно пристукнув палкой, ответил: «Я сам поговорю с директором. Твой дядя, сынок, слишком привык быть хозяином. Прости его, он всегда был такой». Через два дня отец сказал: «Директор берет тебя, даст трактор». Вы, дядя, и об отце моем говорите, что не до меня ему, но, если б не отец, где бы мне пришлось работать? А мама моя — она же взяла меня, крошечного, — душа уже отлетала, взяла из вашего дома к себе... избавила вас от многих беспокойств, а меня от ненависти вашей жены. Только не думайте, что все это я узнал от матери, — она и слова о вас плохого не сказала. Нет, услыхал от людей... Если человек сирота, вокруг бывает много сочувствующих« Только вот большинство сочувствует лишь на словах...
— Входите, добро пожаловать!
Фируз увидел: мать встретила у калитки дядю Хидоята и его сына Афзала, приглашала их к дастархану.
Она принесла плов, а потом долго беседовали за чаем.
От раздражительности Аскарова не осталось и следа. После плова он сделался весел и старался вытянуть из дяди Хидоята какую-нибудь забавную историю— старик был мастер рассказывать и умел посмешить. Даже Афзал, не раз слышавший приключения отца, глядел ему в рот, а потом заливисто смеялся; Аскаров громко хохотал, обняв свой большой живот. Рассказы старика напоминали то веселые притчи, то сочные анекдоты, и Фируз мало-помалу начал забывать о своем столкновении с дядей.
Аскаров, подобно многим в селе, считал, что не дело старого человека смешить собравшихся, поэтому обращался к дяде Хидояту снисходительно:
— Да, удивительные приключения вы пережили, Хидоят-бай, живите подольше... Теперь рассказали бы нам, как вы ходили к своей невесте.
— И не надоело? Тысячу раз, наверное, слышали,
— Как может надоесть, уважаемый Хидоят-бай,— вы любого шута за пояс заткнете! Ну, давайте, давайте, посмеемся еще...
Простодушный дядя Хидоят не обижался на тех, кто в застолье втягивал его в разговор, заставляя рассказывать истории из своей жизни, а потом вместе с
собравшимися смеялся над ним. Может быть, он не чувствовал насмешки, а может, думал, что смех счищает ржавчину с сердца,
Кто знает!
Вот и сейчас в ответ на слова Аскарова старик с важным видом расчесал пальцами бороду и без тени улыбки начал:
— Сами знаете, мой покойный тесть был чабаном. Той весной, когда нас сосватали с матерью Афзала, он с семьей жил в кочевье Суртеппа. Однажды вечером, захватив подобающие случаю гостинцы, я сел на осла и отправился знакомиться с невестой. Сам бы я, конечно, не решился поехать, но отец мой, сердясь на мою несмелость, обозвал меня киселем и буквально вытолкнул из дому. Путь предстоял неблизкий, быстро темнело, к тому же начался дождь, и получилось так, что приехал я в кочевье, когда там уже собирались спать. Будущая теща, приняв меня приветливо — с открытым лицом, как родного, пригласила в юрту. Поставила угощение, привела свою дочь, а сама исчезла. Будущий мой тесть и вовсе не показался. Наконец я сообразил, что они оба вместе с младшими детьми остались ночевать в юрте у соседа... Да, так вот и получилось: были мы с невестой одни. Она сидела в полутьме у стены, стесняясь меня и закрыв нижнюю часть лица платком — только глаза поблескивали. И молчала. Молчал и я. Долго мы оба молчали, потом мне это надоело, и я стал говорить разные слова, желая услышать в ответ ее голос.
— И что же вы ей говорили?— с подначкой спросил Аскаров, лукаво подмигнув Фирузу.
— Сейчас уже не помню... знаю, что очень хотел рассмешить ее. Только ничего у меня не получалось: не смеялась невеста, лишь кивала головой, что бы я ни сказал. Спрошу: «Не скучно вам жить в кочевье?»— кивает; «какой ливень начался»—опять кивает, и непонятно, соглашается или нет... Я совсем приуныл. Потом вышел по нужде, отправился подальше от кочевья. Темно, дождь шумит — ничего не видно и не слышно, Возвратился и вижу: стоят в ряд шесть юрт, из которой вышел — неизвестно. «О боже, что же делать?»-— забеспокоился я. А дождь, проклятый, все льет, я уже промок до нитки, и что дальше будет, не знаю.
— Эх, надо было рискнуть, не раздумывая, войти в первую попавшуюся!— возбужденно прошептал Аскаров. Он слышал эту историю, наверное, в десятый раз, однако переживал, похоже, не меньше самого дяди Хидоята.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34