— Вроде бы тут одна похожа на нее!— Панкрац говорил громко и рассмеялся, встретившись со взглядом, которым его наградила гувернантка.— Возможно, это сестры!— не обращая внимания на гуляющих, которые заинтересованно оборачивались на них, Панкрац взглянул на капитана.— А вы? Не захаживали ли вы туда? Теперь там все барышни свободны, у них больше нет «мадам», живут, словно в коммуне! В коммуне, ха-ха- ха! Вам надо обязательно посмотреть!
Капитан теперь только понял, почему Панкрац переменил тему разговора; ему стало неудобно и перед гувернанткой, и перед прохожими, и он попытался унять Панкраца:
— Перестаньте, все это глупо! — и отвернулся в другую сторону.
Панкрац сел, продолжая смеяться.
— А тогда, когда вы там были.... а были вы наверняка, кто там не бывал?., тогда это не было глупо?
Капитан молчал. Вместо того чтобы опять сесть, ему показалось самым разумным сейчас уйти, да и пора было! Но его взгляд невольно крался к трубе, затем спускался
к невидимой улице, затерявшейся где-то внизу, словно в темной утробе; сам же он весь засветился, точно озаренный изнутри, и этого своего состояния не скрывал.
— Конечно! — сказал он поначалу глухо.— Вы правы, кто там не бывал? Был когда-то и я! (Не далее как вчера, возвращаясь ночевать к кузине, он подумал, не заглянуть ли сюда перед отъездом! — он хотел это сказать, но промолчал.) Видите ли, все это довольно странно,— продолжил он тихо, но с подъемом,— можно по пальцам пересчитать людей,— я имею в виду прежде всего интеллигенцию...— которые бы там ни разу не побывали! А скажите, кто из нас, из интеллигентных людей, проходя мимо, ощутил необходимость зайти на ту фабрику или в близлежащие лачуги и поинтересоваться, как живут рабочие? Загляни вы один лишь раз вместо борделя на фабрику, и вы бы заговорили иначе!
— А вы думаете, что рабочие не посещают борделя? Немало я их там повидал! — оскалился Панкрац.— Но я, капитан,— он побарабанил пальцами по спинке скамьи,— никак не могу отделаться от впечатления, что вы меня во что бы то ни стало хотите перевоспитать, вы бы еще и из этой скамьи извлекли для себя какую-нибудь мораль...
Он его перевоспитать? — удивился в свою очередь капитан. Он бы еще мог попытаться, и действительно пытался это сделать, когда надеялся, что Панкрац перешел к орюнашам, перестраховавшись из-за истории с Ценеком! Но потом, когда Панкрац объяснил, что его переход произошел исключительно по убеждению, а капитан за его убеждением разглядел и материальную выгоду, и в корне порочную мораль, то о каком перевоспитании могла идти речь и стоило ли вообще продолжать разговор? Все это он говорил исключительно для себя, для очистки совести! — не без доли некоторого самообольщения оправдывался капитан.
— Нет, ни о чем подобном я и не думал... сказал просто так, о чем-то человек должен говорить... А вы все восприняли слишком серьезно!
— Что слишком серьезно? — прервал его с издевкой Панкрац.— Что я оказался по ту сторону баррикады, это? Послушайте, капитан, что бы вы ни говорили, а от меня недалеко ушли!
— Как? — возмутился в душе капитан, но внешне не показал виду.— Вы что-то хотели сказать обо мне...
— Да, да! — Панкрац снова встал.— Вы так долго рассуждали о противоречии между философией и жизнью, а у вас самого, как я заметил из сегодняшней вашей беседы, их столько же! Какие? Первое, об отношениях с вашей крестьянкой! Возможно, вы бы и взяли ее с собой, может, даже и женились на ней, это бы соответствовало вашим демократическим убеждениям! И все же вы не пошли на это,— мне кажется, я правильно истолковал ваше смущение,— не решились пойти, ибо вам неудобно, а что скажет ваше буржуйское окружение! Второе противоречие касается вашей отставки! Сейчас не имеет значения, по каким причинам вы хотите перейти на гражданскую службу, когда-то вы мне это объяснили тем, что не желаете быть в привилегированном положении... Но разве, подав в отставку, ваше положение меняется? Хуже того, так вы, выдавая рекрутам сапоги и хлеб, получаете деньги за какой-то полезный труд, а пенсия бы вам текла в карман ни за что, даром!
Для капитана особенно этот последний довод не был неожиданным: он и сам иногда думал о нем, оправдывая себя тем, что в случае женитьбы ему потребуются большие доходы. Тем не менее сейчас смутился и пробормотал:
— Что делать, мне она все же будет нужна, особенно если сразу не определюсь на гражданскую службу! А с народом я могу,— нашелся он,— и другим способом расплатиться...
— Как, ха-ха-ха! Вы заглядываете далеко вперед! А я, видите ли, такой человек, который любит смотреть на все вблизи, все пощупать своими руками! И с этих позиций о вас я могу сказать,— разрешите мне быть искренним,— уверен, вы никогда не избавитесь от своих противоречий и никогда не бросите военную карьеру! С отставкой, наверное, у вас ничего не выйдет, вы слишком слабовольны, чтобы могли на что-то решиться! Таким образом...— взгляд Панкраца устремился куда-то вдаль,— вы будете служить буржуазии, то есть себе, там же, где и служите, я же — на гражданской службе, и дело от этого,— как бы вы там ни рассуждали, впрочем, пройдет это и у вас,— не меняется! Только я нахожусь в более выгодном положении, чем вы, потому что живу в согласии с самим собой! — он оскалился, а взгляд его остановился на дороге, ведущей с кладбища.
Капитан стоял в задумчивости, явно задетый за живое; по правде сказать, он и сам опасался, что с ним все закончится именно так, как предсказал Панкрац. И все же не позволил пессимизму овладеть собой.
— Совсем необязательно все так и должно быть! И не будет! — сказал он громко.— Увидите, что вы ошиблись!..
— Бросьте, бросьте, капитан! Лучше посмотрите, что это там за процессия?
Капитан еще раньше заметил на дороге, что вела с кладбища, какую-то процессию, сейчас она уже была внизу, на площади, и тут ее скрыл трамвай. Он продолжал всматриваться, не покажется ли она снова, но больше так и не увидел; в общем, она его особенно и не интересовала, он только заметил рассеянно:
— Откуда мне знать! Может, та самая, что проходила по площади, когда мы встретились! Кажется, они что-то пели!
— Да и сейчас поют! — оживился Панкрац, пытаясь рассмотреть через кроны деревьев процессию.— Нет, это не та, в той не было женщин! Слышите, разбираете слова,— он приставил руку к уху и прислушался,— они что-то выкрикивают!
—- Да! — заинтересовался и капитан и тоже прислушался; действительно, раздавались непонятные выкрики.— Что это за люди?
Не успел он договорить, как Панкрац, крутанувшись на каблуках, засмеялся приглушенно и радостно:
— Знаете, кто это? — и, не ответив, снова прислушался. Один из возгласов донесся до него довольно отчетливо, и он весь просиял; лицо его в лучах заходящего солнца выглядело призрачно-желтым, напоминая бронзовую маску.— Я должен поговорить с одним из них! Вот подходящий случай! — он стукнул себя рукой по лбу и быстро застегнул сюртук.— Увидимся в театре, капитан! — махнув на прощание рукой, он бросился через сквер к выходу.
VIII
Капитан в недоумении продолжал стоять, решив, что Панкрац в процессии увидел кого-то из своих друзей орюнашей, возвращавшихся, вероятно, с похорон. Найдя объяснение, он, казалось,— хотя, судя по голосам, процессия была уже недалеко,— потерял к ней всякий
интерес;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Капитан теперь только понял, почему Панкрац переменил тему разговора; ему стало неудобно и перед гувернанткой, и перед прохожими, и он попытался унять Панкраца:
— Перестаньте, все это глупо! — и отвернулся в другую сторону.
Панкрац сел, продолжая смеяться.
— А тогда, когда вы там были.... а были вы наверняка, кто там не бывал?., тогда это не было глупо?
Капитан молчал. Вместо того чтобы опять сесть, ему показалось самым разумным сейчас уйти, да и пора было! Но его взгляд невольно крался к трубе, затем спускался
к невидимой улице, затерявшейся где-то внизу, словно в темной утробе; сам же он весь засветился, точно озаренный изнутри, и этого своего состояния не скрывал.
— Конечно! — сказал он поначалу глухо.— Вы правы, кто там не бывал? Был когда-то и я! (Не далее как вчера, возвращаясь ночевать к кузине, он подумал, не заглянуть ли сюда перед отъездом! — он хотел это сказать, но промолчал.) Видите ли, все это довольно странно,— продолжил он тихо, но с подъемом,— можно по пальцам пересчитать людей,— я имею в виду прежде всего интеллигенцию...— которые бы там ни разу не побывали! А скажите, кто из нас, из интеллигентных людей, проходя мимо, ощутил необходимость зайти на ту фабрику или в близлежащие лачуги и поинтересоваться, как живут рабочие? Загляни вы один лишь раз вместо борделя на фабрику, и вы бы заговорили иначе!
— А вы думаете, что рабочие не посещают борделя? Немало я их там повидал! — оскалился Панкрац.— Но я, капитан,— он побарабанил пальцами по спинке скамьи,— никак не могу отделаться от впечатления, что вы меня во что бы то ни стало хотите перевоспитать, вы бы еще и из этой скамьи извлекли для себя какую-нибудь мораль...
Он его перевоспитать? — удивился в свою очередь капитан. Он бы еще мог попытаться, и действительно пытался это сделать, когда надеялся, что Панкрац перешел к орюнашам, перестраховавшись из-за истории с Ценеком! Но потом, когда Панкрац объяснил, что его переход произошел исключительно по убеждению, а капитан за его убеждением разглядел и материальную выгоду, и в корне порочную мораль, то о каком перевоспитании могла идти речь и стоило ли вообще продолжать разговор? Все это он говорил исключительно для себя, для очистки совести! — не без доли некоторого самообольщения оправдывался капитан.
— Нет, ни о чем подобном я и не думал... сказал просто так, о чем-то человек должен говорить... А вы все восприняли слишком серьезно!
— Что слишком серьезно? — прервал его с издевкой Панкрац.— Что я оказался по ту сторону баррикады, это? Послушайте, капитан, что бы вы ни говорили, а от меня недалеко ушли!
— Как? — возмутился в душе капитан, но внешне не показал виду.— Вы что-то хотели сказать обо мне...
— Да, да! — Панкрац снова встал.— Вы так долго рассуждали о противоречии между философией и жизнью, а у вас самого, как я заметил из сегодняшней вашей беседы, их столько же! Какие? Первое, об отношениях с вашей крестьянкой! Возможно, вы бы и взяли ее с собой, может, даже и женились на ней, это бы соответствовало вашим демократическим убеждениям! И все же вы не пошли на это,— мне кажется, я правильно истолковал ваше смущение,— не решились пойти, ибо вам неудобно, а что скажет ваше буржуйское окружение! Второе противоречие касается вашей отставки! Сейчас не имеет значения, по каким причинам вы хотите перейти на гражданскую службу, когда-то вы мне это объяснили тем, что не желаете быть в привилегированном положении... Но разве, подав в отставку, ваше положение меняется? Хуже того, так вы, выдавая рекрутам сапоги и хлеб, получаете деньги за какой-то полезный труд, а пенсия бы вам текла в карман ни за что, даром!
Для капитана особенно этот последний довод не был неожиданным: он и сам иногда думал о нем, оправдывая себя тем, что в случае женитьбы ему потребуются большие доходы. Тем не менее сейчас смутился и пробормотал:
— Что делать, мне она все же будет нужна, особенно если сразу не определюсь на гражданскую службу! А с народом я могу,— нашелся он,— и другим способом расплатиться...
— Как, ха-ха-ха! Вы заглядываете далеко вперед! А я, видите ли, такой человек, который любит смотреть на все вблизи, все пощупать своими руками! И с этих позиций о вас я могу сказать,— разрешите мне быть искренним,— уверен, вы никогда не избавитесь от своих противоречий и никогда не бросите военную карьеру! С отставкой, наверное, у вас ничего не выйдет, вы слишком слабовольны, чтобы могли на что-то решиться! Таким образом...— взгляд Панкраца устремился куда-то вдаль,— вы будете служить буржуазии, то есть себе, там же, где и служите, я же — на гражданской службе, и дело от этого,— как бы вы там ни рассуждали, впрочем, пройдет это и у вас,— не меняется! Только я нахожусь в более выгодном положении, чем вы, потому что живу в согласии с самим собой! — он оскалился, а взгляд его остановился на дороге, ведущей с кладбища.
Капитан стоял в задумчивости, явно задетый за живое; по правде сказать, он и сам опасался, что с ним все закончится именно так, как предсказал Панкрац. И все же не позволил пессимизму овладеть собой.
— Совсем необязательно все так и должно быть! И не будет! — сказал он громко.— Увидите, что вы ошиблись!..
— Бросьте, бросьте, капитан! Лучше посмотрите, что это там за процессия?
Капитан еще раньше заметил на дороге, что вела с кладбища, какую-то процессию, сейчас она уже была внизу, на площади, и тут ее скрыл трамвай. Он продолжал всматриваться, не покажется ли она снова, но больше так и не увидел; в общем, она его особенно и не интересовала, он только заметил рассеянно:
— Откуда мне знать! Может, та самая, что проходила по площади, когда мы встретились! Кажется, они что-то пели!
— Да и сейчас поют! — оживился Панкрац, пытаясь рассмотреть через кроны деревьев процессию.— Нет, это не та, в той не было женщин! Слышите, разбираете слова,— он приставил руку к уху и прислушался,— они что-то выкрикивают!
—- Да! — заинтересовался и капитан и тоже прислушался; действительно, раздавались непонятные выкрики.— Что это за люди?
Не успел он договорить, как Панкрац, крутанувшись на каблуках, засмеялся приглушенно и радостно:
— Знаете, кто это? — и, не ответив, снова прислушался. Один из возгласов донесся до него довольно отчетливо, и он весь просиял; лицо его в лучах заходящего солнца выглядело призрачно-желтым, напоминая бронзовую маску.— Я должен поговорить с одним из них! Вот подходящий случай! — он стукнул себя рукой по лбу и быстро застегнул сюртук.— Увидимся в театре, капитан! — махнув на прощание рукой, он бросился через сквер к выходу.
VIII
Капитан в недоумении продолжал стоять, решив, что Панкрац в процессии увидел кого-то из своих друзей орюнашей, возвращавшихся, вероятно, с похорон. Найдя объяснение, он, казалось,— хотя, судя по голосам, процессия была уже недалеко,— потерял к ней всякий
интерес;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81