Назокат в замешательстве опустила взгляд.
— Так... Дядя приходил...
Фируз тут же вспомнил, что встретил Шариф-шабкура по дороге сюда и тот был явно чем-то разозлен.
— ...Поговорили с ним.
Его, похоже, подослал Наймов. «Ты помиришься с мужем или нет?! До каких пор будешь позорить нас, живя без присмотра?!»— сказал он, а когда она ответила, что не вернется к Наимову, пришел в ярость и обругал ее. Но больнее всего обидело другое. Указывая на маленького Рустама, он кричал: «С этаким хвостом какому достойному мужчине ты будешь нужна?!»
Когда дядя ушел, она вспомнила эти слова и горько расплакалась.
— Ничего, Фируз... Как хорошо, что ты пришел. Да я уже и забыла обо всем.
— Вот не думал, что в такой день увижу тебя с мокрыми глазами.
Назокат улыбнулась.
— Так, значит, ты не забыл?
— Нет, Назокат. Даже в армии помнил об этом дне и сердцем был с тобой.
— А помнишь, в последний год в школе...
— Конечно... Мы тогда собрались у тебя дома — твой отец сам был во главе стола и даже разрешил нам выпить по рюмке вина. Я ведь и вкус его до сих пор помню — сладкое, будто лимонад.
— Правда, правда... и я помню, а называлось оно Ганчи». Отец строгий был, а тогда впервые сказал: I ели хочешь, пригласи ребят из своего класса...»
Подумать только, уже три года, как нет отца/" И за это время меня поздравили один только раз...— По щеке Назокат покатилась слезинка.— Сегодня.., Соседка поздравила. Ты ее не знаешь, наверное, года два как она перешла в нашу школу.. Тоже русский язык преподает. Мы с Рустам-джоном одно время жили у нее.
Фируз вспомнил слова Сафара, когда тот вез его в селение с полустанка: «Она не вернулась к Наимову, Месяца три жила у одной русской учительницы, а потом школа дала ей квартирку...»
Назокат поднялась и принесла из кухоньки бутылку шампанского, два бокала и коробку шоколадных конфет. Коробка была открыта, и бутылка откупорена, хотя оставалась почти полной.
— Приходила моя подруга, та учительница, поздравить меня...
Фируз только сейчас сообразил, что явился с пустыми руками, и покраснел.
— Посидели с ней полчаса, выпили понемножку. Оказывается, для тебя оставили...— Назокат улыбнулась, хотя на ресницах застыли слезинки.— Если не жалко, поделись со мной, ладно?
Фируз смотрел на нее, и в глазах его она видела доброту и сострадание.
— Что же ты не наливаешь?— спросила Назокат.— Или думаешь, раз ты гость, я сама должна ухаживать за тобой?
«Назокат, милая, я же все вижу. Я вижу, как ты стараешься казаться беспечной! Вижу твое смущение, понимаю твою боль и ложность твоего положения — ведь это больше всего тяготит тебя, правда? Перестань терзать себя. Поставь крест на прошлом, что миновало, то не вернется...»
Он налил шампанское в бокалы.
— За твое счастье! Будь всегда такой же гордой...
— Спасибо, Фируз.
За окнами метался и гудел холодный ветер, иногда под его напором начинали вздрагивать стекла. Но в этой небольшой уютной комнате в мягком свете лампы Фируз сидел лицом к лицу с Назокат, и ему казалось, что комната несется куда-то сквозь тьму ночи и ледяное дыхание приближающейся зимы. Щеки его пылали, по спине пробегал холодок — сладкий озноб волнения,
— Фируз? А как... как твоя мама?..
В последний раз она видела тетушку Шарофат зимой прошлого года. Пожилая женщина осторожно ступала по скользкому тротуару—в руках держала фанерный ящик с написанным чернилами адресом. Назокат поздоровалась, расспросила ее и узнала, что та несет на почту посылку Фирузу. Она взяла из рук тетушки Шарофат ящичек, вместе с ней зашла в здание почты и сама отправила посылку. Тетушка Шарофат, помолившись за нее, вернулась в село. А Назокат, узнав адрес Фируз, возвратилась домой, и такое родилось в ней желание написать ему, рассказать о невеселой своей жизни, что она тут же достала листок бумаги и села за стол.
Но когда уже запечатала конверт и написала адрес, что-то вдруг будто толкнуло ее в грудь. Она заплакала и сожгла письмо. Нет, не могла она ему жаловаться, да и Фируз, ведь он уже не прежний, как и она...
— ...Хорошо себя чувствует?—спрашивала Назокат.
— Похоже, мое возвращение пошло ей на пользу.
— Что же ты тогда такой невеселый?
Назокат задумчиво глядела на него, потом принужденно улыбнулась. Взяла бутылку, стоявшую перед Фирузом, и сама налила ему и себе. На этот раз выпили молча, как очень близкие люди, которые думают об одном.
— Хочешь, я расскажу одну притчу?
— Еще бы!
— Тогда слушай!— Назокат умолкла на миг, будто припоминая, потом медленно начала:
— Было, не было, но было, земли не было, пашня была, да один старик... Что там дальше?.. Смеешься, да?
Фируз заглянул ей в глаза и увидел, что печали в них как не бывало — играют веселые искры...
— Нет, это не то. Я расскажу тебе другую историю.
— А я буду слушать.
— Сейчас, Фируз, подожди.
Назокат замолчала и задумалась о чем-то.
— Что, и эту тоже забыла?
Нет, эту я буду помнить всегда. Потому что она про нас с тобой. Если бы мы тогда лучше слушали, что говорят нам наши сердца!.. Мы оба виноваты, Фируз. Ты ведь молчал, а я ждала от тебя этих слов каждый раз, когда мы оставались одни. Но ты молчал, ты говорил только о постороннем, и я убеждалась, что ты ничего не замечаешь, не чувствуешь, что происходит со мной. Ведь только этим летом, встретив меня, ты сказал, что просто не решался заговорить тогда. Но моя вина больше, Фируз, я не сумела сберечь то, что было у нас, не сумела прислушаться к себе... Почему я вышла замуж, почему для меня все сложилось так несчастливо, — я и сейчас не могу объяснить. Иногда я думаю, что в те дни у меня украли мой разум и связали мой язык. Как будто хитро, осторожно и ловко меня подводили к пропасти, а я и не замечала... Наимовы — они жили рядом, немного выше нас, через несколько дворов. Зимой, когда мы были в десятом классе, он вернулся после института и вскоре стал каждое утро попадаться мне на дороге. Я не придавала значения этим встречам и не отвечала на его расспросы. Потом его назойливость стала раздражать меня, и несколько раз я сознательно старалась обидеть его. Я говорила: «Не будьте навязчивым, словно муха!» Но у него толстая кожа... Он обращал мои слова в шутку и продолжал каждый день поджидать меня. И постепенно я смирилась, а потом и привыкла. Иногда я даже вспоминала его с улыбкой — такое настойчивое ухаживание не могло не льстить. Он ведь был видный парень — высокий, красивый, вежливый... И так он постепенно, день за днем приучал меня... Когда мы окончили одиннадцатый класс, я по совету отца поехала в Душанбе и подала документы в педагогический институт. Он несколько раз появлялся в городе, а на мои удивленные вопросы отвечал, что приехал то к Насиру, то в командировку. Ты ведь знаешь, Насир в тот год тоже ездил поступать... И вот оказалось — в дни, когда я сдавала экзамены, Наймов ждал меня у дверей института и всегда с букетом. Когда я выходила радостная, он радовался вместе со мной, и это как-то объединяло нас. Еще он привозил мне письма из дому, а однажды целую сумку фруктов и сдобных лепешек, которые послала мама. Господи, если бы я понимала, как все это тонко было рассчитано! Я впервые чувствовала и видела такое откровенное внимание к себе, слышала
приятные, льстящие самолюбию слова и радовалась. Мир казался мне ярче, чем это было на самом деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34